Вдруг резкий крик боли, вырывшийся из груди Дятла, дал знать, что огонь коснулся тела, и жжет кожу. Смрад горящего мяса тотчас распространился в воздухе, все тело Дятла дрожало и прыгало, словно в судорогах. Глаза дико вращались, он, видимо, не ожидал таких страданий.
— Будешь говорить? — послышался опять голос атамана.
— Буду! Буду! Ослобони… Христа ради…
— Ну, говори… где ребенок… где ребенок?..
— У меня.
— Где у тебя?
— В Ладоге.
— У кого теперь?
— Ослобони, Христа ради, ослобони, умираю, — хрипел Дятел.
— У кого в Ладоге ребёнок?
— У сестры… ай! У сестры…
— Где она живет?
— На задней улице… ай! Умираю!
— В чьем доме?
— В доме Василия…
В это время стук отворяемой наверху двери и крупный разговор донесся и до погребицы. Атаман вздрогнул и бросился к люку… Дятел, в ту же минуту сообразивши, что это может быть кто-либо посторонний, крикнул во все горло.
— Караул! Спасите! Режут!..
Но это были его последние слова, Рубцов бросился к нему, и одним ударом кастета, направленным в висок, заставил его замолчать навеки.
Наверху шум и крупный разговор все усиливались…
Глава X
Вторично бросившись к люку, Рубцов стал теперь ясно различать голоса. Слова «полиция», и «участок» долетали до его встревоженного слуха. Положение его было крайне печальное. Запертый в погребице, без выхода, без оружия, он, как говорится, был в мышеловке… Хотя и приученный долгим опытом ко всяким превратностям своей бурной и преступной жизни, Рубцов никогда не находился в таком отчаянно беспомощном состоянии… к довершению ужаса его положения, бросаясь вторично к люку, он залил фонарь, и свеча погасла, только непогашенный трут все еще тлелся, в полусожженной руке навеки замолчавшего Дятла, и наполнял, и без того спертую атмосферу погребицы, смрадом горящего тела…
Положение становилось в высшей степени критическим, и атаман чувствовал, как сердце его замирает от почти незнакомого ему чувства страха. Вдруг, лицо его преобразилось, он ожил и вздохнул полной грудью. Он успел понять разговор над собой: Пров Антонович Корейшев спорил и ругался с извозчиком, привезшим Рубцова, и отказывался платить ему деньги, а тот отвечал ему отборнейшей бранью, и обещал привести городового составить протокол.
С каким восторгом выскочил бы Рубцов из своей душной тюрьмы, и с каким бы наслаждением исколотил бы скаредного закладчика-скрягу, губившего его, из-за какого-то целкового… но он не мог этого сделать, боясь скомпрометироваться, вылезая, в своем судейском костюме, из-под полу, и вынужден был выслушивать иеремиады Прова и озлобленную брань извозчика…
Наконец, крик и гам утихли. Пров, вероятно, поняв, что дальше длить скандала нельзя, выдал какую-то монету извозчику, и тот вышел, сильно хлопнув дверью, и, ругаясь, пошел по двору. Поднять спиной люк, выскочить из погребицы, и еще быстрее дать две звонких пощечины ошалевшему Прову, было для Рубцова делом одного мгновения…
— Злодей! — закричал он на скрягу. — Что ты наделал, за что ты меня губишь!..
— Да он, мерзавец, рубль целковый просил…
— Три отдай, дьявол!.. Я там чуть было не задохся…
— Да ты как смеешь драться… — вдруг обиделся ростовщик, только теперь пришедший в себя. — Что я мальчик твой, что ли… Вон отсюда сейчас!..
— Прощенья просим, оставайся ты со своим Дятлом сам друг, а я найду себе место и почище твоей погребицы… — с этими словами атаман стал надевать шубу.
Тут только вспомнил старый ростовщик, что у него в подвале находится Дятел, живой или мертвый, он наверно не знал, но во всяком случае он чувствовал свое бессилие, оставаясь с ним один на один в квартире…
— Батюшка, Василий Васильевич… не покидай, с ним один на один… страшно… — бормотал, переменяя тон, и схватывая за рукав Рубцова, ростовщик… — что я буду делать?!..
— А мне наплевать! — отрезал Рубцов и пошел к двери. — Только, вот что, старина, я там фитиль не задул так пожара бы не вышло!
С этими словами, несмотря на все мольбы Прова, он вышел во двор и на улицу.
Оставшись один, Пров несколько секунд был словно в оцепенении. Последние слова атамана поразили его…
— Пожар… а если пожар… что тогда? Там в погребице все его добро, собранное целыми десятками лет обманов, грабительств, преступлений. Надо спасти его, спасти во что бы то ни стало…
Припав пытливым ухом к люку Пров начал прислушиваться… — ни шелеста, ни звука, ни стона…
А Дятел? — он сам слышал его стон в минуту падения в погреб. — Неужели атаман прикончил его? — при этой мысли опять ледяная дрожь пробежала по жилам негодяя, и он со страхом отшатнулся от люка. — Но, если там огонь, пожар… фитиль не погашен… солома… Пожар, пожар, непременно, пожар, — мелькало в его встревоженном уме, и он пересилил себя и поднял немного люк. Клуб смрадного дыма, вырвавшийся оттуда, заставил его быстро отшатнуться и захлопнуть дверь.
