— Федя! Голубчик… постой, погоди, я согласна, только…
Раздавшийся торопливый стук в их дверь заставил влюбленных прервать объяснение на самом интересном месте. Почти тотчас же вошла хозяйка. Она была очень встревожена, сзади неё в дверях виднелась фигура второго помощника Капустняка, в темном пальто и меховой шапке.
— Скорей, скорей, Бога ради, уходите!.. — торопила хозяйка Василису… — Бога ради, уходите… паспорт ваш не прописан, да я его и не взяла у вас еще… сейчас будет полиция, обыск… облава!
— Кто, кто сказал? — встревожено спросил Федор.
— Вот он сейчас прибежал из участка… — говорила хозяйка, показывая на стоявшего в дверях человека.
— Ой! Надо уходить! Уходить! — заторопился Капустняк, обменявшись быстрым, коротким взглядом с пришедшим… — Прощайте, хозяюшка, прощайте, Анфиса Юрьевна, — говорил он, обращаясь к женщинам, и быстро подхватив спящего ребенка направился к дверям…
— Постойте, Федор Михайлович, где же встретимся? — обратилась к нему Василиса, — ведь и я тоже ухожу… лучше в другом месте на ночь пристану, смерть не люблю я облавы да полиции…
— Так спешите… Завтра весь день свободен, где укажете?!
— Ох, напугали вы меня, — говорила Василиса, торопливо надевая свой бурнус и закутываясь платком. — Федор Михайлович, погодите, не бегите, у меня ноги подкашиваются…
— Ну, ну, добро, до извозчика доведу, пойдемте, — говорил тот, переглянувшись с помощником.
Через минуту они спускались по черной лестнице. Помощник Капустняка, принесший весть о появлении полиции, быстро юркнул по парадной лестнице, и был уже на улице, когда Капустняк, несший ребенка, и Василиса показались на дворе.
У самых ворот стоял извозчик, слегка задремавший от долгого ожидания.
— Идут!! — шепотом, многозначительно, ударив его по плечу, произнес, пробегая мимо, помощник Капустняка и побежал далее.
— Смотри, Василиса, деньги при тебе, теперь ночью опасно, — говорил шепотом Капустняк, провожая легковерную женщину, не догадавшуюся сразу, что история с явкой полиции обман, чтобы выманить ее из квартиры капитанши.
— Знаю, знаю, и не говори… ума не приложу, куда теперь на ночь приткнуться…
— К Ершихе? — проговорил Капустняк.
— Никак нельзя, там облавы каждую ночь.
— Ну, тогда одно… ступай к Ворожее…
— В Гавань, даль какая!.. Да и место какое опасливое…
— Далеко-то, далеко, зато полиции нет, Николаевским-то близехонько; за четвертак извозчик доставит, а через час и я подъеду, тебя укараулю — хочешь желанная? Всю ночь прокараулю!..
Столько задора, и нежных, страстных обещаний слышалось в этом шепоте, которым из предосторожности говорил Капустняк, что Василиса не могла бороться…
— К Ворожее, так к Ворожее… только ты-то уж не обмани, приезжай!
— Ну, разве я когда обманывал?! — укоризненно заметил Капустняк…
— Извозчик! — крикнул он, заметив своего другого подручного, одетого извозчиком и дожидающегося у ворот.
— Куда прикажете, ваше сиятельство! Мигом доставлю, — отозвался тот и подал.
— В Гавань, четвертак! — проговорила Василиса…
— Маловато будет, ваше сиятельство… Тридцать пять!
— Тридцать…
— Извольте садиться…
Василиса уселась, Капустняк, придерживая одной рукой ребенка, другой закинул полость.
— Жди меня через час… только смотри осторожней, а я вот и номер запишу у извозчика, неровен час…
— Не извольте сомневаться, ваше сиятельство, в аккурате доставим. Ну! Поворачивайся!
Санки тронулись…
Едва Василиса скрылась за углом, как Капустняк быстро взбежал по лестнице к капитанше. Дверь, вероятно, по уговору не была заперта. Вручив хозяйке меблированных комнат, которая ждала его у порога, ребенка, Капустняк быстро пошел к выходу.
— Рано зайдешь за ребенком? — шепнула капитанша.
— Часов в семь.
— А теперь куда?..
Капустняк как-то странно фыркнул ей почти в лицо и быстро побежал по лестнице…
— Погоди же ты, разбойничья рожа! — погрозила ему вслед капитанша — выучу я тебя фыркать!
Глава XVКонцы в воду
Лошадь извозчика, на котором ехала Василиса, была далеко не так сильна, как казалась с виду, и еле волочила санки по мокрому снегу-грязи, покрывавшему улицы. Холодный ветер дул порывами и угрожал наводнением. Вода была и так выше 2-х фут против ординара и на Петропавловской крепости каждую минуту ждали приказания подать пушками сигнал «наводнения».
— Ишь ты, ветер какой! — говорил извозчик, полуоборачиваясь к Василисе, — вот вчера все болтали: река, мол, станет, вот тебе и стала!.. Сейчас пулять начнут, вишь ты!..
И он указал кнутовищем на Неву, которая, окаймленная двумя бесконечными рядами огненных точек, с Николаевского моста, казалась мрачной бездонной пропастью. Ночь была совершенно темная, настоящая осенняя, и только блеск фонарей прорезывал мрак.
