е — ты должна это ценить… Знаешь кто я?.. А, знаешь?
— Как не знать… Но что же мне делать, у меня гости…
— Гони их всех вон — или постой, зови их в нашу компанию!..
— Успокойтесь, что вы, что вы, — говорил один из приятелей Клюверса, бывший с ним, — может быть, здесь дама?
— Дама?! Вот и прекрасно! Подавай сюда даму!
— Месье Клюверс, во имя Господа, прошу вас, — умоляла госпожа Шпигель, — ради Бога, она обидеться может…
— Обидеться? Вот как!.. У тебя сидит да обидеться может, — ну, и пусть обижается… Говори, сколько ей за бесчестие, ну, говори, тысячу… хочешь… Только покажи… покажи…
— Хорошо, покажу, покажу, только не сейчас, проходите в мои комнаты, — говорила уже совсем переменившимся тоном Франциска Карловна, — у меня вам будет спокойнее, там и выход другой есть, а ее пока приготовлю, переговорю…
— Вот хвалю, молодец ты у меня, ну, веди нас в свои апартаменты…
И вся ватага, предшествуемая Франциской Карловной, направилась во внутренние апартаменты обширной квартиры госпожи Шпигель. Первым инстинктивным движением Оленьки, как только она услышала, что пьяная компания удалилась и выход через прихожую свободен, было бежать, бежать из этого вертепа.
Она быстрым движением надела свое пальто и шапочку и бросилась к двери, но в ту минуту, когда она хотела взяться за ручку, дверь отворилась, и на пороге стоял молодой офицер, князь Перекатипольев.
Оленька вскрикнула и попятилась. Молодой человек вошел в комнату и запер дверь за собой.
— Пустите, оставьте меня… пустите, — слабо засуетилась она.
— Но раз вы здесь, значит вы согласны на мои предложения, зачем же начинать всю эту игру снова.
— Пустите, мне надо уйти… Сюда сейчас ворвалась пьяная компания, они меня так напугали…
— Пьяная компания… сюда… быть не может…
— Нет, не сюда… Они прошли к Франциске Карловне… они хотели войти, она не пустила… Пустите, я уйду…
Вместо ответа молодой человек дернул за сонетку, появилась сама Франциска Карловна. Началось объяснение между ней и молодым человеком, она клялась, что сумела проводить непрошенных гостей на другую половину, что дверь оттуда заперта на ключ, что от них есть другой выход, и что молодые люди могут быть совершенно спокойны, так как они в квартире совершенно одни.
При каждом циничном намеке хозяйки квартиры, молодая девушка чувствовала, что кровь приливает ей к лицу. Это была краска последнего, жгучего стыда. Она боролась, теперь перед ней был вполне уважительный предлог бежать из омута. Но страшная перспектива голода, холода, нужды, попреков хозяйки, убийственно пошлой обстановки, еще более обостренные выпитым коньяком, заставили ее решиться…
Несчастная осталась…
Франциска Карловна как тень мелькала в комнате, и не успела Оленька опомниться, как уже в отдаленном — углу громадного будуара был накрыт стол в два прибора и в серебряном ведре стояла, осыпанная льдом, бутылка шампанского. Две таких же бутылки стояли под столом. Корзина самых разнообразных и дорогих фруктов украшала роскошно сервированный ужин.
Оленьке становилось все страшнее и страшнее… Она с ужасом всматривалась в красивого молодого человека, так просто, так скоро ставшего ей роковым… Она с тревогой вглядывалась в каждое его движение… Она видела, как он пошел вслед за хозяйкой и осторожно запер дверь на задвижку…
Молодой человек совершенно увлекся, его глаза горели бешенной страстью, он быстро обнял молодую девушку и пламенным поцелуем припал к её белой упругой груди…
Вдруг молодой человек отскочил от неё словно ужаленный, он заметил у неё на груди небольшой серебряный медальон с гербом, сделанным чернью… и схватился за него руками… шнурок оборвался.
— Это что у вас… — изменившимся голосом резко вскрикнул он.
— Разве не видите, медальон…
— Откуда, откуда он у вас?
— Вам какое дело… оставьте, пустите… отдайте медальон…
— Нет, я хочу знать, откуда он у вас, откуда…
— Матушки, медальон… матушки… отдайте…
— Так постойте… постойте… лицо молодого человека стало ужасно… Вы не Васильева, вы не Александра Петровна? Как мне говорила Франциска… Она мне лгала… говорите, говорите, кто вы… кто вы?
— Послушайте… Я не знаю, кто вы, но я не обязана давать вам отчета в своих действиях… я вам отвечать не буду… Это насилие…
— Называйте, как хотите, но я хочу знать, что в этом медальоне… и я открою его.
— Умоляю вас, не открывайте!..
— Там портрет?..
— Ну, да, да, портрет… портрет…
— Мужчины?..
— Отдайте, отдайте… мужчины… отдайте, — но молодой человек уже не слушал, он бросился к лампе и быстро открыл медальон. — Дикий, нечеловеческий крик раздался из его груди… он узнал своего отца.
— Сестра!.. Боже правый?!
При этом страшном, роковом слове, брошенном прямо в лицо, Ольга в первую минуту потерялась, она только ощутила сильную боль в руке, которую словно в клещах сжимал офицер.
— Ну, теперь вы мне скажете, кто вы?.. — твердо, резко, заговорил он… В этом медальоне портрет моего отца… Понимаете ли вы, кто я, — я князь Перекатипольев.
