Тот дожидался его в шубе и шапке…
— Едем, едем, — твердил он и пошел к выходу…
— Не спеши, опоздаешь, — шутил Шведов. Через минуту они мчались на лихом рысаке к Франциске Карловне.
Глава XДятел
В том же самом доме, на углу пятой улицы «Песков», где на третьем этаже помещалась лаборатория и квартира капитана Цукато, на бельэтаже обитала вдова надворного советника Шпигель, более известная в известном кружке кутящего Петербурга, под названием Франциски Карловны. О ней-то и была речь у Шведова с Плюевым. Еще ниже, в низке, выходящем главной дверью на угол, а многими другими в большой проходной двор, помещался грязный трактир третьего разбора, со множеством отделений и номеров для публики почище, или вообще для посетителей, ищущих тишины, тайны и уединения от шума и гама, царящего в первых комнатах и у стойки.
Трактир занимал весь подвальный этаж этого громадного дома, и человек, незнакомый с топографией местности, мог положительно потеряться в лабиринте ходов я переходов этого вертепа.
В коридорах, выходящих к дверям во двор, поминутно сновали представительницы прекрасного пола, но в таких экземплярах, которых совсем не встречает глаз ни на Невском, ни на больших улицах столицы. Даже ночью они не смеют показываться при ярком свете уличных фонарей, а днем прячутся в таких трущобах и норах, куда буквально не залетают лучи дневного света. Женщины эти, по большей части, представляли собой самый низший разряд проституток, и только изредка виднелись между ними особы иного типа: это были почти всегда жены мелких мастеровых или ремесленников, разыскивающие закутившего мужа или брата. Но таких было немного.
Яркие цвета лент на голове, безобразный грим накрашенных щек и губ, нахальные, пьяные, вызывающие взгляды, циничная речь, сиплые пропитые голоса, были отличительными, характерными чертами постоянных посетительниц трактира «Царьград», излюбленного приюта всевозможного праздно шатающегося и бесприютного люда.
Здесь, почти под носом полиции, словно нарочно смотрящей сквозь пальцы, почти открыто формировались целые шайки воров и грабителей, подыскивались подходящие людишки для темных операций, производился дележ добычи, обсуждались планы новых подвигов, словом, трактир «Царьград» был центром кипучей деятельности того отпетого класса общества, который гнездится по темным закоулкам столицы и составляет низший разряд тех чужеядных паразитов, борьба с которыми так затруднительна, даже для самой ловкой и испытанной полиции.
Хотя бывший начальник с петербургской сыскной полиции и говаривал, бывало, что он знает в лицо всех, без исключения, посетителей приюта, и что его агенты знают их каждый шаг, но факты говорили совершенно противное.
В тот вечер, когда Шведов с Плюевым отправились к Франциске Карловне, с главного входа в описанный уже трактир вошел на двух костылях человек высокого роста, с большими черными глазами и резко выдающимися на смуглом лице черными усами. Борода у него была чисто выбрита, а маленькие, словно форменные бакены придавали его лицу какое-то форменно-военное выражение. Он был в военной шинели и в фуражке с красным околышком. Едва он показался, снимающий с посетителей шинели, швейцар вытянулся перед ним в струнку и с подобострастием бросился снимать с него шинель и галоши.
Пришедший оказался в отставном военном сюртуке без погон, но при оружии и с георгиевской ленточкой, продетой в петлю третьей пуговицы.
— Артамонов был? — спросил он у швейцара.
— Здесь, только что пришли.
— Если кто меня спросит, посылай к нам! — произнеся эту фразу, отставной Офицер быстро заковылял на своих костылях по широкому коридору, свернул в первый узкий боковой проход, прошел несколько запертых дверей, из-за которых неслись шум, гам, пьяные восклицания, пьяные песни и постучался в дверь, на которой крупными цифрами было выведено «№ 73-й».
Дверь тотчас отворилась, и на пороге показалась низенькая плотная, несколько сутуловатая фигура человека лет тридцати — тридцати пяти, с круглыми совиными глазами, и маленьким остреньким носиком. Рыжие густые волосы, словно шапка, покрывали его широкий череп, а маленькие рыжеватые усики, и такого же цвета бородка, казались слишком бесцветными и словно полинявшими перед яркостью колорита курчавых волос. Бледные, тонкие губы, резкая складка около углов рта, украшенного огромными, словно лошадиными зубами ослепительной белизны, придавали его лицу какое-то хищное животное выражение.
Узнав вошедшего, он низко поклонился, и стал в выжидательной позе, словно перед начальством.
— Запри дверь, — скомандовал вошедший, — и посмотри, кто направо и налево.
Рыжий человечек тотчас исполнил приказание, запер дверь, повесил на ручку свою фуражку, чтобы из коридора ничего нельзя было рассмотреть сквозь замочную скважину, и положил перед вошедшим два ключа.
— Это что? — спросил тот, недоумевая.
— Справа и слева от номера.
— Дурак!.. Ты вечно придумаешь, что-нибудь такое, что может возбудить подозрения… ступай, дурак, положи их на место. Щуки по коридорам шныряют.
Рыжий человек, словно, не замечая нелестного эпитета, два раза, навязанного ему вошедшим, тотчас вышел, и вложил ключи в замки соседних дверей. Находящийся при коридоре половой, с согласия которого были взяты ключи, подошел к нему с недоумением во взгляде.
