Иван Васильевич страшно переконфузился и покраснел. Раиса Валерьяновна начала уже несколько благосклоннее посматривать на молодого механика, что же касается Паши, то она, хотя урывками, но так и пожирала глазами его мужественную замечательно красивую фигуру.
— Иди, иди, братец, не конфузься — твердил между тем Петр Петрович, вводя его за руку и насильно сажая на стул… все мы шли той же дорожкой, все только ты нас всех обгонишь.
— Вы меня конфузите, Петр Петрович, куда же мне…
— Молчи… — сказал молчи и ладно… Вот, например — обратился неугомонный старичок к старой даме, которая как-то рассеянно слушала его болтовню… Подумайте только, Раиса Валерьяновна, придумал этот молодец новую машину… Ни огня, ни пара… Воздухом одним действует… модель устроил… сам видел… говорю ему, вот тебе мастерская, вот тебе мастера и материал, строй себе на здоровье в большом виде… уперся — нет — да нет… не хочу… да погодите, да я еще не обдумал — чудак… а дело то миллионное… миллионное!
При слове миллионное, Раиса Валерьяновна пристально взглянула на молодого человека, и мысленно удивилась, как это она до сих пор не заметила его действительно замечательной красоты…
Молодая девушка зарделась еще пуще прежнего и сидела тихо, изредка стрелял глазами в Гребешкова.
— Что про меня говорить — после паузы вымолвил, наконец, Иван Васильевич, — вот и вам, Петр Петрович, удалось придумать машину, да ведь какую, не моей чета… из железа прямо пушки лить, да и то, который год из министерства в министерство ходит?.. что уж нам, маленьким людям, соваться — модель отберут, сами машины настроят, а тебя по боку… вот оно что.
Вот, имей я свой капитал — тогда бы.
— Ну, а я то что говорю… материалы мои, рабочие мои, мастерская моя — возражал старичок — садись и делай….
— За то глаз чужих на заводе сосчитать, — одних этих бельгийцев да немцев понавезли тьфу!.. все высмотрят — да на свою землю и передадут, не приходится дело… Тут надо келейно, дома сделал, кончил, привилегию получил… работай сколько в силе будешь…
— Так, составляй чертежи — бери привилегию…
— Да привилегия то кусается… у нас пятьсот, а во всех землях пятнадцать тысяч с хвостиком… вот и выходит, что нашему брату и соваться нельзя… Однако, виноват, — что я осмелился заговориться о своих делах при дамах… простите, ваше превосходительство — и Иван Васильевич встал и поклонился Раисе Валерьяновне.
— Какой он вежливый… мелькнуло в уме у старухи.
— А, да, к слову — вот ты все хотела идти осматривать завод дальше… Так если… Иван Васильевич… так кажется, — будет настолько любезен, что пойдет с тобой, так иди — обратилась она к дочери, — а я посижу с Петром Петровичем, об старых знакомых, и старых временах поговорим.
— Я с величайшей моей радостью и удовольствием, вскакивая с места и кланяясь — проговорил Гребешков.
— Вот и прекрасно… прекрасно… ступайте, да смотри, Иван Васильев, покажи барышне мою литейную… сегодня как нарочно льют большой Фундамент и наковальню под молот… хотя страшно интересно… только смотрите, милая барышня, не подходите близко… сгорите.
— Нет, уж ты лучше вовсе не ходи, я боюсь… не ходи.
— Но maman, я буду осторожна.
— Я пошутил, Раиса Валерьяновна, опасности нет никакой — отозвался Петр Петрович… Ну с богом!
Молодые люди ушли…
Надо ли говорить, что теперь их гораздо больше занимала не прогулка, и не осмотр завода, а возможность говорить свободно, без контроля взбалмошной старухи… Инстинктивно молодые люди очень нравились друг другу… Начался разговор, сначала очень обыденный, который чем дальше, тем становился все интимнее и интимнее. Через полчаса Гребешков знал уже, что Паша одна у матери, что они продали очень выгодно имение, и что все деньги у матери теперь в наличном капитале… последнее обстоятельство утроило, учетверило достоинство молодой девушки в глазах проницательного и ловкого Ивана Васильевича. Он уже ясно видел, что его красота производит на нее чарующее впечатление, к тому же прекрасная, слишком даже блестящая рекомендация Петра Петровича… Чем черт не шутит… Чем я не жених… Эта мысль засела в голове молодого мастера, и не покидала его ни на минуту, пока он водил молодую девушку из мастерской в мастерскую, поддерживал ее на опасных переходах, помогал ей на узких лестницах, подводил к раскаленным, дышащих пламенем печам!..
Ему казалось даже, что рука ее вздрагивала от прикосновенья его руки, что он ощущает ее пожатие… Он стал смелей и развязнее, время и дело незаметно, и когда, через час или полтора они вернулись к конторе Петра Петровича, то ясно было видно, что между молодыми людьми царит полное согласие…
И действительно, Иван Васильевич добился от молодой девушки позволения, если не явиться к ним с визитом, то права искать встречи с ней, причем Паша, словно ненароком, проговорилась, что мать обыкновенно, после обеда, спит, а она ходит гулять в Кремлевский сад, лежащий против самой гостиницы… На первый раз и этого было достаточно… Птичка сама летела в сети.