— Брат! Александр!.. — могла только прошептать молодая девушка, и как срезанный цветок упала на ковер.
— Эй, вы, кто-нибудь, сюда! Сюда! — кричал князь, бросаясь к сонетке и открывая дверь — сюда, все сюда, — он был словно помешанный, глаза его бросали искры.
В ту же минуту в дверях комнаты показалась Франциска Карловна, с ужасом озирая картину.
Князь бросился к ней, схватил ее за руку, и с силой бросил на ковер к ногам сестры…
— Злодейка! Изверг! — заревел он, тоном, потерявшим от бешенства всякое подобие человеческого голоса… — На колени перед этой несчастной девушкой!.. Ты, исчадие ада, довела ее до этого положения! Змея! Сатана! О, я расправлюсь с тобой.
— Ко мне! Ко мне! Спасите! — визжала госпожа Шпигель, и в ту же минуту два рослых лакея, словно из земли выросли и бросились на нападавшего, но князь окончательно вышел из себя, видя, что ему приходится защищаться от двоих. Рука невольно опустилась к эфесу палаша, и он, выхватив его кинулся на нападавших.
— Прочь, убью!.. — гремел он.
Лакеи в испуге отступили. Франциска Карловна, пользуясь диверсией, быстро вскочила и хотела потихоньку выбраться из комнаты, но князь в исступлении бросился вслед за ней, догнал, и тяжелый палаш дважды опустился на её голову…
Обливаясь кровью, с глухим стоном рухнула госпожа Шпигель на ковер, и тотчас потеряла сознание. Прислуга в ужасе разбежалась и кинулась звать дворников — мгновенное страшное возбуждение у князя сразу уступило место холодному сознанию совершенного. Быстро подняв сестру, которая только что очнулась, князь, пользуясь тем, что никого не было в комнате, быстро надел на нее пальто, сунул ей весь свой бумажник в карман, и, не говоря ни слова, довел до входной двери, и вытолкнул на лестницу.
— Беги, беги прочь… беги скорее!.. Чтобы тебя здесь не застали.
— Брат… прости… а ты? Ты как же?
— Я! Я остаюсь, — твердо ответил он и захлопнул дверь.
Было как раз время. По черной лестнице слышался шум голосов, бежали дворники, городовые, свидетели.
Через полчаса приехал плац-адъютант, и князь Перекатипольев был арестован.
Дама бывшая с ним исчезла.
Глава III«Грим»
Вернемся несколько назад. Задумавший сразу, в несколько минут, но одному только намеку своего наперсника Дятла, хитрый план сорвать львиную долю в карзановском наследстве, Перепелкин, как человек немного увлекающийся по природе, и слишком энергичный, сделал два важных промаха. Во-первых, он должен был взять в дольщики Дятла, и определенно назначить его долю, — и не сделал этого, рассчитывая, что и на этот раз, как бывало всегда прежде, его пособник не осмелится выйти из послушания, и будет доволен тем, что ему бросит он, его руководитель и бесконтрольный повелитель. Вторым же промахом было являться к Клюверсу в своей обыденной, так сказать, будничной форме… то есть под видом отставного штабс-капитан, а Перепелкина, калеки, не способного двигаться иначе, как при помощи костылей.
Как, вероятно, читатели помнят, принимая Карзанову с отцом в кабинете Голубцова, он свободно мог обходиться без этих чудовищных костылей, которые, затрудняя его движение, делали его лицом слишком приметным среди толпы. Положим, что были случаи, когда подобный маскарад превосходно скрывал личность носившего, но на этот раз в отношениях с Клюверсом, он мог иметь гибельные последствия.
Второй промах скоро понял и Перепелкин, и со всей энергией ему присущей, разом решил отделаться от маскарада. Вернувшись, после похищения документов у Вознесенского, в свою холостую, но довольно элегантную квартиру, он заперся в кабинете, и послал прислуживающую ему старую кухарку-чухну за посыльным.
Оставшись совершенно один, он стал со вниманием перебирать все бумаги, которые были в его столе, и раскладывать на две пачки. По мере накопления ненужных или потерявших значение бумаг, он осторожно еще раз пересматривал их и, убедившись в их полной непригодности, относил к камину и жег. Также поступил он со всеми ящиками стола, и отобрав только небольшую пачку самых нужных бумаг и документов, вложил их в конверт, и расстегнув жилет и рубашку, осторожно вложил в замшевый мешочек, носивший прямо на теле. В нем уже были четыре билета 5-ти процентных «по десять тысяч», штук двадцать радужных, и небольшой пакетик в голубой бумажке, снаружи еще обернутый в пергамент.
Бумаги, украденные утром у Вознесенского, конечно попали туда же. При виде их, Перепелкин не мог не улыбнуться.
— Нн… да, Василий Васильевич! Умей пользоваться, здесь не один миллион!
Окончив с бумагами, и убедившись, что ни одного компрометирующего лоскутка не осталось нигде, Перепелкин позвал посыльного и приказал ему отнести чемодан, стоявший всегда уложенным и связанным, на Николаевскую железную дорогу, и сдав его в цейхгауз, принести квитанцию.
Посыльный ушел и через полчаса вернулся с квитанцией. Тогда Перепелкин принялся за странное, и совершенно непонятное занятие, для непосвященных в таинства гримировки.