Глава IXДон Жуан
В роскошном кабинете, украшенном всевозможными дорогими безделушками, увешанным по стенам картинками крайне гривуазного содержания, в сером бархатном халате с атласной отделкой, полулежал на оттоманке статный господин, высокого роста, с выцветшим, так сказать, полинялым лицом, несколько опухшим под глазами, но еще довольно красивым. Его выхоленные руки, белые, красивые, играли кистями шелкового пояса. Сардоническая улыбка не сходила с его губ, все время, как он объяснялся со своим собеседником, маленьким толстеньким господинчиком, на коротеньких ножках.
Черные нафабренные усы как-то не шли к его оплывшему круглому лицу, испещренному во всех направлениях целой сетью морщин. Редкие и тоже подкрашенные волосы были завиты, закручены и зачесаны и, словно ореолом, окружали его громадную лысину. Когда он говорил, то рот его изображал какую-то темную дыру, в которой не было видно ни одного зуба, а резкая, жесткая складка около губ, несмотря на сладость речи и манеры, производила какое-то крайне отталкивающее и неприятное впечатление. С первого взгляда, ему можно было дать лет сорок пять — пятьдесят, но всматриваясь пристальнее, ему смело можно было насчитать шестьдесят пять, а следы косметики, сильно выступающих при ярком освещении, делали его просто отвратительным. Это был сильно скомпрометированный «игрок», Матвей Александрович Плюев, тайный фактотум игорных притонов.
Он сопел, пришепетывал, и что-то с жаром доказывал хозяину квартиры… Тот с холодной насмешкой смотрел ему прямо в глаза, и не говоря ни слова, поигрывал кончиками шнурка…
— Что же, поедешь ты или нет?.. — заговорил он еще энергичнее, вскакивая с табурета, на котором сидел, и становясь перед собеседником.
— Пошел, садись, дурак! — проговорил тот совершенно натурально, словно сказал самую приятную вещь.
— Нет, ты всегда так, Мишенька… всегда так… за что облаял… за что?
— За то, что ты осел и болван.
— Мишенька… я могу обидеться…
— А мне наплевать…
— Такие слова…
— С тобой никаких других слов говорить не стоит…
— Я не позволю… Я не позволю… Толстенький человечек горячился.
— Что?! Вон!.. — Последняя фраза была сказана так внушительно, что напускной гонор старичка мгновенно исчез, и он опять вкрадчиво и убедительно стал убеждать собеседника ехать куда-то.
— Да ты, Мишенька, только подумай, какая игра будет… барон Кармалин… и этот самый сибирский купец… да еще может быть Клюверс, сам миллионер Клюверс… денег что… миллион!.. — произнеся последнее слово, толстяк заикнулся… — Миллион… пять миллионов!.. — добавил он решительно.
— А ты считал, дурак?!
— Мишенька, за что?.. За что?.. Знаешь, я только по усердию…
— А где игра?
— У Франциски Карловны…
— А Юзька будет!!
— Не знаю… не знаю, Мишенька… голубчик… какая там Юзька, когда миллионами пахнет… поедем, голубчик… на тебя вся надежда!
— Ну, слушай, старый болван… Если Юзька будет, я поеду — если нет… ни за что… Понял…
— Да что же мне родить, что ли… Да откуда же я ее достану?.. Да как же ее заманить…
— Ты должен мне привезти ответ до семи часов… если опоздаешь, весь вечер не найдешь… Понял…
— Да как же я могу!.. Да как же я могу!.. — протестовал старик…
В соседней комнате послышался шорох платья. Хозяин встал, взял старика за плечи, надел на него шапку, и доведя до дверей, толкнул в спину…
— Теперь марш!.. Мне некогда… Ответ до семи часов… Пошел!..
И, не дав толстяку сообразиться, хозяин затворил за ним двери и щелкнул замком.
Когда он обернулся от двери, перед ним уже стояла, в роскошной, бархатной ротонде, отделанной белым барашком, красивая молодая женщина, с веселым, слегка нахальным выражением лица. Щеки её раскраснелись от мороза, кудрявые, белокурые волосы выбивались из-под белой шапочки. Глаза и губы смеялись, дразнили и манили на поцелуй, но красивый хозяин, казалось, не обратил на вошедшую никакого внимания и, усевшись в кресло около письменного стола, взялся уже за газету.
— Миша! Что это за прием?.. Я так спешила, торопилась, бежала…
— Напрасно изволили торопиться, кто пропадает по целым неделям, тот не стоит другого приема…
— Но, ведь, меня не было, я со своим дураком ездила в Москву.
— А написать трудно было?..
— Он меня не отпускал ни на шаг.
— А теперь?
— Он остался там… Я одна сюда уехала, убежала… тебя видеть… понимаешь, тебя видеть!..
— Понимаю… Ну, вот за это спасибо, можешь меня поцеловать…
— Теперь я не хочу.
— Как хочешь…
Но вошедшая не выдержала и бросилась на шею хозяина квартиры.
