Тебе я верил, жилы отворил:
Кровь вытекла —
И разум помутился.
А я тебя любил, неверный ангел,
Я сжег мосты, я прошлое спалил.
Но дождевая пыль мой остудила пыл,
Струись вода,
Целебная, как жизнь!
Залгавшийся мой ангел! Ты, увы,
Стал запятой, запятнанным забвеньем,
Презренным, заблудившимся мгновеньем.
Лети, лети —
Твой неприятен очерк.
Мой белокурый ангел! Как ты лгал,
Как сладко пел, в любовь ко мне играя.
Ты подарил мне, ангел, муки рая.
Лети ко всем чертям.
Окончен бал.
Диалог вполголоса
И смерть пришла: наступило за гробом свиданье…
Но в мире новом друг друга они не узнали.
– И я тебя любил,
И ты меня любила…
– Но, видно, ты забыл,
Когда всё это было.
– Тому двенадцать лет,
А может быть, тринадцать.
– А может быть, и век,
Но надо расставаться.
– И небо в облаках.
– И тянет к непогоде.
– Не говори мне: „Ах…“
– Прощаемся.
– Уходим.
…Они уходят вспять
Из замкнутого круга,
Чтоб встретиться опять,
И не узнать друг друга…
Лермонтов, «Тамань»
Прошлое исчезает в тумане,
как
корабельный
колокол,
потерявший язык,
как контрабандист Янко
из лермонтовской «Тамани»,
чей беспощаден и неподкупен язык:
там небосвод невыразимо черен,
там
девушка,
как русалка,
выплывает из глуби вод,
там, равнодушный к людям,
живет Печорин,
там звезды водят смертельный,
последний свой хоровод,
огням подобно святого Эльма,
подобно
блеску
брошенных
в ладонь монет.
И мальчик слепой таращит
угрюмые бельма
в мире,
в котором
его давно уже нет…
Из цикла «Литераторские мостки»
Памяти Гаршина
В феврале 2020 года исполнилось 165 лет со дня рождения Всеволода Гаршина – потрясающе талантливого писателя, публициста, критика, который прожил всего лишь 33 года (1855–1888). Странно, что это обстоятельство прошло незаметным…
Тогда, как подстреленная птица,
он камнем летел вниз —
в лестничный пролет,
о чем думал он, безумный Гаршин?
О том, что грешен?
О том, что горше
нет ничего,
чем эта
паскудная жизнь,
издевательски уложившаяся
в две даты:
1855–1888-й?
„Что это происходит со мной? —
думал он, —
почему я лечу, как птица,
выпавшая из гнезда?“
И чей-то голос ему отвечал:
„Да,
ты летишь,
и твой ум над Вселенной рассеян,
ты летишь над больною своею Россией,
каждый третий здесь наг, вороват и рассеян,
каждый первый себя ощущает мессией.
Вот и ты в тридцать три своих огненных года
выбрал лестницу в доме в виде Голгофы.
Что же, видимо, нынче такая погода,
словно знак надвигающейся катастрофы.
Это бездна, провал, это лестничный омут,
это дни, как проклятье, в сознании ленном,
этот век, что распадом нечаянным тронут,
пахнет в воздухе смертью, пожаром и тленом…“
Бенедиктов(Баллада о несправедливо забытом поэте)
От рассерженных, разнузданных вердиктов —
– Перебор был, словно волны через край, —
Скрылся из столицы Бенедиктов
В незаметный деревенский край.
Было столько сладкой славы для разбега —
– Бенедиктов был любимцем вольных муз, —
Но катилась времени телега
Под уклон. И вот какой конфуз:
Заклеймил, увы, пиита графоманом
Знаменитый и занозистый зоил,
Объявил стихи его обманом,
Или – проще говоря – убил,
Защищая – вроде – русскую словесность, —
– Эту роковую – знамо! – даму-вамп.
И пиита скрыла неизвестность,
Превратив его в затертый штамп.
Очутившись навсегда среди реликтов,
Напрочь позабыт, как опустевший храм,
Никому не нужный Бенедиктов
Вписан был в главу – «словесный хлам».
