При каждом новом названии вдова наклоняла голову и говорила «так, так», а капитан писал карандашом новую строчку и ставил против не фантастическую цифру.
— Итого десять предметов! — торжественно закончил он и подвел итог…
— По пятидесяти рублей за предмет, надеюсь будет не убыточно ни вам ни мне… По этой цене я могу иметь сколько угодно учеников… и только снисходя к вашему положению…
— Извольте… я согласна… — вдруг с твердой решимостью произнесла Варвара Григорьевна…
— Позвольте, сударыня, еще не все, а уроки по общим предметам?.. — Заговорил Цукато, заметив из слов вдовы, что он запросил слишком мало.
— А сколько составит?..
— Гм?!.. По четыре часа в неделю… полтора рубля в час — 6 рублей… в месяц… 24 рубля… да, так именно, — вычисляя и соображая, — говорил Иван Иванович, — в 6 месяцев ровно 150 рублей… Согласитесь сами, что с четырьмя правилами арифметики нельзя приступать к электротехнике, или фото-электро-механике.
Капитан знал, с кем говорит, и врал не стесняясь.
— Что же, куда ни шло!.. Как ты думаешь, Андрюша? — обратилась Варвара Григорьевна к сыну, — который стоял поодаль, и, словно пораженный каким-либо сверхъестественным видением, не сводил глаз от двери во внутренние апартаменты, плотно завешенные спущенными драпировками.
Дело в том, что в ту минуту, когда вдова и капитан были заняты серьезным деловым разговором, драпировка чуть распахнулась, и на пороге показалась женщина такой дивной, ослепительной красоты, что молодой человек, всю юность пробывший в глуши провинции, был просто поражен и уничтожен… Чудное видение исчезло так же тихо и беззвучно, как и появилось, а молодой человек все еще находился под её чарующим впечатлением.
— Что же, Андрюша, решаться, что ли? — повторила вопрос Варвара Григорьевна.
Молодой человек вздрогнул.
— Ваша воля, матушка… Я согласен!..
— Вот и прекрасно… Значит, по рукам? — весело проговорил капитан.
— Видно, так Богу угодно, что же, я согласна; я могу еще перебиться год — полтора… А там, авось, и он кормить меня будет… не правда ли?!
— О, конечно, конечно… за местами задержки не будет, — успокаивал ее Иван Иванович… — И так, по рукам?..
— По рукам… — вдова протянула руку и Иван Иванович крепко ее потряс.
— Посмотрите, какого мы из него за год техника сделаем.
— В год?.. вы говорили — полгода?..
— О, да, да, конечно, все зависит от способностей и прилежания, — поправился капитан.
— Слышишь, Андрюша, учись, старайся…
Молодой человек ничего не отвечал, он украдкой поглядывал на дверь, за которой скрылось чудное видение.
Варвара Григорьевна встала, чтобы проститься, но капитан удержал ее.
— Извините, многоуважаемая Варвара Григорьевна, так кажется, — начал он, — вот, видите… вакансий у меня теперь всего одна, а желающих учиться много… Так, я… извините, хотя и вполне доверяю вам, но все-таки следовало бы… получить задаточек… впрочем, я напишу расписочку, — дополнил он еще слаще.
Варвара Григорьевна инстинктивно опустила руку к карману, в котором были зашиты деньги… что-то кольнуло под сердцем.
— Сколько? — тихо спросила она.
— Обыкновенно, дают половину, — отчеканил Цукато, — но с вас, извольте, я возьму двести рублей, остальные: половину после начала занятий, а другую через три месяца. Впрочем, я не принуждаю, как угодно, мне учеников не искать стать, — ухмыльнулся он, видя, что вдова колеблется…
— Есть ли у вас ножичек или ножницы… знаете, в дороге спокойнее, когда карман зашит, — говорила Варвара Григорьевна, решившаяся идти до конца.
Цукато подал просимое, и через минуту две радужные бумажки лежали пред ним на письменном столе… Он взглянул на них искоса, и потом, словно не обращая на них никакого внимания, оставил их лежать на том же месте, написал расписку и пошел проводить посетителей.
Когда он вернулся в кабинет, у письменного стола стояла красавица, так поразившая Борщова. Роскошный пеньюар ловко обхватывал её чудный стан. Она держала в руках только что полученные Цукато бумажки.
— Браво, браво, мой коханый! Мне на бархатное платье добыл, браво! Браво!
— Юзя… ради Бога! Ради Бога, оставь деньги, они мне необходимы, — умолял капитан.
— Опять на опыты!.. Не дам, не дам… мне нужнее, нужнее, — говорила красавица, вертясь по комнате с бумажками в руках…
— Что же я буду делать… Чтобы учить этих болванов, мне нужны материалы, нужны машины…
— Не говори вздор… Твои глупые москали верят в тебя, как в Бога, показывай им фокусы, морочь, все сойдет, а денег я не отдам, не отдам… Ты их не возьмешь от своей маленькой Юзи, — и она, вдруг превратившись в ласковую кошечку, подкралась к нему и обняв за шею, поцеловала в губы.
Деньги остались у Юзи.
Глава IIIВосставший из мертвых
Прежде чем продолжать нам рассказ, вернемся несколько назад, и поищем в прошлом капитана Цукато данные, по которым можно было бы определить последующие развитие этого представителя крокодилов, хотя еще не самой опасной породы.
