Скоро раздался звонок, Тамара Михайловна вернулась из театра, быстро разделась, отпустила горничную и легла. Перекладин не подавал признаков жизни, он сколько мог сдерживал дыхание, чтобы не возбудить ни малейших подозрений красавицы.
Дыхание её сделалось ровнее, она заснула, даже и не подозревая о готовящейся ей сцене…
Прошло около часа. Перекладин начинал уже терять терпение. Вдруг в комнате мужа раздались крики и проклятия Ивана Ивановича, очевидно только что вернувшегося.
— Где жена?! Подавайте мне жену?! — кричал он, топая ногами.
Молодая женщина, привыкшая к подобным сценам, когда муж возвращался бывало домой навеселе, проснулась, инстинктивно вскочила с постели и заперла дверь на замок, чтобы оградить себя от появления мужа, которого в пьяном виде очень трусила.
— Где моя жена! Подавайте ее сюда?! — продолжал бушевать в кабинете Иван Иванович… Затем следовал сильный натиск на дверь, но дверь была заперта и тогда крики его удвоились.
— А, понимаю, — ревел он: — жена заперлась с любовником!! Я ее убью! Убью!.. Пошлите за дворниками, за полицией!
Несчастная слышала, как хлопали двери, как перепуганная прислуга бегала исполнять приказания расходившегося хозяина, и через несколько минут в кабинете раздались еще несколько незнакомых голосов, очевидно блюстители благочиния и благонравия явились по приглашению.
— Господа, — обратился тогда к ним капитан, — я давно уже подозревал жену в измене, сегодня я убедился в ней… Я вернулся из гостей раньше обыкновенного, и слышал шорох у неё в спальне, дверь туда заперта на ключ, я утверждаю, что она там не одна… с ней любовник…
Каждое слово, словно удар молота, поражало молодую женщину, которая дрожала как в лихорадке и до того растерялась, что не знала, что предпринять… она закрыла голову подушками и завернулась еще плотнее в одеяло…
— Господа, — опять обратился капитан к полицейским: — я прошу вас составить акт, и по моей просьбе сломать эту запертую дверь… я утверждаю, что за нею совершено преступление…
Полицейский подошел, посмотрел на дверь, и негромко постучал в нее.
— Сударыня, — заговорил он внушительным тоном: — потрудитесь отворить…
Ответа не последовало…
— Сударыня, не заставляйте прибегать к крутым мерам, — продолжал он, и постучал еще громче…
Ответа не было, только из спальни слышались судорожные рыдания…
— Слышите, они там! Они там!.. ломайте дверь, ради Бога, он убьет ее! Убьет ее! — кричал Цукато, бегая по кабинету, как всем казалось, в сильнейшем волнении.
Не получив ответа на третье приглашение отворить дверь, полицейский кликнул городового и, подналегши вдвоем на дверь, они заставили ее отвориться…
— А! Вот она где! — гремел Иван Иванович, бросаясь в спальню и схватывая обезумевшую от страху жену за руку… — а он где, он где?!?
Тамара истерически рыдала, не понимая, чего хотят от неё и муж, и все эти чужие люди с наглым любопытством столпившиеся у дверей…
— Где он? Где любовник! — дергая ее за руку, кричал муж… — А, ты не хочешь говорить, отсюда другого выхода нет… он здесь… здесь! Давайте искать… Давайте искать!! — и в сопровождении полицейских и прислуги, он начал обыскивать комнату.
Разумеется, Перекладин был скоро найден и вытащен из-под кровати… Увидав его, Иван Иванович с таким мастерством разыграл сцену ревности, что в натуральности ему бы позавидовал сам Василий Васильевич Самойлов [Русский актёр. Принадлежал к знаменитой актерской семье Самойловых]… Он осыпал своего бывшего друга самыми позорными эпитетами, грозил убить, вызывал на дуэль, и в конце концов потребовал протокола…
— Развод! Один развод только может смыть пятно позора, нанесенное мне вами… — с трагическим жестом обратился он к жене, которая, странное дело, с появлением Перекладина из-под кровати стала гораздо спокойнее…
— Протокол, протокол! — кричал Иван Иванович, — я завтра же подаю просьбу о разводе! В синод! В синод!..
Полицейский сел к письменному столу и стал писать протокол. Присутствующие глупо переглядывались и улыбались. Глупее всех было положение Перекладина, игравшего пассивную роль в этой возмутительной комедии…
Началось чтение протокола… Тамара Михайловна, укутанная теперь в пеньюар, принуждена была почти силой его выслушать… При каждом слове этого акта, которым узаконяется её незаслуженный позор, она нервно вздрагивала, глаза её сверкали сдержанным бешенством…
— Не угодно ли, сударыня, подписать протокол, — обратился к ней полицейский, после того как муж, твердым почерком, расписался под только что составленным актом…
Словно подброшенная невидимой силой вскочила красавица с мягкого кресла, на котором сидела, и нервно пошла к столу…
Проходя мимо мужа, который дал ей учтиво дорогу, жена дико взглянула ему в глаза.
— Подлец!! — произнесла она резко и отчетливо, и плюнула ему в лицо.