Теперь нам необходимо познакомиться с действующими лицами. Хозяин квартиры, как значилось по указу об отставке, был отставной поручик Михайло Федорович Шведов. Ни родового, ни благоприобретенного имения за ним не числилось. Ремеслом, службой или какой бы то ни было открытой профессией он не занимался, капиталов в банке не имел, векселей его в обращении не было, а между тем, деньги он бросал пригоршнями и всегда в его бумажнике бывало десятка два-три радужных, да и обстановка его стоила очень мало тысяч пять — шесть. Загадочность его существования интересовала многих, но явных мошенничеств за ним не замечалось, а его ум, любезность и главное щедрость и отчасти красота, особенно несколько лет назад, делали его желанным гостем, особенно в женском обществе… Ходили, правда, про него странные слухи, что он игрок — шулер, но так как об этом больше всего говорили обманутые им мужья и вообще господа, которым он стал в любовных делах поперек дороги, то этим известиям мало придавали веры и Михаил Федорович был принят в хорошем обществе.
Только что вошедшая к нему особа, была гражданской супругой, (чтобы мягче выразиться) одного богатого купеческого сынка, торговавшего по доверенности отца в Петербурге, и состояла в этом положении уже третий год… Случайно встретившись с Михаилом Федоровичем, она влюбилась в него с пылкостью и самозабвением куртизанки, и отдалась ему всецело…
Шведов не был из числа тех людей, которых можно удивить или победить страстью, он сам оставался всегда хладнокровным во время самых патетических объяснений с женщинами, и в этом-то и был весь залог его успеха у женского пола. Он любил повелевать — и не терпел ослушаний. Как султан в своем гареме, царил он над целыми десятками женщин, случайно попавшихся на его пути, и горе той, которая осмеливалась протестовать, или старалась вырваться из сетей. Не было того средства, к которому не прибегнул бы Шведов, чтобы удержать непокорную и отомстить ей — это становилось его целью, задачей, и он не успокаивался до тех пор, пока не достигал цели.
Быстро летели часы наслаждений и восторгов, стрелка приближалась к шести часам, и Михаил Федорович, не забывавший о деле даже в самые патетические минуты, посматривал на часы с видимым нетерпением.
— Миша, голубчик мой?.. Что с тобой… Ты скучаешь со мной, — говорила, ласкаясь, молодая женщина… что ты все на часы смотришь…
— Глупая ты, глупая, целый день целоваться нельзя — я жду одного человека.
— Матвея Александровича?
— Ты почем знаешь…
— Я слышала последние слова разговора…
— Последние…
— Да, да, последние… а разве что? — она пугливо заглянула ему в глаза…
— Ничего… ничего… Он приедет… мне нужно будет ехать по делу…
— Так скоро… ты уж гонишь меня?
— И не думаю… оставайся, если хочешь… я же говорю тебе, дела… важные дела!
— Знаю, какие важные дела… женщина… наверно женщина?.. Ну, признавайся…
— Ах ты, глупая, глупая! Ну, разве я стал бы поручать такие дела Матвею Александровичу, он и сам ходок.
— Матвей Александрович ходок! Ха-ха-ха!.. Красавица весело рассмеялась…
— Смеяться нечего… еще не больше двух лет тому назад в него влюбилась девица из хорошего семейства… семью бросила…
— Ну, и что же…
— А потом, он ее бросил…
— Подлец!..
В дверь послышался стук.
— Легок на помине!.. — весело заговорил Михаил Федорович и тихо пошел к дверям… Молодая девушка быстро бросилась в другую комнату.
— Ну, какой ответ? — спросил хозяин, отворяя дверь. — Ура! Наша взяла… будет… будет!.. Насилу уломал.
Михаил Федорович прижал палец к губам… и кивнул головой на соседнюю комнату. — Толстяк понял жест, и переменил разговор.
— Ты скоро будешь готов… пора ехать…
— Через час, надо одеться и приготовиться, — последнее слово было сказано с интонацией, понятной только им обоим.
— Хорошо, через час я заеду,
— Ладно… до свидания.
Толстяк ушел. Скоро ушла не без слез и клятв верности и молодая женщина.
Оставшись один, Михаил Федорович подошел к обеим дверям, ведущим в комнату, и запер их на замок, потом вернулся к письменному столу, и, выдвинув до конца средний ящик, поставил его на стул. Затем, просунув руку в открывшееся отверстие, он нажал какую-то пружину, что-то щелкнуло и рука появилась обратно, но уже не пустая, в ней было две колоды карт, запечатанных, заклеенных, и, по-видимому, только недавно принесенных со склада.
Внимательно осмотрев чуть заметный значок на пакете, Шведов, видимо, остался доволен осмотром и положил пачки на стол.
Начался обряд одевания, но надо исписать целую книгу, чтобы описать все тонкости этого процесса.
Наконец, он был кончен, и перед зеркалом, поправляя модный галстук, стоял красивый молодой человек, лет тридцати, имевший разве отдаленное сходство с Михаилом Федоровичем. Тщательно убрав все косметики, он еще раз огляделся в зеркало, спрыснул себя духами и привычным движением сунул обе колоды в узенькие карманы, нарочно устроенные в брюках, сзади, около пояса.
Сборы были совсем кончены, когда в дверь послышался нетерпеливый стук.
— Пора ехать, Миша, опоздаем, — слышался шепелявый голос старика из-за дверей.
— Готов… Едем… только не тормоши, совсем было забыл деньги, а в них вся сила!
Хозяин, открыв стол, достал большой, туго набитый бумажник, положил его в карман, и отпер дверь посетителю…