Лет двадцать тому назад, в Тихвине, уездном городе Новгородской губернии, происходила следующая сцена…
В довольно прилично обставленной квартире поручика квартировавшего там полка, Василия Егоровича Перекладина, на покрытом белой скатертью обеденном столе, в зале, стоял, обитый темным глазетом, гроб. Кругом гроба высились в высоких церковных подсвечниках восковые свечи. В комнате пахло ладаном. Зеркала были завешены, а шторы спущены. Неясный полусвет царил в комнате, и производил на каждого входящего тяжелое, подавляющее впечатление… Чувствовалось присутствие смерти… Но что могло больше всего изумить каждого, это то обстоятельство, что гроб был пуст, в нем не было покойника, да и во всей квартире, кроме двух мужчин, сидящих за чайным столиком, в столовой, ни живых, ни мертвых представителей человеческой породы не оказывалось.
Один из распивавших чай был одет, как на бал, в мундире, эполетах и новых штиблетах, другой же, облеченный в темно-зеленый, восточный халат и туфли, очевидно, был у себя дома, и действительно, это был хозяин квартиры Василий Егорович Перекладин, более известный в полку под кличкой «Васеньки», враль и балагур первой руки.
Офицер в мундире был его ротный командир штабс-капитан Цукато, живший с ним на одной квартире.
— Декорации готовы, роль выучена, — говорил Цукато, прихлебывая чай с ромом. — Одно сомнительно, поедут ли статисты по приглашению?
— Не тужи, брат, тотчас явятся. Особенно твой мерзавец Шельмензон… Он просто умрет с горя, когда узнает о твоей смерти…
— Ха, ха, ха! — покатывался Цукато. — Этому мерзавцу больше пяти копеек не давай, не стоит.
— Уж меня не учи, — улыбаясь, промолвил Перекладин.
— Да, да, давай-ка подочтем, сколько долгов, чтобы не пропустить какого. Список у тебя?
— Вот он… давай считать!
— Давай. Шельмензону 3.000 рублей, клади на счетах.
Косточки щелкнули.
— Вараксину 1.500, с процентами 1.700… Положил?
— Положил.
— Гребешкову 1.600, Инокову 2.200, портному 800, Шлемке Гринбергу… ха, ха, ха… 1.500… дал 300, в полторы вексель… этому пяточек… ха, ха, ха!.. Положил?
— Положил.
— Сколько?
— 10.000… Цифра!.. — многозначительно проговорил Перекладин.
— Да… да-а!.. Всем писал?
— Всем… вчера и сегодня…
— А сколько наличных остается… на уплату?
— 510 рублей, — пересчитав пачку, ответил поручик.
— Как 510, было 560?
— Вот все счеты… Гроб 35 рублей, свечи и церковь 8, священнику 5 рублей, марки, извозчик, посланному с письмами.
— Так, так, верно, верно… В тебе ли мне сомневаться… Знаешь что, Васенька, если нам удастся, тогда всю жизнь, до гробовой доски располагай мной, я твой неоплатный должник… А то съели меня эти проклятые кредиторы, словно черви могильные, заживо съели!..
Раздавшийся в это время в прихожей робкий звонок прервал беседу приятелей. Они быстро оба кинулись в зал. Цукато с ловкостью, которой позавидовал бы любой гимнаст, вспрыгнул на стол, и быстро лег в гроб, сложил руки на груди, и закрыл глаза. Губы его мгновенно приняли мертвенно-спокойное выражение, ни один мускул его не дрожал… Перекладин бережно укрыл его покровом, и закрыл лицо кисеей… осмотрел, все ли в порядке, и затем уже пошел отворить посетителю.
В прихожей, торопливо сбросив пальто, пред Перекладиным предстал маленький человечек, с еврейского типа лицом, и с нервной суетливостью поздоровавшись с хозяином, тревожно проговорил.
— Вы, господин поручик, напугали меня своей запиской, что случилось?.. Бога ради говорите, что случилось?
Вместо ответа Перекладин приотворил дверь в зал и указал пальцем на гроб.
— Умер?.. Вей мир, кто умер?..
— Иван Иванович приказал долго жить.
— Что вы говорите… Иван Иванович, господин Цукатов… Вей мир!.. Не может быть… Он в воскресенье еще занял 300 карбованцев.
— Посмотрите…
Перекладин пошел в зал. Шелмензон (это был он), за ним.
Увидев сквозь кисею знакомые черты своего должника, Шельмензон побледнел… и совсем растерялся. Схватив за руку Перекладин, он прошептал:
— А как же мой долг… а мои пенензы[деньги (воровской жаргон)]?
— Тю, тю! Пропали…
— Как пропали… А движимость… а капитал? Ай вей мир… Мои денежки?
— Пойдемте отсюда, здесь, при покойнике так говорить не следует, пойдемте, — успокаивал его Перекладин, взяв под руку и уводя в кабинет…
— Ай вей мир… Вей мир! — на все лады повторял еврей… — Я к самому господину генералу от дивизии пойду, я жаловаться буду…
— Какой же суд над покойником!..
— У него есть недвижимость… я буду требовать… и найду…
— Да вы успокойтесь… Квартира моя по контракту, у нотариуса, жил он вот в той комнате, после него остались: один мундир старый, новый на нем.
— А зачем вы новый надели, зачем новый?! Я буду жаловаться!
— Кому угодно. — Перекладин улыбнулся. Цукато лежа в гробу и слыша разгов