— Опоздали!.. — проговорил он, махнув рукой, — тот, кого вы ищете, тот, из-за которого возгорелась вся эта война… больше не существует…
— Что вы хотите сказать, — говорил, еще ничего не понявший, адвокат.
— То, что похищенный у несчастной Карзановой ребенок, был отдан в воспитательный дом, за № 59673, и не дальше как три дня тому назад скончался… — Старик перекрестился…
— Вы… Почем вы знаете… — вскрикнул пораженный в живое место адвокат.
— Там, где вы видите клочок бумажки, я прочел разгадку задачи. — Слушайте: Василиса найдена убитой, 27 ноября. Ее видели накануне с ребенком… я бросился в воспитательный, там навел справки, и действительно, от 26 ноября идут номера подброшенных и сданных на воспитание детей за пятьдесят девять тысяч шестисотыми… Когда я спросил про № 59673, то приемщик мне сказал, что он особенно обратил внимание на ребенка, так как ребенок был слишком велик, и что приняли его только с разрешения дежурного… Я бросился к дежурному, по счастью застал его и он был настолько любезен, что указал мне, как искать его следы дальше… Я искал почти целый день, и результат, следующий… Ребенок под № 59673, около одиннадцати месяцев, как не совсем здоровый был оставлен при больнице, и умер 7 декабря, то есть три дня тому назад…
Впечатление, которое произвели на Голубцова эти слова, трудно описать… Единственная надежда вернуть рассудок несчастной молодой женщины рушилась со смертью её малютки, и он, встревоженный и печальный, отправился к следователю, сообщить ему, хотя лично, результат дела… Участие Рубцова в подделке документов Карзановой было ясно, но дело усложнялось убийством. Василисы и отысканием следов ребенка, хотя и умершего.
Когда Голубцов, пользуясь правом участника в деле и, главное, тем, что очень близко был знаком с судебным следователем, вошел к нему в камеру, следователь в эту минуту допрашивал в пятый раз Рубцова-Паратова, стараясь вырвать у него хотя слово призвания.
Увидев входящего Голубцова, он протянул ему руку, и указал на стул.
— Садитесь, прошу вас, посмотрите, вот тот злодей, который сгубил вашу несчастную Карзанову, я уже не считаю других, и он хотя бы проявил какой-либо признак раскаянья.
— Помилуйте, господин следователь, да в чем же мне раскаиваться, я ничего не знаю, ничего не ведаю, — насмешливо, глядя прямо в глаза следователя, проговорил Рубцов… вы бы еще меня в убийстве обвиняли… — так я и возьму чужую вину на себя!
— Голубцов нагнулся к уху следователя и передал ему сведения о смерти похищенного ребенка…
— Неужели… когда, — быстро спросил тот.
— Седьмого числа…
— Судьба, — прошептал следователь, и быстро встал со своего места…
— Извините, если я вас оставлю на одну минуту здесь… вместе с этим арестантом, я сейчас возвращусь, мне надо сообщить это известие прокурору Головлеву, и я тотчас же к вам.
— Сделайте одолжение…
Следователь ушел.
— Господин Голубцов, — вдруг обратился к адвокату арестант: — услуга за услугу, скажите, кто дал знать в сыскное отделение, что я нахожусь в квартире барона Кармолина, и я сообщу вам не только, кто был виной похищения ребенка Карзановой, но где его искать!..
— Поздно, он умер, — отвечал Голубцов, которого поразил этот неожиданный дерзкий разговор.
— Умер! — чуть не вскрикнул арестант: — вы почем знаете?
— Я делал справку… в воспитательном доме, ребенок под номером 59.673 умер третьего дня…
Арестант выпрямился… внезапная решимость виднелась в его глазах.
— Судьба! — прошептал он тихо, — пропали миллионы!! Пропали!.. Ну, теперь все равно, узнайте, доищитесь, кто донес «сыскному», что я у Кармолина, и я вам открою, кто приказал украсть ребенка.
— Я знаю и без того… тот, кому это выгодно.
— Клюверс — вы правы, но тогда… я дам вам возможность отомстить!..
— Извольте, я согласен, — отвечал после некоторого раздумья Голубцов, совершенно забывая, что входит в сделку с преступником, так велика была его ненависть к Клюверсу. — Мне вчера сказал Кирпичев, который был дежурным, что в сыскное отделение дали знать по телефону из той же квартиры Кармолина…
— Кармолина?! Измена!.. — меняясь в лице, чуть не закричал разбойник. — Но кто же? Кто же?
— Голос был женский, вот все, что я знаю…
— А, вот что!.. Ну, хорошо же… Теперь я знаю, как и кто… ну, мы посмотрим, как шутить со мной… Слушайте, господин Голубцов… все это дело: кражу ребенка, документов, подлоги и убийство, все затеял Клюверс. Но есть возможность отмстить ему вдесятеро. Пусть настоящий ребенок и умер, как вы говорите, — но как узнать детей между собой — через неделю, день в день и ребенок Карзановой будет у вас, и подлинные документы будут вам вручены, а тогда уже дело ваше, ведайтесь с Клюверсом вашими гражданскими судами, а уже я переведаюсь по-своему!! — при последних словах, сказанных с дикой и страшной интонацией, Голубцов почувствовал что-то вроде страха. Человек, стоящий около него, был под арестом, в секретной, а он говорил, словно был на свободе.
— Но как это может статься — вы арестованы, а на поруки вас не отпустят.
