Бог из машины (лат.). Неожиданная, нарочитая развязка трудной ситуации с привлечением внешнего, ранее не действовавшего в ней фактора, например, чудесное спасение героев], снова появился в квартире Клюверса — требовать своей части.
Роковая минута наступила!
Глава XVII
Первый интимный вечер, устроенный Клюверсом, при содействии барона Кармолина, в новом помещении, был назначен на 9 часов, но уже к 8-ми роскошно сервированный стол, на пять кувертов, в изящной столовой, смежной с еще более роскошным будуаром, был заставлен бутылками самых тонких вин, и серебряными вазами с фруктами и цветами. Декоративную часть взял на себя, конечно, барон Кармолин, он же уговорил Юзю, воспользовавшись ежедневной отлучкой капитана Цукато в клуб, принять участие в их дружеской пирушке, суля ей прекрасный подарок от архимиллионера. — Что могло показаться странным с первого взгляда, это то, что Юзя, вечно крайне недоверчивая и несговорчивая, на этот раз немного поломавшись — согласилась… Дело в том, что она, благодаря разъяснению своего сожителя, поняла, какое громадное значение для Клюверса имеют документы, с которых снимал копии капитан, и потому, они оба общими силами выработали план, каким путем, при помощи вторичных копий, легко воспроизведенных капитаном, содрать с миллионера солидный куш. Надо было, во что бы то ни стало, найти доступ к Клюверсу, и попытаться, сначала издалека, нельзя ли что-либо получить за открытие тайны. Но как ни старалась Юзефа где-либо встретить Клюверса, в театрах или концертах его не было, единственное место, где она с ним виделась, у «Франциски» было теперь навеки потеряно, благодаря скандалу с князем Перекатипольевым, и она готова была сама писать, или ехать к Клюверсу, под предлогом, ничего не имеющем общего с делом о документах. Когда же приглашение, переданное ей бароном Кармолиным, вывело ее из затруднительного положения, она, поломавшись для виду, и чтобы набить себе цену, согласилась. Цель её была достигнута, даже сам капитан, не щекотливый и неревнивый в делах, где были сильно задеты финансовые соображения, охотно дал свое согласие на рандеву. Он вообще был не щепетилен, а особенно в это время, когда в презренном металле у него начинала ощущаться недостача.
Красавица Юзя была ему не по карману, и он не затруднился принять в компаньоны такого богача, как Клюверс.
Недоступная до этого дня Юзя, как видно, сильно затронула, если не сердце, то самолюбие бывшего каторжника, привыкшего к легким победам, и он расцеловал барона, когда тот, сияющий и довольный привес ему известие, что к 10 часам Юзефа будет по его приглашению на вечеринке. Действительно, едва успели роскошные бронзовые часы, на камине, пробить десять ударов, как в прихожей раздался легкий звонок, барон бросился открывать, и в ту же минуту в комнату впорхнула, вся сияющая красотой, нарядом и бриллиантами, Юзя… Бросив свою тальму на руки барона, которого, в полутьме прихожей, приняла за лакея, она быстро пошла в зал… и остановилась пораженная. Никогда не видела она подобной роскоши и богатства обстановки. Не мудрено: Клюверс истратил на отделку этой половины квартиры более двухсот тысяч рублей…
Прихоти и капризы стоят дорого.
Из предосторожности, лакеев и вообще прислуги не было. Все было заранее приготовлено старшим метрдотелем Клюверса, настоящим, кровным французом мистером Жоржем, который, сервировав стол, удалился в кухню, связанную со столовой одним громадным буфетом. Хозяева сами должны были прислуживать дамам, а кушанья по заказу передавались прямо в буфет, и со стороны столовой стоило только открыть дверцу, чтобы взять роскошно сервированное блюдо с заказанным кушаньем.
Благодаря этому остроумному приспособлению, вывезенному метрдотелем из Англии, где он был несколько лет на службе у лорда Стаутона, Клюверс был избавлен от нескольких пар лишних ушей и глаз, и нераздельно связанных с ними языков, а он боялся их более кары небесной.
Встреча Клюверса и Юзи была самая странная. Как женщина умная, и до конца ноготков практическая и тонкая, она не сразу позволила говорить себе о нежных чувствах. Она дразнила и мучила Клюверса, который, не смотря на свою практичность и знание жизни, уже по самому своему воспитанию и первоначальному образу жизни все еще оставался в душе полным дикарем и не понимал всей прелести «Флиртэшен», квинт — эссенции утонченного разврата, прикрытого газом целомудрия, с таким успехом практикуемого в так называемом «цивилизованном» обществе Европы и еще более Америки. Он любил называть вещи своими именами и считал, что, раз заплатив деньги, он волен делать, что пожелает. Юзя, при всей своей практичности, не поняла его характера и своим кокетством, доведя Клюверса, как говорится, «до белого каления», вдруг ни с того, ни с сего закапризничала, и заявила, что хочет ехать домой, что ей некогда.
Это была ни больше, ни меньше, как одна уловка с её стороны, чтобы заставить желать себя еще больше, но Клюверс не понял этого невинного кокетства, он взбесился, и хотя сдержался и из вежливости просил ее остаться, но мысленно решил, что так мучиться, за свои деньги, глупо, и окончательно переменил разговор. Тут Юзя сама поняла, какого дала маха, хотела было наверстать потерянное, и, может быть, успела бы в этом, но звонок раздался снова, и на пороге показался знакомый уже читателю приятель Клюверса, Зверобоев, под руку с замечательно красивой женщиной, лет двадцати двух.