Но на сломе – вдруг – двадцатого столетья,
В тот момент, когда катился мир на слом, —
– По-цветаевски скажу: „Удар веслом!“ —
Ветра взмах – и растворились клети,
А оттуда – словно солнца яркий сноп —
Вверх взметясь превыше эвпкалиптов, —
Поражая сногсшибательностью троп,
Вырвался на волю Бенедиктов:
Стих сиял отмыт, упруг, не прокаженный,
Баловал изыском, залежами рифм;
Столбенел читатель пораженный,
Как корабль налетев на риф…
Детоубийца(Навеяно реальной историей)
Детоубийцей на суду
Стою…
…Что-то вдруг мелькнуло и уплыло,
Словно свет зажегся и погас
В час, когда дите свое убила,
В тот жестокий сумеречный час.
Мрак безумья? Выверты сознанья?
– Белое пятно тюремных стен —
Что, скажи, страшнее осознанья
Собственной рассудочности? —
С тем,
Чтобы выть, царапаться, упиться,
Чтоб на Бога яростно пенять…
…На тебе печать – „детоубийца“,
Каинова вечная печать…
Памяти Евтушенко и его великолепных друзей(Р.Рождественский, Б.Окуджава, А.Вознесенский, Е.Евтушенко)
„Нас много. Нас может быть четверо…“
Они ушли. Не сразу и не в ряд,
Не строем, не поротно, не шеренгой.
Последним попрощался Евтушенко,
Махнул рукой и скрылся в небе. Вряд
Ли он вернется. Вместе с ним
Ушли, объяты холодом вселенским, —
Ушли и Окуджава с Вознесенским,
Оставив нам стихов неясный нимб.
Рождественский, ушел он раньше – он
Готовил им рождественскую встречу.
Он говорил: „Я вас, конечно, встречу.
Жизнь – это миг. Всё остальное – сон…“
Вы, четверо, познавшие печаль
Хулу и славу, бремя угасанья,
Вы были частью одного сказанья,
Вы были временем, которого не жаль,
Поскольку время с Богом заодно:
Оно – брильянт в пространственной оправе.
Поговорим о доблестях. И праве
На это поминальное вино,
На этот ваш неповторимый лад
Из неизвестных сотканных мгновений.
Простите нас, друзья – Андрей, Евгений,
Прости нас, Роберт, и прости, Булат…
О поэзии
В юности матушка мне говорила…
…Мне мама моя серьезно так говорила:
«Учись, сынок,
И в науках
Будешь ты
Спор…»
Вот так я узнал, что есть Державин Гаврила,
И его стихи я читал когда-то на спор,
Потому что одноклассники
Стихов
Знать не хотели:
Зачем им тяжелый слог,
Когда весна весела и легка?
А я читал Державина, лежа в постели,
И вонзалась в мальчишечье сердце
Обожженная
Жаром
Строка.
Этот мир до усрачки нелеп и державен,
Словно яд, разлита повсюду имперская спесь.
Но покуда благословляет поэтов Державин,
Есть надежда на то,
Что надежда все-таки есть!
Анна Каренина
«Госпожа Бовари – это я!»
Мечется, мечется бедная Анна —
Мечена страстью, как будто клеймом.
Бедная Анна!
С ее-то умом?
Миг – и на рельсах лежит бездыханна.
Вечность, разинув голодную пасть,
Радостно примет добычу такую.
Как же поступок ее истолкую:
Можно ли ниже, как грешница —
Пасть?!
Анна – голубка, богиня, заря,
Зря ты послушалась зову примата…
Анна Каренина…
Платье примято.
Сердце разорвано.
Ты – это я…
Когда поэт…
(Памяти Александра Введенского)
На смерть! На смерть! держи равненье поэт и всадник бедный…
Я помню Питер всадник медный
Как бы качался и скрипел
И то ль поэт то ль всадник бедный
Над рукописью корпел
Держал равненье он на плаху
Небес он слушал голоса
Но только одному Аллаху
Свои вверял он чудеса
Ложились строчки на бумагу
Шел плотный вдохновенья вал
И несмотря на всю отвагу
Стихи разили наповал
Там кто-то поднимался падал
Так кто-то мыслями чадил
Как потускневшая лампада