Узнав Рубцова, так вовремя явившегося на помощь, но еще не понимая, как и когда он успел освободиться из тюрьмы, Пров Антонович, не расспрашивая и не колеблясь, бросился в ноги атаману, и со слезами благодарил его за спасение…
— Добро, добро!.. Будет! Успеешь отблагодарить, а теперь надо пока тушу убрать, — ткнув ногой безжизненное тело Дятла, произнес он, — у тебя ведь и «рыбаки» [Сыщики. — Прим. автора] бывают, надо спрятать!
— Куда же лучше, как в погребицу, — проговорил, уже совсем оправившись от страха, закладчик, — там только сегодня обыск был, в другой раз шарить не будут.
— В погребицу, так в погребицу, — проговорил атаман, — неужто убит? Кажись бил не с размаха, — добавил он, осматривая лоб Дятла…
— Убит, как есть убит!.. Туда и дорога! Чуть не зарезал, — ворчал закладчик, открывая подтемную дверь в погребицу… — Валите его сюда, батюшка, Василий Васильевич.
Рубцов приподнял тело своего бывшего помощника и легко донес его до отверстия, открывшегося в полу, и, сбросил его в подвал… Послышался глухой стук падения тела, тотчас заглушенный долгим тяжелым стоном…
— Жив! Жив! — проговорил ростовщик, — надо прикончить…
— Оставь… сначала допросить надобно, — резко отвечал атаман, — видишь, я был прав — в ударе не ошибусь — рука меру знает!.. Давай, Пров Антонович, фонарь, да спусти люк… я с ним там в погребице побеседую!..
Глава IX
В небольшой погребице, куда спустился с фонарем и верёвкой Рубцов, было темно и холодно. Что-то вроде нар тянулось вдоль стен, сложенных наполовину из кирпича, наполовину из камня. Кое-где нары были завалены полусгнившей соломой, и как казалось, недавно еще служили ложем человеку, хотя недостаток света и воздуха делал это жилище совершенно необитаемым. Следы недавней полицейской выемки-обыска еще не были изглажены: местами в стенах были выбиты дыры, местами подняты были плиты, которыми был вымощен весь пол погребицы.
Судя по некоторым признакам, как-то — ряду хорошо тесанного цокольного камня, окаймлявшему всю погребицу и хорошему плитняку, употребленному на вымостку пола, можно было заключить, что подвал этот принадлежал когда-то, или вернее, составлял часть какого-либо богатого строения.
И действительно, между старожилами ходили рассказы, что на этом месте, когда-то давно, были большие хоромы, но, что после пожара, на котором погиб и сам владелец, они были разрушены почти до основания, и место это долго стояло пустырем, пока теперешний владелец, Пров Антонович Корейшев, не купил это место с аукциона, и не возвел из обломков старых хором свой некрасивый и мрачный домишко.
Но никто не знал, кроме самого хозяина, что рядом с погребицей, куда спустился Рубцов, был еще целый ряд погребов, куда, при помощи потайного хода, из первого подвала, старый ростовщик прятал от глаз полиции и воров — своих постоянных клиентов, ценные и подозрительные вещи. Сам благоприятель Прова — Рубцов не знал точно места нахождения этих скрытых кладовых, и только подозревал их существование.
Спустившись в погребицу, и несколько привыкнув к бледному свету, едва разливаемому чахлым фонарем, Рубцов быстро принялся за работу.
Прикоснувшись к телу Дятла, он с удовольствием заметил, что неверный помощник жив, но только оглушен ударом, громадный синяк от которого с багровыми подтеками, покрывал весь лоб, и безобразил, и без того, крайне некрасивое лицо разбойника.
Связав крепко и быстро руки и ноги своего помощника захваченной веревкой, Рубцов перенес его как перышко на нары и положил навзничь.
— Ну, брат, Дятел, как мне тебя не жалко, а уж язычок тебе развязать придется… Ну, говори-ка, кто с тобой заодно, от меня отходить хочет… И тебя атаманом выбирает!..
Открыв глаза, но как будто ничего не видя и не понимая, смотрел Дятел на атамана и не произнес ни слова. Рубцов повторил вопрос, ответа не последовало. Тогда разбойник резко ударил по рукам Дятла концом оставшейся у него в руках веревки, и несчастный вздрогнул и глухо застонал.
— Не притворяйся, брат, коли чувствуешь да мычишь, — отвечать можешь… Ну, развязывай язык, а то сам мигом развяжу… Ну, говори, кто твои сообщники… Первый Гришка Шило… про этого слышал, кто еще?..
Дятел хотел было что-то сказать, но вдруг стиснул зубы и не произнес ни слова, новый удар со стороны атамана вырвал у него опять только болезненный стон.
— А, видно «чертовой веревочки» [2 августа 1887 года в США была запатентована колючая проволока, которую прозвали «чертовой веревкой»] захотел?.. — со злорадством произнес атаман… что же, можно!.. Почему дружка не порадовать… Эй! милый человек, — заговорил он, поднимая спиной подъемную дверь-люк из погребицы, — подай-ка, друг бесценный, Пров Антонович, шнурочка…
Пров не заставил себя долго просить, и тотчас подал требуемое. Люк закрылся.
— Ну, брат, вот и «чертова веревочка» готова… лучше так признавайся, — с усмешкой проговорил Рубцов, показывая стонавшему Дятлу новое орудие пытки. — Это был кусок, около пол-аршина [Примерно 35 см] длиной, толстого обыкновенного шнурка-трута, употребляемого для закуривания папирос на воздухе. Но, при виде этого, казалось бы, безвредного предмета, губы Дятла вздрогнули, ноги пытались, конвульсивным движением разорвать путы, казалось, все существо его было охвачено безотчетным, инстинктивным страхом.