Небрежно сбросив прямо на кресло в приемной свою бесценную тальму, на чернобуром лисьем меху, она оглянула всю комнату, и, казалось, ничуть не удивилась роскоши.
— Позволь тебе представить, моя… супружница, — говорил Зверобоев, подводя к Клюверсу свою даму…
— Временная! — ударив старика по руке веером, перебила красавица… — А вы хозяин будете? Очень приятно!.. — и она протянула Клюверсу узкую, но мускулистую руку, затянутую в замшевую перчатку по локоть… Слышала, что земляк!.. Очень приятно… — говоря это, она оскалила целый ряд маленьких ослепительно белых зубов, и крепко потрясла протянутую руку хозяина…
Тот, разумеется, рассыпался в любезностях, он уже слышал о ней, от своего друга, и предупрежденный, что она из простых, сибирячка, не сконфузился, услыхав её странные фразы и манеры говорить, так не вязавшиеся с поразительной роскошью её туалета.
Действительно, видно, старик Зверобоев не поскупился и тряхнул мошной, наряжая свою «беззаконницу». Платье было на ней от лучшей портнихи, а в ушах горели бриллианты по ореху величиной.
Странное дело, оригинальная, чисто сибирская красота вошедшей, произвела и на Клюверса потрясающее впечатление… Он не мог насмотреться на эти огромные, черные глаза, сверкавшие из-под густых черных ресниц, на эти густые, вьющиеся, непокорные волосы, не желавшие поддаваться изысканно модной прическе. Большие, страстные, алые губы смеялись так задорно весело, что он готов был в ту же минуту променять, с придачей даже, бледную, изящную, но несколько воздушную красавицу Юзю, на этот роскошный самородок, дышащий здоровьем, силой и бесконечной удалью.
Забытая Юзя, полулежа на диване, грызла свои хорошенькие ноготки и мысленно проклинала свою бестактность, когда, наконец, хозяин вспомнил о ней и поспешил познакомить ее с новоприбывшей.
— Вы меня, сударыня, не брезгуйте, — говорила ей сибирячка, — мы люди простые, куда нам… с нас не взыщите… к питерскому еще мало обучены… а очень приятно… — и она грузно опустилась на диван.
— О Господи, о Господи! — лепетала Юзя, положение которой начинало становиться трагическим, и она пробормотала несколько любезных слов в ответ на фразы сибирячки…
— Ну, пускай их знакомятся, — говорил Зверобоев, — а мы выпьем по рюмочке и закусим, не так ли, хозяин?
Но Клюверс, кажется, и не слыхал приглашения, он впился глазами в роскошный бюст дамы своего благоприятеля, и находился в состоянии близком к столбняку…
— Ну, хоть ты, барон, не откажись, для компании, на него надежды мало. Смотри… смотри, словно легаш на стойке… право легаш… Ха, ха, ха…
Резкий звонок заставил всех вздрогнуть…
— Кто это? Кто смеет? — встревожено заметался по комнате Клюверс. — Я хочу быть у себя… я имею право!.. Кто это может быть?! Какая дерзость!..
Барон, по первому звонку бросившийся в прихожую, в это время вернулся и подал карточку Клюверсу. Едва тот бросил на нее взгляд, как мертвенная бледность покрыла его лицо.
На карточке было напечатано три роковых для него слова.
«Василий Васильевич Перепелкин».
— Не в пору гость, хуже татарина, — заговорила, смеясь сибирячка. — Гони его в шею… коли надо, завтра пусть наведается…
— Где он? — с дрожью в голосе спросил у барона хозяин, стараясь переломить охватившее его волнение.
— Я не впустил, за дверью, на лестнице!..
— Скажите, что я не могу его принять, что прошу его завтра…
— Говорил!.. Не слушает и требует немедленного свидания.
— Нечего делать… проведите его в кабинет, а я сейчас выйду…
— Извините меня, мадемуазель, что делать, дела… ох, эти проклятые дела!..
И Клюверс направился в кабинет, смежный с прихожей. Велико же было его изумление, когда, вместо ожидаемого офицера на костылях, перед ним предстал высокий, плечистый мужчина, гладко выбритый, и с плоскими, рыжеватыми волосами на голове.
Не понимая в чем дело, хозяин отступил на два шага и опустил руку в карман, где у него, по старой привычке, всегда находился револьвер.
— Ха, ха, ха, не узнали? Быть богатому! — заговорил посетитель. — Смотрите и любуйтесь, это все ваше проклятое дело заставило маскироваться!
Клюверс смотрел и глазам своим не верил. В человеке, который стоял перед ним, не было ни малейшего сходства с отставным штабс-капитаном Перепелкиным, а между тем, он узнавал его характерный, резкий и повелительный голос.
— Что вам нужно от меня? — резко обратился к нему Клюверс. — Здесь не время и не место!..
— Ну, брат, шалишь! — ответил ему иронически и отчеканивая каждое слово, атаман, — время — потому что я хочу объясниться теперь! А место здесь — потому что я теперь здесь! Понял?..