глаза, —
как ненависть,
сгоревшая
в любви.
Аве, Оза…
Аве, Оза…
Крик застрял в гортани, как заноза:
Мучает, царапает, саднит.
… Вспомнил отчего-то „Аве, Оза“ —
Озарило, тянет, как магнит,
Словно отказать себе не вправе,
Горло прочищаю и хочу
К Господу с молитвой „Авва, ave!“
Обратиться – и зажечь свечу:
Пусть огня горящего угроза
Грезой разрезвится золотой.
Повторяю снова: „Аве, Оза!“,
Разменяв заветный золотой…
«Убого у Бога просить об одном…»
Легкой жизни я просил у Бога…
Убого у Бога просить об одном
И том же, и клянчить в тоске и тревоге,
И чувствовать: день…
Он становится дном,
Когда и не смеешь помыслить о Боге.
Змеей извиваясь, ползешь в западню,
Забыв заповедные злые заботы,
Не веришь отныне
Вчерашнему дню,
И люди вокруг – интернетные „боты“:
Печатает шаг за отрядом отряд,
Угрюмые лица глядят непреклонно.
Зачем этих лиц
Одинаковый яд?
И разве Господь – не подобие клона?
Прости меня, Боже, я вышел в тираж,
Раздроблен на части, ненужные встречи.
Идущих за мной отвратителен раж.
Прости меня, Боже.
Простимся.
До встречи.
Отречение: монолог еретика
…Пускай бредет священник на амвон,
Пускай гнусавит нудную молитву:
Господь, ты проиграл такую битву!
Ты слышишь этот колокольный звон?
Ведь это я звоню в колокола
И отпеваю старенького бога.
Таких, как ты, богов на свете много,
Но ты мне подарил банальность зла,
Ты за страданья обещал мне рай,
Сулил в награду девственные кущи,
Ты врал изобретательней и пуще,
Вранье переливалось через край,
Но сладок был его коварный привкус:
Хотелось верить, плакать и любить…
Слова, что уксус или – лучше? – искус?
Искусство – верить, а потом – забыть
Свободу, правду, справедливость, честь.
Всё победил печальный искус крови.
И армии, как прежде, наготове,
И войны будут, и жертв вовек не счесть.
Семь тысяч лет мы плаваем в крови!
Ты за неделю эту землю создал.
И всё хлопочем, чтоб погасли звезды,
И чтоб не пели песен о любви.
Мы разучились плакать… Мир без слез
Похож на старца – высохшего старца.
Куда несемся? К смерти, может статься,
Удар часов, как перестук колес.
Пускай закат краснеет от стыда,
А мы краснеем только от похмелья.
Вся наша жизнь – тяжелое веселье
Перед кошмаром страшного суда.
В нас изначально гибнет Ииусус,
Куда идти и по какому знаку?
В сердцах людей образовался вакуум.
Боюсь людей. Но и себя боюсь.
История в грохочущем пике:
Куда несутся пастыри лихие?
Они ослепли или мы слепые?!
Остановись, Земля, мы в тупике!
Господь, я отрекаюсь от тебя!
А, может, это ты от нас отрекся?
Ты слишком созерцанием увлекся.
Господь, я отрекаюсь от тебя!
Мольба
Господи, услышь меня – услышь и сжалься:
Я не за себя прошу, а за другого —
За того, кому недуг внезапно сжал уста,
Будто не нашлось и наказания другого.
Господи, услышь меня и смилуйся,
Я же милости прошу, а не награды, —
Вразуми, Господь, откуда же взять сил еще,
Чтобы мне преодолеть страдания преграды?!
Я не милостыню прошу, а милости,
Я молю тебя, исполненный усердья.
Ранним утром ощущаю запах жимолости,
Словно явлен с неба знак – любви и милосердья…
Ani Ma’amin[2]
Я верю в Бога,
потому что Он —
не то, что нам
внушают эти люди,
присвоившие почему-то право
наместниками Бога на земле
считаться, слыть,
слать буллы и приказы,
как будто Бог
есть детские проказы.
