«Но где добыть этого ребенка?»
В Петербурге, где ежегодно десятки тысяч незаконных младенцев, отверженных своими матерями, подкидываются в Воспитательный дом, в этом ли городе не найти матери, жаждущей разделаться со своим ребенком, посланным судьбой, по их мнению, не как утешение, а как обуза и наказание.
Мало ли таких матерей!!
Василиса Петровна отправилась на поиски.
Вероятно, они были удачны, потому что на другой день часу в восьмом вечера, она осторожно звонилась у двери, выходящей на площадку лестницы третьего этажа, одного из наиболее ветхих домов, тянущихся непрерывной цепью вдоль по Могилевской улице. Годовалый ребенок, закутанный в серенькое шерстяное одеяльце, был у нее на руках.
— Капитанша дома? — спросила она у старой, горбатой, сморщенной старухи, приотворившей ей дверь, и державшей ее на цепочке… Дома капитанша? — повторила она вопрос, видя, что та не понимает или не слышит ее.
— А вы от кого?
— От себя…
— Да вам что нужно?
— Капитаншу нужно, Дарью Герасимовну.
— Да вы кто сами-то будете?..
— Анфиса Юрьевна… Анфиса Юрьевна [Читатели, вероятно помнят, что под этим именем должен был искать ее Дятел, у капитанши. — Прим. автора], меня Дарья Герасимовна не первый год знает…
— Ну, повремените… я доложу.
Замок щелкнул, и за дверями послышалось шлепанье туфель. Через несколько минут дверь снова отворилась, и Василиса Петровна была впущена, но уже не прислугой, а самой содержательницей меблированных комнат и углов, Дарьей Герасимовной Козиной, известной у петербургского пролетариата под кличкой «капитанши».
— Милости прошу, пожалуйте, — заговорила она, лобызаясь с пришедшей, — какими ветрами, какими бурями вас, моя милая, занесло в мою хибарочку…
— Да вот, видите, дело свое прикончила, нанимать квартиры пока не хочется, жду своего на днях, ну, вот и порешила у вас пока пристать…
— А ребенок-то у вас чей же?
— Сестрин, кормилица вы моя, сестрин, в экономках она проживает в княжеском доме, ей или места решиться, или с ребенком расстаться, я и взяла из жалости, — а то один путь в «воспитательный».
— И, как можно, — возражала хозяйка — не чужой — свой!!
— Свой, мать моя, свой… племянничек… Агу! — проговорила она, нагибаясь к самому личику ребенка, головка которого, закутанная в теплое одеяльце и белье, казалась очень миниатюрной и крайне неразвитой для годовалого ребенка
— Ну, что с вами делать, моя милая, — полупокровительным тоном заговорила хозяйка, — есть у меня комнатка, как раз для вас, сухая и теплая, для кумы Анны Панкратьевны берегла, берите, если понравится… Комната первый сорт… И хозяйка ввела Василису Петровну в маленькую низенькую комнатку на конце коридора, на который, с обеих сторон, выходило до десятка дверей…
— Хорошо, я беру ее… — просто заметила Василиса, осмотрев помещение, — а сколько в неделю?
— Два с четвертаком… — и ни копейки, — резко произнесла хозяйка — и за неделю вперед… угодно милости просим, — не подходит — как угодно!
— Ну, была не была, получайте деньги, — доставая портмоне, проговорила новоприбывшая, и пошла в только что нанятую комнатку. Хозяйка за ней последовала. Когда за ними затворилась дверь, обе они взглянули друг на друга и едва могли удержаться от смеха, дело в том, что вся эта сцена и все эти разговоры были ничто иное, как отвод глаз для целых двух десятков жильцов и жилищ, которые наполняли дешевые квартиры, и отдельные «углы» у «капитанши».
— Был Федор? — спросила шепотом Василиса Петровна, нагибаясь к уху хозяйки.
— Был, вечером зайдет, — отвечала та очень тихо, — я скажу, что муж твоей сестры, — добавила она, — а то пойдут опросы, расспросы… кто, как?
— И преотлично… а про меня Федор спрашивал?..
— Он то и сказал, что ты придешь… Я тебе, правду сказать, и не ждала… Что же ты комнаты-то свои…
— Прикрыла… все вот из-за этого… — она указала глазами на ребенка, который мирно спал на постели, куда его положила Василиса.
— Дорогой младенец, — с любопытством оглядывая ребенка, шепнула хозяйка… — Дорого стоит!..
— И не говори… Если бы знала, сколько из-за него мучений приму, — вовек бы не пошла на такое дело…
— Зато и куш солидный отвалит…
— Нет, и не жди… скуп стал Василий Васильевич!
— Ну, не говори… Таких людей днем с огнем не сыскать.
Василиса ничего не отвечала, и стала развертывать одеяльце, в котором был завернут принесенный ею ребенок. Хозяйка пытливо всматривалась в лицо этого маленького представителя человеческой породы, в этот бесформенный, пока еще, кусок мяса, из-за которого теперь, как ей было отчасти известно, сколько сильных людей боролись и уничтожали друг друга.
— А не велик младенец-то… неужто год? — проговорила хозяйка, когда чахленькая фигура ребенка, освобожденного от одеяльца и пеленок, вся вырисовывалась перед ней.
— Не велик… не в величине дело… а цена ему…
— Миллион! — решила капитанша и развела руками.
