— Чем могу служить, господа? — официальным тоном, приподнявшись на кресле, и кланяясь одним общим поклоном, — проговорил Перепелкин. — Прошу садиться.
— Позвольте представить, ваше превосходительство, — первый заговорил Дятел, — этот почтенный старик, тесть, а эта молодая дама — вдова покойного Ивана Федоровича Карзанова.
— Карзанова? — переспросил Перепелкин, — фамилия знакомая — золотопромышленник, миллионер.
— Точно так, ваше превосходительство, — продолжал Дятел, — они обделенные злодеями, ближайшие наследники, приехали в Петербург, чтобы у ног правосудия искать правды и закона…
— Правды и закона!! — торжественно проговорил Перепелкин… о, мы их найдем.
Старик и молодая женщина, пока не говорили ни слова, их смущала и поражала новизна и богатство обстановки, они только кланялись и повторяли «так, так»…
— Однако, прошу садиться… — гораздо любезнее проговорил Перепелкин, входя все больше я больше в роль адвоката Голубцова, которого изображал — прошу садиться. — Адвокат, тот же отец духовный, вы со мной должны быть откровенны, от этого зависит весь успех дела… прошу вас не стесняться, и говорить откровенно и свободно, — конференция началась.
Глава XIIIАдвокат
Изложив мнимому адвокату Голубцову, слава которого достигла и Сибири, все обстоятельства брака старшего сына Ивана Карзанова на своей дочери, старик причетник клялся и божился, что он не имел при этом никаких корыстных целей, долго не соглашался на брак, но, наконец, махнул рукой, узнав, что дочь сама любит это-то несчастного спившегося с круга молодого человека… Молодому Карзанову, в светлые минуты, между двумя запоями, достаточно было помянуть имя отца или семьи, чтобы пробудить в нем нервный припадок, он не только не любил их, но презирал их и ненавидел…
Несмотря на все убеждения тестя, он ни за что не соглашался написать отцу о браке, и только за два дня до скоропостижной смерти (он замерз во время пурги [Степная метель — Прим. автора]) в тайге, отправившись пьяный в город, написал несколько слов младшему брату, вспомнив его парижский адрес.
Старик не искал для себя этого состояния, он привык к нужде, но он требовал восстановления прав своего внука, сына дочери от Ивана Карзанова, и во имя этого дитяти решился на дальнее странствование в Петербург, зная, что там в Сибири, его сотрут, сомнут, заставят исчезнуть!! Он слезно умолял Голубцова-Перепелкина взять на себя честное и прямое дело и защитить сироту и вдову от грабительства Клюверса, захватившего все наследство…
Молодая женщина во все время бессвязного, но трогательного рассказа отца, не проронила ни слова, и только при имени мужа быстро поднесла платок к глазам, и потупилась.
— Что же, это дело верное, — заговорил после паузы ряженый адвокат… и если документы, подтвердят ваши слова, я ручаюсь за успех дела… Позвольте посмотреть ваши бумаги.
Эта фраза, от которой зависел весь успех этой возмутительной комедии, произнесена была фальшивым адвокатом с таким мастерством, что не возбудила в старике ни малейшего подозрения. Он расстегнул длиннополый сюртук, снял с груди кожаный мешок и выбрав из него несколько бумаг, подал адвокату.
Тот взял не спеша, и начал просматривать…
— Так, так, — произносил он, знакомясь с содержанием документов, — вот метрика о рождении сына у Ивана Карзанова и законной супруги его Пелагеи, вот метрическая выпись о браке дочери причетника Крестовоздвиженского кафедрального собора Семена Вознесенского с купеческим сыном Иваном Карзановым. Вот ваш вид, вот вид вашей дочери, — все в порядке… Будьте уверены, — я вперед поздравляю вас с победой…
— Отец, благодетель, защити!.. — мог только сквозь слезы проговорить старик.
— Ваше дело правое, но… тут нужна осторожность и осторожность… Конечно, здесь не Сибирь, но и в Петербурге человек может исчезнуть, так-таки просто исчезнуть… Во-первых, никому ни слова, зачем вы сюда приехали, — избави Бог, чтобы кто знал, что ваша дочь по фамилии Карзанова…
— У неё есть еще девичий вид, по моей фамилии, — возразил старик, с благоговением слушавший адвоката.
— Вот и прекрасно… у нас теперь строго на счет паспортов. Отдайте его в прописку… Документы спрячьте… спрячьте подальше… неровен час, украдут, сожгут…
При этих словах Дятел сильно закашлялся, словно, давая сигнал. Перепелкин бросил на него резкий твердый взгляд, он замолк, но с ужасом глядел, как Перепелкин возвращал старику эти бесценные документы…
— Еще раз повторяю, спрячьте, спрячьте, когда нужно будет предъявить их, я сам за ними приеду… а теперь берегите… это миллионы…
Старик уложил бережно бумаги в сумку и застегнул пальто.