— Не надобятся? — спросил он почтительно.
— Сам велел… не знаю, — отвечал рыжий — и вернулся в номер к военному.
— Ну, «Дятел», — начал тот, когда дверь была затворена с теми же предосторожностями, — докладывай, что нового? Исполнил ли ты поручение.
— Нового много, Василий Васильевич, — отвечал тот подобострастно, — Клюверс приехал.
— Знаю, — резко ответил военный.
— Шведов с Плюевым будут его очищать сегодня у Франциски.
— Знаю, — дальше.
— Еще одно дельце знаю, да не знаю, как и сказать, — проговорил рыжий таинственно… — Стен боюсь, сам себя боюсь… чтобы спьяна как не проболтаться.
— Ну, полно балясы точить… говори, в чем дело…
— Только чур пополам!.. — проговорил рыжий решительно.
— Петька! — крикнул на него военный. — Вон!
— Батюшка, Василий Васильевич, простите, никогда не буду… что я без вас — тьфу!.. Простите.
— Полно ломаться — выкладывай.
Тогда толстенький человек встал, подошел вплотную к Василию Васильевичу и шепотом произнес.
— Карзанова здесь — приехала…
— Только-то?.. Ха, ха, ха… да я ее сам вчера видел…
— Видели вчера? Не может быть… она только что сегодня с отцом приехала…
— Сегодня, с отцом?.. Что ты городишь?.. Какой отец…
— Э, да вы батюшка, Василий Васильевич, видно, ничего не знаете; за ту неделю, что вы в Тулу проездили, тут делов натворилось, ай люли… Я не про ту Карзанову говорю, что из актерок за младшего сынка карзановского в Париже замуж вышла, а про другую, старшего брата Ивана законную супружницу.
— Ивана Карзанова законная жена? Что ты городишь?! — военный даже привскочил на стуле.
— Видит Бог, правда, святая правда… разрази меня Царица небесная… — рыжий перекрестился.
— Да ты откуда знаешь…
— Видите, мне один благоприятель писал из Нерчинска, — что там проявился будто бы новый наследник карзановских миллионов… Поняли…
— Ничего не понимаю.
— Да и как понять… Механика больно хитра, видите, все по порядку: у миллионщика Карзанова в Иркутске было два сына да дочь; один сын, старший то, Иван, при отце еще запил, его под начал отдали, а он сбежал, да в Нерчинск, да там и помер, а меньшенький — то в чужие края лечиться уехал, да там после смерти отца на актерке женился, да и помер тоже, выходит, что все имение, многие миллионы, дочери пошли, а она замужем за пройдой из чинуг, за Клюверсом.
— Знаю, знаю!.. — нетерпеливо проговорил военный, — что же дальше — что дальше.
— А дальше то, что она писала, и в суд подавала, что тяжела, значит… а вышло, все вздор, одна канитель, а уж и не любит же она Клюверса, в ложке воды бы утопила!
— И это знаю…
— Ну, а на вдовью долю, много ли выйдет?..
— Все я знаю… говори толком, какой наследник
— Все своим чередом… Вот и зажил это, Клюверс, фертом, фу ты, ну ты, проходи мимо!.. Деньгами так и швыряет… потому чужие, даром достались — а тут, на поди, новый наследник объявляется… Перст Божий! — говоривший вздохнул и с расстановкой выпил стакан пива.
— Послушай, «Дятел», если ты сейчас мне всего не выложишь — отступлюсь я от тебя, и пропадай ты пропадом.
— Сейчас, сейчас, все предоставим… Вот и пишет мне благоприятель. Смотри, не зевай, едет к вам в Питер законная жена старшего сына, Ивана Карзанова, с сынком, в законе рожденным, права отыскивать здесь, говорит, боясь, чтобы дурные люди не извели наследника стольких богатств, от всех таясь хоронилась, и тайно в Питер под чужим паспортом уехала, вместе с отцом, заштатным пономарем кафедрального собора.
— Старшего сына Ивана… жена и сын?.. Да как же это… он под началом был — а бежал… Нет ли здесь обману…
— Нет, Василий Васильевич, человек такой пишет, что два раза подумает прежде, чем за перо взяться… да что мудреного, и мне помнится, когда я в Нерчинске мелкозвоном бренчал [Носил цепные кандалы. — Прим. автора] тоже говорили, что какой-то пропойца иркутский купеческий сынок… на пономарихиной дочке женился и на Заимку[Загородный хутор. — Прим. автора] ее увез, да там и помер… Тогда невдомек, может и фамилию слышал, а теперь позабыл… дело статочное. — Все, может быть — а если так, Клюверс со всеми миллионами затрепещет.
— И то! Правда! Ты-то что же сделал, как письмо получил… прозевал, небось!
— И что вы, батюшка, недаром меня Дятлом зовут, из дупла червячка вышибу, а то прозевать… Я сейчас в Москву к благоприятелю письмецо, справочку, мол, наведи, едет по веревочке [На вольных, не заезжая на почтовые станции Сибири. — Прим. автора] вдова Карзанова с сыном и стариком отцом из Иркутска. Когда прибудут, и в Питер выедут, пришли телеграмму… ну и получил, третьего дня, «едет, мол, пассажирским» — я к вам, вас нет, что делать, сейчас перер