На другой день рано утром, когда Кирпичев, вернувшийся очень поздно, еще потягивался на постели, в своей холостой квартире, резкий звон колокольчика заставил его вздрогнуть и проснуться. Накинув на себя старенький довольно отрепанный халатишко, он пошел отворить посетителю.
Перед ним стоял уже знакомый нам присяжный поверенный Голубцов.
Отрекомендовавшись хозяину, гость подал ему два письма, одно от начальника сыскной полиции, поручавшей ему принять в свое ведение дело о похищении документов и ребенка Карзановой, и второе без надписи и без подписи.
Прочтя первое, Кирпичев как-то своеобразно крякнул, и стал уверять гостя в том, что он всегда готов исполнить все требования начальства с возможной аккуратностью, но что теперь у него на руках такая масса дел, что он не ручается за скорый результат.
Когда же Голубцов, уже предупрежденный своим старым приятелем, отставным сыщиком, известным под фамилией «Игумнова», подал Кирпичеву второй конверт, и сыщик, разорвав его, только взглянул на почерк писавшего, улыбка добродушия и ласковости вдруг осветила его крайне некрасивое лицо.
В письме было всего две строки.
«Поручаю тебе, Федя, подателя, он мой друг, и тебя при пиковом интересе не оставит»… — Слово друг — было два раза подчеркнуто, затем не было ни числа, ни подписи.
Тон, манера, обращение, мгновенно переменились у Кирпичева, видимо было, что вторая рекомендация гораздо важнее, и приятнее первой… Сыщик стал рассыпаться в уверениях самой величайшей преданности к писавшему эти строки, и уверял, что для него невозможного нет ничего, и что документы и ребенок будут разысканы.
— Прежде всего, позвольте узнать, какие именно документы похищены? — начал он, записывая в записную книжку обстоятельства уже переданные Голубцовым. Голубцов точно указал документы.
— Позвольте узнать, кому же интересно похищение этих документов и главное ребенка?.. Не зная первых слов этого сложного дела, я положительно теряюсь в догадках.
Хорошо понимая, что только подробным, детальным изложением обстоятельств дела можно навести сыщика на след преступников, Голубцов начал рассказывать ему факт за фактом, всю историю Карзановской семьи и Карзановских миллионов. Когда дело дошло до Клюверса, сыщик сделал отметку в книжке, но не перебил рассказчика, и тот довел рассказ до приезда Вознесенского с дочерью в Петербург, и до похищения ребенка…
— Позвольте, — начал тут сыщик, — ведь госпожа Карзанова, как вы изволите говорить, теперь в Петербурге, почему же они сами не обратятся к нам, они могут указать такие подробности, о которых вы не имеете никакого понятия… Вот, например, вы говорите, что в меблированные комнаты Василисы Петровны их привез комиссионер, а какого он вида, вы, вероятно не знаете и мне, прежде всего, самому надо ехать к ним и потолковать со стариком.
— Напрасный труд — отвечал печально Голубцов, — старик не вынес стольких потрясений, и теперь лежит в жесточайшей нервной горячке, у меня на квартире, и без всякого сознания…
— Но дочь, но госпожа Карзанова… я понимаю, что потрясение было страшное, потерять ребенка, но надежда найти его, может быть, укрепит ее настолько, что она в состоянии будет отвечать на несколько крайне необходимых вопросов.
— Увы!.. Она сошла с ума. Я посетил её только час тому назад, в лечебнице душевнобольных. При одном намеке на это страшное обстоятельство, она впадает в ярость, и на нее должны надевать горячечную рубашку…
Кирпичев нахмурился… видно было, что целые вереницы мыслей мелькают в его мозгу…
— Но хозяйка меблированных комнат, она должна же знать этого комиссионера.
— О, разумеется… она даже пила чай с ним в день похищения.
— Вот и прекрасно… Я уверен, что они оба не чужды этому делу… едемте скорее, она меня знает, я сумею припугнуть ее… едемте — не надо терять времени…
— Напрасный труд, — махнув рукой, и не поднимаясь с места, произнес Голубцов. — Я с вами вполне согласен, что они то и есть похитители, но дело в том, что оба исчезли в то же утро…
— Бежали!.. Быть не может, а меблированные комнаты?..
— Там осталась одна кухарка, совсем глупая женщина, и больше никого… Там искать нечего!..
На этот раз Кирпичев задумался накрепко, закрыл лицо руками и начал соображать что-то. Молчал и Голубцов, попавший ненароком в это дело, и теперь защищавший невинных, ограбленных его именем, как своих кровных.
— Позвольте, позвольте, у меня есть идея… Вы говорите, что в деле замешан Клюверс? — заговорил сыщик.
— Да, я считаю его главной причиной, главным злом!..
— В таком случае, мне кажется, я напал на нить, скорее на тонкую паутинку в этом щекотливом деле… прошу вас следить за моим рассказом, может быть вы сделаете какой-либо вывод…
— Я весь внимание…
— Вы изволите говорить, что документы похитил, познакомившись в вашей квартире, через вашего слугу, отставной капитан Перепелкин, брюнет на костылях… Прекрасно… Перепелкин был известен вашему слуге через фактора, Дятла, который и привез к вам в квартиру Вознесенского и Карзанову, следовательно, Дятел и есть тот самый посыльный, который привез сибиряков к Василисе.