Но следствие духовной сей проказы —
безверье, ложь,
кровавые забавы,
бесчинства, бред,
погибель слабых,
смута
в умах, в сердцах
и в воздухе самом.
Где тот, чьим мы
прельстились бы умом?
Довериться возможно ли кому-то?
Кто правит миром, алчен и убог,
чьим именем освящены погромы?
В тот миг, когда над миром разорвутся громы,
увидят все, как страшен в гневе
настоящий Бог…
В смятенье
…и сказал в смятенье он: „Погодь,
Подожди, Господь, казнить меня!» —
Чтоб услышал в небесах Господь
Эту просьбу, полную огня.
Он просил, молил, он матом крыл,
И слова, что были горячи,
Заглушили тихий шелест крыл
Ангела, летевшего в ночи…
«Господи, вот я перед Тобой…»
Граждане, послушайте меня…
Господи, вот я перед Тобой!
Проклинаю всех, Тебя забывших,
Бывших проклинаю и небывших.
Господи, вот я перед Тобой!
Господи, прости меня, прости!
Я ходил беспутными путями,
Всё воронка вечности утянет.
Господи, прости меня, прости!
Господи, скажи им что-нибудь —
Тем, кто слеп душой и сердцем беден
В буднях убивающих обеден.
Господи, скажи им что-нибудь!
Судный день
(всем нам…)
Мы наденем белые одежды,
И пойдем молиться в Судный день,
Каяться за прошлые грехи,
Вспоминать родителей умерших
И не думать больше ни о чем.
Что там прошептали Небеса,
Чей там голос слышен в подсознанье,
Кто листает Книгу бытия,
Что рука Господняя запишет,
Вынося известный приговор?
Боже мой, как ты неумолим:
Жизнь уходит медленно, по капле.
Я играю в призрачном спектакле,
И хотел бы восхититься им.
Но, похоже, распорядок действий
Не продуман, смутен, как ни тщись.
Признаваясь ныне в фарисействе,
Мы спасаем собственную жизнь.
Что молитва? Пропуск в зазеркалье,
Боль в груди, сомненья и отрада,
Миг прощенья, сладость покаянья,
Коллектив собравшихся признаний,
Облаченных в белые одежды
И с надеждой обращенных к Богу…
«…Шорохи ночные шелестят……»
…Шорохи ночные шелестят…
…Шорохи дневные улеглись…
Думал, поживу всю жизнь шутя —
Оказалась невеселой эта жизнь.
Господи, помилуй и спаси:
Огнь проклятия в груди моей горит…
…Только, слышу, кто-то говорит:
– У Неё прощения проси…
Погоня
Погоня, погоня, погоня, погоня
В горячей крови…
В погоне призрачной за счастьем
Порой и счастье – это призрак,
Как будто ты рамсы попутал
Или тебя попутал бес.
Но всё мрачней азарт погони,
Но всё мощней удачи мощи,
И разум отключает волю,
А ожиданья – тяжек вес.
Мгновенье тянется веками,
И, превращая финиш в фетиш,
Стремишься ты к черте заветной,
Как будто нет иной черты.
Бог в помощь!
Только Бога вспомнишь,
Тогда, когда тебя коснется
Горячая ладонь презренья
И ощущенье пустоты.
За все твои дела…
…за все твои дела
на самый страшный суд.
Неба голубеющего ров
В ожиданье Страшного Суда.
Значит, ты не зря пришел сюда —
В департамент тающих ветров:
Мучает тебя небесный зуд,
Раздражает тело, портит кровь.
Испытал запретную любовь?
А теперь ступай на Страшный Суд!
Варшавское гетто
Когда горело гетто,
Когда горело гетто,
Варшава изумлялась
Четыре дня подряд…
Ты помнишь: гетто полыхало?
Когда?
Сто лет тому назад?
И небо распростерлось ало,
Как будто предваряя ад.
Зачем напоминанье это,
Зачем оно, что толку в нем?
Ты помнишь: полыхало гетто,