Глава VIРазвод
Телеграмма, которую получил на другой день происшествия старый князь Андремелек, от дочери, была, очевидно, самого грозного содержания, так как, недолго думая, он, на старости лет, никогда от роду не выезжавший из родного угла, собрался и через десять дней прибыл в Петербург.
Дочь встретила его на вокзале вся в слезах, целовала и орошала слезами его руки, каялась в своей невинности, и долго, долго, ехав до квартиры в карете, не могла и не решалась объяснить отцу, в чем дело. Все обстоятельства дела были против неё. Она сама подавала повод для ревности, муж несколько раз, при свидетелях, даже ей выговаривал и делал сцены, словом, надо было иметь особое, безграничное доверие к словам дочери, чтобы поверить ей на слово.
Старый князь, успокаивая дочь, говорил ей, что верит в её невинность, но в душе сомневался, и когда, наконец, приехал на квартиру, то самым подробным образом осмотрел место происшествия. Не было никакого сомнения, мужчина не мог попасть в комнату Тамары, без её согласия. Дверь из её спальни ведет в кабинет мужа, из кабинета есть выход на лестницу, запертый из кабинета, следовательно, вернувшись домой, и отпустив горничную, жена могла провести своего любовника, дожидавшегося на лестнице, прямо через кабинет, не давая никакого подозрения людям…
— А у кого был ключ от этой двери? — спросил он строго у дочери, показывая на дверь из кабинета на лестницу
— Всегда у мужа, он никогда не оставлял его дома…
— И у тебя не было другого ключа?.. — переспросил старый князь, всматриваясь в глаза дочери…
Та посмотрела на него с изумлением…
— Батюшка, — начала она, дрожащим от волнения и негодования голосом, — уж если ты меня подозреваешь, в ком же мне искать опору… и закрыв лицо руками, она вышла из комнаты и заперлась в спальне.
Иван Иванович, на другой же день после устроенного им скандала, переехал из своей квартиры и снял прекрасный номер в меблированных комнатах на углу Невского и Морской.
Призванный им для совещания адвокат Ословский, мастер по бракоразводным делам, выслушав все обстоятельства дела, и прочтя протокол, составленный полицией и свидетелями, покачал головой и прибавил, ухмыляясь.
— Для развода мало, а пугнуть можно!
— Я и сам это знаю, — хитро улыбаясь, отвечал капитан, — вот я и прошу вас приступить немедленно к делу. Пишите прошение погрознее и почувствительнее, а там мы посмотрим, мне развода совсем не надо.
Адвокат, хотя человек испытанный, и сам прошедший огонь, воду и медные трубы, взглянул на него с изумлением.
— Как вы изволили сказать, — развода не нужно…
— Совершенно верно… мне бы только пугнуть хорошенько.
— А разве они богаты? — улыбаясь, спросил брехач [Лгун, лжец], поняв, наконец, в чем дело.
— Не без того… разве я бы иначе женился…
— Пугнем… Отчего не пугнуть… на том стоим… а на какую сумму примерно пугать, — уже совершенно шутливым тоном острил бракоразводных дел мастер…
— Ну, дуй их горой — пугай на сто тысяч!
— Идет!
Перо заскрипело, строка за строкой грязнила бумагу и через час прошение было написано, подписано и отправлено в консисторию.
Уставший от долгой дороги, старый князь Андремелек, был к тому же крайне взволнован объяснением с дочерью, и хотя родное, хорошее чувство говорило и подсказывало ему, что она невинна, но искушенный опытом жизни, видя кругом себя такие частые примеры падения, князь не мог отогнать от себя злой мысли, что дочь его — тоже человек, с телом и кровью… что и она не безгрешна…
Робкий звонок прервал его размышления.
Через несколько секунд вошел лакей и доложил, что какой-то незнакомый господин желает видеть Тамару Михайловну Цукато… что, несмотря на объяснения, что она больна и не принимает, он настойчиво требует видеть ее по делу… Что у него под мышкой портфель, а в руках бумаги.
— Да кто он такой? — переспросил старик.
— Говорит по важному делу, а фамилии не сказывает.
— Ну, так зови сюда… Я приму…
Слуга ушел. Старый князь никак не мог сообразить, что это за человек, который смеет так назойливо врываться к нему в дом, к нему, от которого на Кавказе, трепещет целая область. Несчастный забывал, что он в Петербурге, а не в горах.
Вошел человечек маленький, невзрачный, в потертом виц-мундирчике, с бронзовыми пуговицами, с волосами, зачесанными наперед и с подбородком, когда-то бритым, но густо заросшим щетинистыми волосами.
— Имею честь рекомендоваться, с петербургской духовной консистории исправляющий должность протоколиста, коллежский регистратор Федор Тимофеев сын Неопалимский.
— Что же вам от меня угодно, милостивый государь? — заговорил грозно князь, приподнимаясь с места.
— К вашему сиятельству ничего-с, а к дочке вашего сиятельства, госпоже Цукато, Тамаре Михайловне, бумажка есть, наисекретнейшая, в собственные руки.
— Давай сюда! Какая бумага?
— Иначе, как по принадлежности, в собственные ручки, за должной распиской, выдать не могу.
— Бумагу! Тебе, говорят, бумагу? — сверкнув глазами, крикнул старик, выпрямившись во весь рост и наступая на струсившего приказного.