Паша, как знала ее мать, или Прасковья Федоровна, как она значилась по бумагам, была в это время более чем вполне сложившейся девушкой, двадцать пятая весна сильно волновала ее девичью кровь, да и по комплекции она не принадлежала к «заморышам». Жажда жизни и наслаждения так и пышала, так и сквозила от всей ее фигуры, от ее роскошного молодого тела… Глаза, при взгляде на красивого мужчину, метали искры, — не мудрено, что Иван Васильевич произвел на нее сильное впечатление, и она словно в чаду добралась до матери…
— Что это ты, Паша, так раскраснелась? — пытливо оглядывая пылающее лицо Паши, спросила мать.
— Около печей очень жарко… палит, да и шла очень скоро…
— То-то — ты у меня, смотри, не простудись!.. А Иван Васильевич где?..
— Он здесь, мама, за дверью…
— Хорошо, хорошо, вот на — передай ему на чай!..
Раиса Валерьяновна вынула портмоне и достала рублевую бумажку. Сконфуженная Паша отступила.
— Нет, мама, как хотите, я не могу…
— Что за вздор… Он человек рабочий…
— Нет, мама, ни за что… Это обидит его…
— Не хочешь, — так я сама, позови его…
Петр Петрович, слыша, что эти споры касаются его любимца, взялся сам отблагодарить молодого человека и едва упросил Раису Валерьяновну спрятать деньги… Скоро мать и дочь вышли, взяв с Петра Петровича слово навестить их. Проходя мимо Ивана Васильевича, который дожидался их около конторки, Раиса Валерьяновна слегка кивнула ему годовой, а Паша, отстав от матери на несколько шагов, крепко пожала ему руку… вспыхнула вся, и кинулась догонять мать… Петр Петрович, проводив их до крыльца, вернулся в свою контору… Он тоже встретил Ивана Васильевича, посмотрел ему, улыбаясь, в глаза и похлопал по плечу…
— Молодец ты у меня Ваня, молодец! Валяй так, по-нашему! Хочешь через неделю сватом поеду?!.
— Не отдадут… батюшка, Петр Петрович, — махнув рукой, вымолвил Гребешков.
— Не отдадут? А мы выкрадем!.. В наше время все так делалось… а девка-то какая!..
— Что и говорить…
— Ну, и капитал… шестьдесят тысяч! Ты подумай.
— Шестьдесят тысяч! — проговорил эхом молодой человек. — Шестьдесят тысяч!
Они расстались.
«Любовь и побег»
Прошло около двух недель. Иван Васильевич был не промах, и хотя совершенно запустил свою работу на заводе, но повел так удачно атаку сердца Прасковьи Федоровны, что она не долго защищалась, и сдалась на капитуляцию безусловно!..
С этой минуты молодая девушка стала окончательно рабой ловеласа, и покорялась ему слепо и без ропота. Но самое трудное было впереди, надо было во что бы то ни стало уломать мать на этот брак… А она просто из себя выходила, если при ней смели только намекнуть о каком-нибудь «мезалианесе»…
Петр Петрович, как-то раз начавший речь на эту тему, получил на первых порах такой резкий отпор, что не решался больше беспокоить свою старую приятельницу… Паша с каждым днем становилась все задумчивее и грустнее… она так далеко зашла и своих симпатиях к молодому человеку, что можно было ожидать в отдаленном будущем даже худых последствий… Мало ли на что способна пылкая юность… Но не было никакой надежды получить согласие матери… Имение было все ее, деньги при ней, — и она могла ими распоряжаться бесконтрольно.
Оставался один выход — бежать… и обвенчаться тайком. Но целым часам, гуляя в пустынном кремлевском саду, молодые люди обсуждали планы бегства… Но тотчас являлся вопрос: Чем жить? — И они расходились встревоженные и недоумевающие… Конечно, бежать и обвенчаться. Мать могла простить, — а если нет?.. тогда что?
В этом положении были их дела, когда однажды, в конце июня, зайдя «пить чай» к тетушке Ивана Васильевича (которая жила недалеко от сада и всегда уступала свою квартиру, когда молодые люди заходили с гулянья), между молодыми людьми происходила следующая сцена: Василий Иванович ходил по комнате в сильном волнении. Паша истерически рыдала на кресле.
— Дура! Тебе говорят, что ты дура, — резко выкрикивал молодой человек, а еще говоришь, что любишь, лизаться поминутно лезешь… Ну, где же твоя любовь!..
— Но, Ваня, сам посуди, могу ли я взять деньги у матери… могу ли… ведь, это будет воровство…
— Воровство!.. Свои-то деньги взять воровство!?
— Как, свои деньги? Что ты говоришь, Ваня?..
— Коли ты глупа и понять не можешь, так слушай, что тебе будут умные люди говорить…
— Говори, Ваня, говори, я слушаю…
— Именье-то чье было?..
— Мамино…
— Мамино, заладила одно мамино, а на чьи деньги куплено… на чьи…
— Я не знаю, я, право, но знаю… Мама покупала, — шептала бедная девушка.
— То-то мама, да мама… А что у тебя отец калека, что ли, был?.. Разве не он деньги добывал, да на имя жены купил?..
— А, может быть… Я не знаю…
— Ну, а я-то знаю. Инженер он был… генерал, а инженеры, известно, какие деньги наживают, пойми ты его деньги были… а для отвода на жену имение купил…
— Может быть, Ваня… может быть.