— Да есть ли такие стены, которые могут удержать Василия Рубцова?! — проговорил арестант таким самоуверенным тоном, что Голубцов еще раз пристально вгляделся в стоящего перед ним субъекта.
— Избави Бог от встречи с таким медведем ночью, — мелькнуло в его мозгу… он хотел что-то еще спросить у Рубцова, но дверь скрипнула, входил следователь.
— Извините, Бога ради, — обратился он к адвокату, — засиделся у прокурора… там теперь была эта Юзя, Юзефа, ну вот, что была еще в квартире барона Кармолина, в момент ареста вот господина Рубцова, что за прелесть — просто конфетка!..
При этом имени губы у Рубцова дрогнули, он судорожно сжал кулаки.
— По какому же она делу? — спросил Голубцов, — разве и она причастна поэтому же преступлению?
— Совсем нет, там теперь заканчивают Перекатипольевское дело… помните, князь застал свою сестру у Франциски и зарубил ее палашом… Кстати, в деле будет фигурировать и ваш знакомец Клюверс.
— Как? И он тоже! Этот почему?
— Как свидетель в пользу Франциски.
— Не может быть — вот так попался! — заметил адвокат.
— Но только, кажется, что он увильнет от явки в суд, а жаль… интересно бы посмотреть, какую он скорчил бы рожу на суде — а то, что теперь уедет за границу, штраф вот и все…
— Ваше высокоблагородие, — вдруг, словно выпалил арестант, которого, очевидно, поразил разговор о возможности отъезда Клюверса. — Я согласен покаяться: я похитил ребенка Карзановой, я похитил у нее документы, но я был только орудием… это дело господина Клюверса, который подкупил меня, и я ему это скажу в глаза.
Следователь и Голубцов были окончательно поражены этой новой выходкой арестанта, который, взяв лист бумаги, твердым и характерным почерком писал это новое показание.
— Готово! — промолвил Рубцов, окончив чтение и подписав показание. Более подробное показание могу дать завтра, а сегодня прошу позволения сообразить и обдумать все свои прегрешения, — в последних словах звучала скрытая ирония, но ни следователь, ни Голубцов не заметили этого, они слишком были погружены в чтение, написанного арестантом, показания.
— И так, вы уверяете, что главным действующим лицом преступления был миллионер Клюверс? — спросил следователь.
— Написал, и не отрекаюсь от написанного, — с улыбкой заметил Рубцов.
— Но чем вы можете доказать это?!
— Это уж мое дело, ваше высокоблагородие, а вот, вы извольте постараться, чтобы птичка заграницу не упорхнула, а то я возьму свои показания обратно…
— Но вы поймите, Рубцов, — все еще колебался следователь, — что привлечь к следствию, без тяжких улик, такого миллионера-туза, как Клюверс…
— Опаснее, чем меня грешного, — перебил нахально Рубцов. — Эх, вы, новые суды! Одно имя — чуть повыше, побогаче, руки коротки!
— Не забывайтесь, господин Рубцов… вы в суде, а не в трактире, — строго заметил следователь.
— Совершенно верно, — еще нахальнее отрезал Рубцов, — в трактире я старшой!
Через несколько минут Рубцов был отведен обратно в подследственную тюрьму, а Клюверсу послана повестка явиться в качестве свидетеля «по делу о похищении ребенка госпожи Карзановой».
Глава VIIПобег
Когда Рубцов после допроса опять был приведен в тюрьму, он принялся за приготовления к побегу, план которого давно уже созрел в его мозгу… Целый день и весь вечер, он сидел, повернувшись спиной к двери своего номера, и, казалось, чинил свой сюртук. Надо сказать, что, не имея еще веских улик против Паратова, который окончательно отрекался от тождественности с Перепелкиным и Рубцовым, прокурорский надзор, пока, не решался принять против него строгие меры, и он до сих пор еще сохранил тот обыкновенный городской костюм, в котором был арестован… Черный двубортный сюртук, прекрасно сшитый, по-прежнему облекал могучие плечи разбойника, и видя его в камере следователя, как-то с трудом верилось, чтобы этот элегантный джентльмен был тем страшным атаманом Рубцовым, именем которого уже несколько лет матери пугали детей в подмосковных губерниях.
Если бы кто-либо мог подсмотреть, что в действительности делал Рубцов в своей камере, то он бы все-таки не понял ничего. Дело в том, что, достав из потайного ящичка, который был устроен между двумя подошвами сапогов, маленькое лезвие тоненького ножа, не больше вершка длиной, несколько иголок и тоненьких шелковинок, Рубцов начал что-то мастерить со своими пуговицами и воротником. Каблук сапога тоже оказался с потайной укладкой: оттуда было вынуто складное пенсне, и бережно спрятано в карман сюртука. Затем началась самая тяжелая и усидчивая работа, которой позавидовал бы любой парикмахер: из клочков, по-видимому, бесформенных волос, пристегнутых, в разных местах, между сукном сюртука и подкладкой, собрать и изготовить пару небольших, словно форменных бакенов, которым, при помощи того же ножа, Рубцов быстро придал желаемую форму. Тоненькая, обвитая светло-розовым шелком проволочка, также искусно спрятанная в воротнике сюртука, была укреплена к фальшивым бакенбардам, и загнута крючками, чтобы держаться за ушами. Рубцов примерил бакены и остался доволен, чтобы надеть их достаточно было одного мгновения… а он прекрасно знал по опыту, что такие бакены, вместе с темным пенсне, окончательно меняют его физиономию…