— А! Заплясал карасик, увидав сковородку! — балагурил атаман. — Ну, так и быть, кайся, отпущу душу на покаяние! Говори, кто с тобой?
— Гришка Шило… — скорее прохрипел, чем произнес несчастный, сделав над собой нечеловеческое усилие, от которого, казалось, глаза его готовы были выскочить — из орбит…
— Кто ещё… кто еще?! — настаивал атаман…
— Он один… он один, да я… помилуй, смилосердись… пьяный зря болтал!..
— Хорошо, я тебе смилосержусь!.. Только ты других назови… Ну, кто еще!..
— Никого… мы одни, и то пьяные… прости, помилуй… ну кто пойдет против тебя!..
— Пой, пой, лазаря-то!.. — заметил атаман… — знаю я тебя… давно замечаю… Ребенка кто увез!.. А?!
— Василиса… видит Бог, Василиса… она подбила!.. Она подбила!.. Я бы не смел…
— А ты что в Ладоге делал?.. — резко перебил атаман, который вспомнил, что Дятел под пьяную руку объяснил Прову, что только что вернулся из Ладоги.
— К сестре ездил!.. Василий Васильевич… батюшка, руки ослобони, смерть!..
— Ишь, чего захотел… Нет, брат, ты сначала все до последнего слова выложи, а потом и ослобоню! — Какая-то страшная, дикая, хотя и мало уловимая интонация зазвучала в этом слове: — «ослобоню»…
— Один ездил к сестре-то? Или с Василисой? — мягко спросил Рубцов, нагибаясь к пленнику.
— Один… один… испить… мучает жажда… испить.
— Хорошо, а как же Василиса говорила, что ребенок-то с тобой, в Ладоге…
— Василиса говорила?.. Не могло того быть!.. Лгала она!.. — быстро заговорил Дятел… — один я ездил, один!..
— Вот и врешь!.. Василисе понадобилось полтора дня, чтобы доставить ребенка… если бы он был при ней, она бы его в тот же день отдала и получила деньги, а то почти полтора дня водила… Значит, здесь его не было, он был у тебя… Ну, говори… был у тебя в Ладоге ребенок-то? Был? А?
— Ну, что же… был… Василиса увезла…
— Постой, постой… одну минуту… вдруг заговорил атаман, что-то сообразив, — значит, ты с ребенком был в Ладоге, когда ко мне ездила Василиса… она потом за ним приезжала…
— Да, да, потом приезжала, — заговорил, видимо обрадованный возможностью вывернуться, Дятел, — возил я ребенка, а она за ним приезжала и увезла…
— Не врешь?.. — атаман пристально взглянул в глаза Дятла.
— Чего мне врать, в твоей власти… и ребенок у тебя! Чего мне врать!..
— От меня ушла Василиса в первом часу, а ребёнка доставила в седьмом на другой день… вот ты и рассуди, как могла она обернуть меньше двух суток…
— Пароходом… батюшка… приезжала.
Резкий удар веревкой по рукам заставил вскрикнуть Дятла.
— Врешь! Негодяй, — тихо, но грозно произнес атаман, — пароходы на другой день уже не ходили!.. Она не могла успеть добыть от тебя ребенка из Ладоги и подменила его другим… Ну, признавайся, подменила?
— Сейчас умереть!.. Сейчас провалиться! — клялся всеми ему известными клятвами Дятел… без обману, без подмену!..
— А вот мы это сейчас увидим, — произнес атаман, накидывая еще петлю на связанные руки Дятла, и завязывая свободный конец веревки за большой костыль, вбитый в потолке. — Вот мы увидим… — Ну, Дятел… твой час пришел, хотел ты меня объехать, да не удалось, не тебе, рыжему уроду, перехитрить Василия Рубцова! Ну, говори охотой, а то силой слова вытащу из глотки, где ребенок, что ты выкрал у Карзановой?
— Василиса тебе сдала… больше ничего не знаю.
— Не знаешь, — в последний раз спрашиваю, где ребенок? — ответа не было.
Рубцов стиснул зубы, выражение бессердечной злобы исказило все лицо его, и он сильно подтянул к потолку веревку, к которой были привязаны руки несчастного. Туловище Дятла, таким образом, оказалось приподнятым на руках. Набросив такую же петлю и на ноги пленника, Рубцов притянул эту веревку на тот же крюк, и несмотря на страшные усилия несчастного вырваться, несколько раз обхватил, сложенного таким образом вдвое Дятла, веревкой. Спина его едва касалась нар, а все тело висело на скрученных руках и ногах…
— Будешь говорить?! — громко спросил Рубцов.
— Нет! Хоть убей, больше слова не вымолвлю, — решительно произнес Дятел, вероятно, сознавая, что говори — не говори, все равно не избежать своей участи…
— Ой! Заговоришь, заговоришь у меня! — опять с насмешкой произнес, Рубцов — и насильно разжав кулак Дятла, втиснул в него принесенный фитиль, обвил его кругом большого пальца несколько раз и вновь обхватил кулак несколькими петлями бечёвки…
— Ой, заговоришь!.. — Но вместо ответа Дятел старался, вытянув шею, схватить руку своего мучителя зубами, единственным оружием, которое у него оставалось. Атаман словно и не заметил этого, и очень спокойно зажег на свече фонаря конец фитиля и сильно вздул его. Легкий голубоватый дымок поднялся тоненькой струйкой к потолку, и огненная точка с каждой секундой стала приближаться все ближе и ближе к беспомощному телу Дятла… Атаман, в ожидании действия, придуманного им инструмента пытки, сел насупротив, на валявшийся ящик, и стал всматриваться в искаженные страхом черты пленного.