— Благодарю вас, вы нас обнадежили, без вас мы были бы словно в лесу… — говорил он, кланяясь адвокату… — Только как же на счет издержек, — да волокит, да пошлин по судам… у нас с дочерью еле-еле хватило добраться…
— О, об этом не извольте беспокоиться, на такое верное дело капиталы найдутся, что же касается вознаграждения, то мы об этом еще поговорим, этот вопрос надо оформить, я привезу вам проект условия… Я заеду на днях… Ах да, кстати, совсем забыл ваш адрес…
— В меблированных комнатах, у Василисы Петровны, на Фурштадтской — быстро проговорил Дятел, молчавший все время совещания…
— Знаю, знаю, прекрасные комнаты, спокойные, а главное верные… Непременно заеду на днях… — говоря это, Перепелкин поднялся с места, показывая этим, что конференция кончена.
Старик понял это и встал, дочь последовала его примеру. Уходя, они оба расточали благословения и благие пожелания Перепелкину, который выслушал их очень сдержанно и не пошел их даже провожать. Когда за ними закрылась дверь, он опять быстро пересек комнату, запер дверь, переоделся в свой мундир, и взяв костыли, пошел в зал.
— Ну, Степан Ильич, спасибо, сослужил службу, век не забуду, — говорил он, протягивая руку камердинеру… — Вот, по уговору остальные четыреста рублей… а если дельце выгорит, еще столько же получишь…
Странный луч блеснул в глазах Степана Ильича, он не сказал ни слова, машинально подал шинель Перепелкину и закрыл за ним дверь.
— «Если дельце выгорит, столько же получишь!» — передразнил он Перепелкина, — вот так удивил! Ха, ха, ха!.. Удивил!.. Это от миллионов-то! Нет, брат, не на дурака напал, я все слышал, что ты со старым дураком-то толковал… Пятьсот рублей… удивил!..
И, бросившись к письменному столу, он оторвал от «Блокнот» листок и написал следующее:
Одесса. «Петербургская гостиница», адвокату Голубцову.
«Бросьте все дела, приезжайте немедленно, дело крайней важности, опоздав пожалеете.
Степан».
Ночью был получен ответ от Голубцова, он заключался всего в одном слове:
«Еду. Голубцов».
Проделав всю только что описанную комедию с Вознесенским и его дочерью, Перепелкин, с присущей ему несокрушимой энергией, кинулся к главному фактору всей затеянной им проделки, к миллионеру Клюверсу.
Адрес его он хорошо знал, видал его в лицо и не мог ошибиться, приняв кого-либо другого за архимиллионера. Через час после свидания с наследниками в кабинете Голубцова, он подъезжал на лихаче к дому Карзанова и, выйдя при помощи швейцара из саней, поднимался по роскошной лестнице к дверям квартиры Клюверса.
Открывший ливрейный лакей, увидав незнакомое лицо и костыли, хотел было захлопнуть перед ним дверь, считая посетителя за одного из сотен «благородных человеков», являющихся за пособием к богачу, но ловко всунутая ему пятирублевка, мигом повернула дело, и он попросил офицера войти.
— Как прикажете доложить? — низко кланяясь спросил он, осматривая, хотя отставной, но ловко сшитый мундир, и георгиевский крест на груди гостя.
— Доложи штабс-капитан, Перепелкин, по очень важному делу… Лакей ушел.
— Какой там еще штабс-капитан, — послышался из третьей комнаты голос Клюверса, — скажи, что дома нет…
— Говорил-с… да они говорят, дело очень важное, никому, кроме вас, сказать не могут…
— Ну, проси, дурак, — проси… чего же ты стоишь…
— Пожалуйте, — доложил лакей, появляясь перед Перепелкиным, и ввел его в приемную, убранную с поразительной роскошью.
— Пожалуйте сюда, господин штабс-капитан, — проговорил с затаенной иронией Клюверс, показываясь из дверей кабинета, в роскошном бархатном халате и с сигарой в зубах. Чем могу служить?
Перепелкин взошел, стуча костылями, и без приглашения опустился на первое попавшееся кресло.
— Извините… стоять не могу, извините еще зато, что беспокою вас. Но это дело касается вас, больше чем меня, и я здесь не по своей охоте…
Проговорив эту фразу с апломбом, Перепелкин поглядел прямо в глаза Клюверсу, который до некоторой степени был поражен бесцеремонностью его речей и обращения.
— Касается меня? — переспросил, он иронически.
— Даже больше, чем вы думаете! — твердо ответил Перепелкин.
— Вы меня интересуете… в чем же дело?
— Сказать могу не иначе, как промеж четырех глаз и четырех ушей, а нас здесь… — Перепелкин остановился и посмотрел в угол комнаты, где за небольшим малахитовым столиком Зверобоев резался в шахматы с бароном Кармалиным.
— Однако, его уж слишком требовательно, ворваться ко мне в дом, не быть ни знакомым, ни представленным и с первого абцуга требовать у хозяина tete-a-tete [С глазу на глаз (фр.)]! Это, по меньшей мере, курьезно?! — проговорил, улыбаясь своей нехорошей улыбкой, Клюверс…
— Потребуешь и с первого абцуга, когда карта идет ва-банк, — рипостировал Перепелкин, и тоже улыбнулся.
— Извольте, я согласен, пожалуйте сюда, мы здесь будем совершенно одни, — проговорил миллионер, вводя офицера во второй, чисто деловой кабинет, и притворяя дверь… Могу ли я теперь узнать разгадку тайны вашего, посещения?
— Конечно, но позвольте вам предложить один вопрос…
— Хоть два.
— Ведь вы, если я не ошибаюсь, были женаты на дочери известного золотопромышленника Карзанова…