— Как же, держи карман! Нет, Василий Васильевич не расщедрится.
— Как, разве был торг?
— Был — что и толковать…
— Ну и что же…
— Не говори, обидно вспоминать!..
— Ну!
— Вот те, ну… одно слово… сквалыжник твой Василий Васильевич! — Тьфу!
Легкий стук в дверь их комнаты заставят умолкнуть разболтавшихся женщин.
— Войдите, — крикнула Василиса, и в тот же миг замерла от радостного изумления.
На пороге стоял Федька Капустняк, выбритый, подвитый, в пиджаке, и с модной меховой шапкой на голове.
— Мое почтение с бонжуром! Прелестным дамам, — начал он, комично раскланиваясь в дверях, — дозвольте войти.
— Как вы меня напугали! — жеманясь, заметила Василиса. — Целый год глаз не казали, а потом, словно в театре, из-под земли проявились.
— И, что вы, Василиса Петровна, на нас клевещете, из-под земли — простым манером, лбом вперед, в дверь вошел… и только в помутнении разумом не рассмотрел с первого момента, что вы теперь во всем авантаже и расцвели, как алый розан! Пожалуйте ручку! И не дожидаясь дозволения, он схватил мясистую потную руку Василисы, и поднес к губам — Василиса поцеловала его в голову.
Хозяйка, поняв, что она лишняя — удалилась.
Глава XIVСватовство
Паратов прекрасно знал характеры своих сообщников. Он знал, что, посылая для объяснения и окончания дела с Василисой Капустняка, он не может сделать лучшего выбора, и действительно, не прошло и часа, с момента появления Капустняка, в дверях комнаты, нанятой Василисой, как дело между ними было покончено… На столе, перед воровкой детей, лежало 10 пачек сторублевых, каждая по тысяче рублей, а ребенок, закутанный по-прежнему в вязаную фуфайку и ватное одеяльце, был на руках у ловкого помощника атамана, который надел теплое пальто, и подвинув несколько набекрень свою новомодную шапку, собирался уходить, и только ждал, как он объяснял, пока совершенно стемнеет и движение несколько поуменьшится на улицах, чтобы выбраться с ребенком незаметно из дома.
Был девятый час, полуголодный люд, наполнявший каждый вечер все углы и общие комнаты капитанши, был уже в сборе, а Капустняк все медлил, и очень ловко разыгрывал комедию, притворяясь по-прежнему влюбленным в Василису, и объясняя свою задержку желанием еще хоть немного посидеть со своей бывшей любезной… Очевидно, он ждал чего-то, и с тревогой прислушивался ко всякому шороху… Он уже перебрал весь свой репертуар нежных слов, сорвал и получил без числа самых звучных поцелуев, давно пора было уходить, так как дворники в 10 часов запирали ворота и выйти незамеченным было бы решительно невозможно… Капустняк знал это прекрасно и… не трогался с места… Упоенная своей вторичной победой над изменщиком, Василиса таяла, слушая нежные речи любовника, и не торопила его уходить… Ей было так хорошо и так сладко, деньги, главная цель её желаний, тщательно уложенные в холстинковый мешочек, были давно уже бережно спрятаны на груди, изменщик был у её ног… Перспектива новой жизни, без опаски за каждую минуту, без нужды и лишений рисовалась уже перед ней, и она совсем было забыла даже о Петре Дятле, когда Федор Капустняк, продолжая играть роль влюбленного, заговорил о возможности брака с ней.
— Вот вы теперь, Василиса Петровна, богачихой стали, небось за гордитесь… не подступай! — говорил он, пожирая ее глазами…
— И с чего вы это так дурно про меня в мыслях имеете, я, даже можно сказать, должна от таких слов очень обидеться… — жеманилась она.
— Да-с… — тем же тоном продолжал Федор, — счастливец этот Дятел — кралю какую подцепил, да еще и деньги — десять тысяч! Шутка сказать! Купецкое приданое… Что, Василиса Петровна, скоро свадьба?
— И все вы насмешничаете… какая свадьба, только в конфуз вгоняете…
— А почему нет… да помилуйте… да найди я такую кралю, да приданого десять тыщь, да я бы то-исть, вот вам Христос, тем же шагом марш в церковь — попу четвертную — «пой Исаия ликуй»! Вот те Христос!..
— И все-то вы по-пустому, зря говорите!.. — укоризненно замечала Василиса, в голове которой мгновенно родилась мысль, что Федька куда красивей Дятла, и что «чем черт не шутит»!..
— Вы, может быть, не верите, бесценная Василиса Петровна, — говорил Федор, подсаживаясь все ближе и ближе к Василисе, — так я вам образ готов со стены снять, что скажите вы только полслова, сейчас сваху пришлю… Присылать что ли, говори, не ломайся — уж я такой человек, что в голову втемяшится — топором не вырубишь…
— А как же Дятел?.. — совсем растаяв, пробормотала дебелая красавица, у которой даже щеки вспыхнули от такого неожиданного признания…
— Дятел?!.. А Дятел сиди в своем дупле и ничхи!.. А то голову сорвем! Атаман и так зол на него… Только мне слово сказать и аминь — был человек — и нет человека… только мокро будет. Ну, говори, присылать сваху-то.
— Ах, какой ты, Федя, прыткий… Ну, как же так, сразу… дай подумать…
— Ну, ну, раздумывай!.. Черт с тобой… мне наплевать — не хочешь, как хочешь…