Василиса ничего не отвечала на замечание извозчика, ей отчего-то вдруг стало как-то страшно и боязно. Говорят, что человек, только что совершивший преступление и скрывший даже все следы, всегда ощущает нечто подобное, он трусит собственной тени, боится шороха собственных шагов, всюду ему мерещатся судьи и следователи, в каждом человеке он видит свидетеля… Тоже самое было и с Василисой. Паспорт совершенно законный был у неё в кармане, укоряющий объект преступления — ребенок, был далеко, деньги были при ней, никто за ней не гнался, а все-таки она дрожала всем телом и все торопила извозчика ехать скорей. Ей казалось, что, добравшись до ночлега, и оставшись в кругу людей, хотя, самого последнего разбора, но все-таки среди живых людей, она будет безопаснее, чем здесь, среди этих пустынных улиц, по которым она проезжала.
Когда они, проехав 11-ю линию Васильевского острова, повернули по Большому проспекту в Гавань, то проезжих совсем не было. Огромное поле, тянущееся вдоль проспекта, по которому проложены рельсы конно-железной дороги, белелось в непроглядной темноте, в этом месте почти не разгоняемой едва мерцающими керосиновыми фонарями.
Даже пешеходов не попадалось. Ночь была холодная и ветреная. Гаванцы, вообще, люди не очень подвижные, а в такую холодную ночь, вряд ли что-либо вызвало бы их из-под теплой кровли их маленьких, уютных домиков.
Чем дальше ехала Василиса Петровна, тем сильнее охватывало ее волнение: эта мертвая тишина, сменившая треск и шум центральных улиц столицы, пугала ее, и она даже отчасти обрадовалась, когда сзади её едва плетшегося извозчика, послышался топот другой лошади, и пьяненький высокий голос седока, их обгонявшего, начал забористо выводить «Камаринскую». Два других голоса ему подтягивали, седоков оказалось трое, и несмотря на то, их лошадь быстро настигала извозчика Василисы Петровны.
«Как по улице Варваринской,
Бежит пьян мужик Камаринский!»
Раздалось почти рядом, компания поющих обогнала ее и уже ехала рядом, заставляя её извозчика ехать по самым рельсам.
— Здорово, кум Иван! Отчего ты не пьян? — вдруг обратился один из компании к её извозчику, и быстро соскочив с саней, побежал рядом с перепуганной пассажиркой.
Извозчик, видно, только ждал этого условного слова, он остановил лошадь и в ту же минуту с другой стороны, как из земли вырос второй седок… Василиса Петровна хотела было вскрикнуть, но в ту же секунду что-то тяжелое, мокрое было надавлено ей на лицо, крик замер у неё в груди. Две сильных, словно стальных, руки обхватили ее и не давали пошевелиться, между тем как полотенце, которым был завязан ей рот и нос, окончательно прекратило доступ воздуха. Она задыхалась и судорожно, конвульсивно стискивала зубами душившее ее мокрое полотно.
— Готова! — проговорил с насмешкой один из участников убийства, в котором нетрудно было узнать помощника Федора, принесшего ему весть о явке полиции к капитанше.
— Души крепче, живуча… двужильная! — заметил сидящий на санях пассажир, это был сам Капустняк, лично пожелавший присутствовать при исполнении приказа атамана.
— Без крови!.. Оставь, окровняешься! — быстро произнес он, останавливая подручного, который хотел тяжелым кистенем раздробить череп Василисы.
— Удавка с тобой? Давай сюда…
И, взяв из рук подручного тонкую петлю из просаленной, голландской бечевки, ловко накинул ее на шею Василисы и стянул концы… Что-то хрустнуло… Ноги несчастной судорожно выпрямились, и ужасная конвульсия потрясла все тело.
— Вот теперь аминь! Вечная память рабе Божией Василисе, — шутил он, — а теперь живей, заберем что нужно, и марш.
Молодцам нечего было приказывать, они знали свое дело, и через минуту тело Василисы Петровны было обыскано и все сколько-нибудь ценные вещи сняты…
— Ладно, давай сюда, — начальствующим тоном проговорил Капустняк, принимая из рук помощников вещи, — ничего не надо оставлять при теле, чтобы не скоро узнали, а теперь марш за мной в Царьград, в дележке не обделю!..
— А с телом что? — спросил один из убийц.
— В канаву, до утра не хватятся!.. — решил начальник, и быстро вскочил на извозчика, привезшего их троих.
— Валяй в «гнездо» — крикнул он ему, — да во всю, там наши все в сборе, Егоркины именины справляют! Вали!
Они помчались.
Оставшиеся быстро исполнили приказание: тело Василисы Петровны было выкинуто из саней, в которых она еще помещалась, и сброшено в канаву, пролегающую возле самой дороги, послышался плеск воды, и все смолкло. Злодеи повернули лошадь и быстро помчались во след своего начальника… да как раз было и время… шагов во ста им встретился господин полицмейстер, на паре с пристяжной, объезжающий свой участок, убийцы тотчас узнали и его лошадей, и его, и на всякий случай поспешили отвернуться, чтобы не быть узнанными… Но он не обратил на них никакого внимания, и только поравнявшись с местом, где в канаве чернелось тело Василисы, он заметил эту черную массу, и похлопал кучера по плечу.
— К будке! — скомандовал он… Шагах в двухстах виднелась маленькая хибарочка с крошечным квадратным окном.
— Денисьев! — загремел полицейский, когда вызванный топотом остановившихся коней, городовой появился на пороге своей избушки…