Голубцов кивнул головой в знак согласия.
— Теперь пойдемте дальше. Ваш слуга познакомился с Дятлом в трактире «Царьград», куда часто ходил и Перепелкин, то есть отставной офицер на костылях, которого и я видал частенько… Следовательно, надо прежде всего постараться отыскать этого капитана, что во всяком случае будет не трудно, так как он очень заметен, и своим лицом, а главное костылями. Теперь обратите внимание на следующее совпадение обстоятельств. Вчера вечером в том же доме, где трактир «Царьград», в 1-м этаже совершено покушение на убийство. В числе лиц, бывших в квартире потерпевшей, был и Клюверс, и в ту же ночь, только через час, из того же дома и с той же лестницы ушли еще двое, адреса их известны. Офицер на костылях, как мне хорошо известно, на днях еще был у потерпевшей. Сообразите все это, и вы увидите здесь что-либо кроме совпадения…
— Я и так знал, что Клюверс знаком с Перепелкиным.
— Вы почем знаете?.. — перебил Голубцова сыщик.
— Мне говорил барон Кармолин, которого я нашел вчера вечером… Он говорит, что офицер на костылях два раза был у Клюверса… и что однажды они вместе ездили к какой-то Франциске Карловне… — просто добавил Голубцов.
— Ура!.. Я был на верной дороге… Знаете кто потерпевшая от вчерашнего преступления?
— Нет, а кто?..
— Именно это самая госпожа Шпигель, Франциска Карловна…
— Значит, дело осложняется… Надо искать около ее…
— Вы совершенно правы, надо искать около нее, а потому, я отдам тотчас одно распоряжение.
Сыщик подошел к окну и посмотрел на улицу. На другой стороне тротуара ходил какой-то благообразный господин в высоких калошах и барашковой шапке. Кирпичев спустил штору в среднем окне и в ту же минуту человек, ходивший по тротуару, перешел улицу и направился к воротам дома, где квартировал Кирпичев. Послышался легкий стук в дверь и через минуту на пороге стоял один из агентов главного сыщика.
— Вот в чем дело, Суслов, — начал начальник, — возьми еще «сподручного», ступай к капитану Цукато тот, что электричеством морочит… У него есть ученик Андрей Борщов, вызови его поаккуратнее, и привези сюда немедленно… Смотри, не испугай птички, не говори «зачем», «почему», а главное, чтобы он не убежал… ну, марш… Помни, дело экстренное и секретное, — можно отличиться и попасть в «штат».
Видно, последнее обещание было настолько важно, что агент как-то весь просиял и удалился с низкими поклонами своему начальнику.
Голубцов хотел было удалиться, но сыщик просил его остаться, доказывая, что допрос молодого Борщова будем крайне интересен и, может статься, поможет раскрыть истину.
Голубцов остался.
Через несколько минут, с парадного крыльца раздался звонок, и в прихожей появились агент и Борщов.
Последний был до нельзя сконфужен и озирался во все стороны, как пойманный зверек…
Он никак не мог догадаться, куда и зачем его привезли.
Кирпичев и Голубцов пристально взглянули на него, когда он вошел в зал.
— Нет, это не преступник! — мелькнуло в уме адвоката…
— Этот мальчишка сконфужен и трусит, значит — за ним что-то есть, — мысленно решил сыщик, и очень вежливо предложил Борщову садиться…
Начался допрос.
Глава XIДокументы
Положение Борщова было крайне щекотливо. Исполнив под влиянием безумной страсти к Юзе, которая решительно околдовала его, такой проступок, который порицали все нравственные силы его души, то есть сделав два новых отпечатка карзановских документов с камня, осторожно сохраненного капитаном, он целое утро ждал грозы от капитана, предполагая, что тот заметит следы отпечатков, которые Борщов, в свою очередь, старался скрыть всеми известными ему способами. Но капитан был далек от подобной мысли, и выслав всех учеников из отделения литографии, поставил этот самый камень опять на станок и стал делать над ним какие-то опыты.
Не успев вчера передать сфабрикованные бумаги Юзе, Борщов с замиранием сердца ждал минуты, когда ему удастся освободиться от этих бумаг, которые, казалось, жгли, душили его. Он даже хотел одно время бросить их в огонь, но воспоминание о страстном поцелуе красавицы, ожидание в награду еще многих других таких же огненных лобзаний, поколебали его нерешительную натуру… Бумаги остались в его кармане.
Он знал, что раньше вечера ему не удастся видеть Юзю наедине и терпеливо стал ждать отъезда капитана в клуб… Но тут случилось обстоятельство, совершенно смутившее его… Приехал какой-то господин, вызвал его и потребовал, чтобы Борщов за ним следовал.
Сколько ни упрашивал Борщов сказать зачем, и кому он нужен, приехавший не говорил, и Борщов по совету капитана поехал узнать в чем дело.
Привезенный в квартиру Кирпичева, и встретивший там двух совершенно незнакомых людей, он в первые минуты совершенно растерялся и не знал, что отвечать на уклончивые, чисто иезуитские вопросы, которые предлагал ему сыщик.