— Что теперь делать, на что решиться? — он бегал в бешенстве по своей каморке и не мог ничего придумать. — Звать соседей заливать пожар, — невозможно, в погребице Дятел… — броситься туда самому, и стараться залить огонь домашними средствами не хватает отваги. — Наконец, жажда денег, боязнь потерять все скопленное и награбленное, превозмогла, и вооружившись двумя ведрами с водой, Пров, заперши предварительно входную дверь на болт, осторожно стал спускаться в погребицу, задыхаясь от удушающего дыма.
И как раз было время. Огонь с тлевшей одежды Дятла перешел уже на солому, и при первом доступе струйки воздуха, она вспыхнула ярким красным пламенем. Пров бросился к этому месту с ведром и отступил в ужасе, увидав окровавленную, полусожженную фигуру Дятла, еще висевшую на веревках. Крик ужаса вырвался у него из груди, и он бросился обратно к люку… Но жадность взяла верх над страхом. Закладчик вновь кинулся к месту пожарища и плеснул на пылавшую солому ведром воды, огонь мгновенно погас и только густой удушливый пар наполнил весь погреб и застлал все предметы белесоватыми туманом.
— Эй ты! Отворяй! Старая карга! — слышался голос извне, сопровождаемый громким стуком в наружную дверь, — и старик, перепуганный всем происшедшим, окончательно растерялся.
Он быстро взобрался по лестнице в прихожую, и тихо опустил люк… Крики и брань не умолкали… Надо было во что бы то ни стало скрыть следы пожара и убийства… а между тем, вся комната была полна удушливого дыма… К величайшему ужасу закладчика, он узнал голос кричавшего, это был местный околоточный…
— Ишь ты, заспался, старый чёрт, не слышишь, — начальство стучит!..
— Слышу, слышу, сейчас, — отвечал через дверь Пров, поняв, что с полицией шутить нельзя, — только вот, беда приключилась, щепа от печи загорелась… Сейчас отворю… Говоря это, он бросил кучку щепы, приготовленной для самовара, на кирпичный пол, полил слегка керосином из лампы и зажег… Клубы черного дыма еще больше наполнили комнату, и он, залив огонь водой, поспешил отворить полицейскому…
— Что у тебя… никак пожар… в участок дать знать надо, — закричал полицейский чин, отступая перед клубом дыма, пахнувшим ему прямо в лицо…
— Уже кончено, кончено, сам погасил… — оправдывался Пров, — щепа загорелась.
— То-то щепа, а за вас потом отвечай! — глубокомысленно заметил околоточный… — Осторожности никакой нет!.. Да, вот что, у тебя сегодня поручик утром на обыске перчатки забыл… перчатки новые, разыскать!
Пров прекрасно знал, что значит эта пропажа перчаток, и не возражая достал бумажник, и вынув оттуда ассигнацию, среднего достоинства, подал полицейскому.
— Это что? — нахально смерив его взглядом, спросил тот.
— Перчатки господина поручика, — отвечал униженно ростовщик.
— Вечно вас учить надо, деликатности в вас никакой нет… заверни…
— Сейчас… сейчас… Сысой Кондратьевич, — залебезил ростовщик, — и достав из шкафика конверт, вложил в него кредитную бумажку…
— Готово, — проговорил он, подавая конверт полицейскому.
— Почтовые марки и весовые! — проговорил тот, — опуская конверт в карман.
— По какому тарифу, Сысой Кондратьевич?
— По удвоенному, — ответил полицейский с гордым видом, — а за пожарное попущение особо.
— С великим удовольствием, извольте получить, — униженно выговорил закладчик, не зная, как спровадить от себя поскорее назойливого свидетеля; синенькая депозитка зашевелилась в руке околоточного. Он даже не взглянул на нее, но, вероятно, привычным осязанием определив её ценность, ласково улыбнулся.
— Ну, прощай!.. Вперед с огнем осторожно… Четвертной не отделаешься, как пожарный сигнал подам… То-то! — с этими словами он вышел, не оборачиваясь, и не видал, конечно, угрожающего жеста кулаком, который сделал ему за спиной ростовщик.
Беда миновала… Теперь приходилось подумать о том, как и куда скрыть тело убитого Дятла, оставить его здесь в погребице невозможно, зарыть его поглубже в подвале, у самого силы не хватит, а пригласить кого-либо копать яму, значит открыться кому-либо… Поневоле приходилось обратиться к помощи Рубцова, или кого-либо из их шайки, и закладчик со страхом и надеждой стал ждать вечера, надеясь, что кто-либо из них завернет в его логово… Он знал, что Рубцов на него сердиться долго не может, так как интересы их были крепко связаны… Но наступил вечер, наступила и прошла ночь — никто не приходил!.. Надо было на что-либо решиться… Оставить дольше мертвое тело в погребице было немыслимо. Прождав еще напрасно целый день, вечером, затворив свою лачужку, снаружи, огромным замком на болте, Корейшев отправился отыскивать атамана.
Зная прекрасно центры, где сходились всегда члены этой разбойничьей шайки, он прежде всего направился в трактир «Царьград». Там, действительно, ему удалось встретить двух из второстепенных членов разбойничьей ассоциации. На вопрос, не видали ли они атамана, и где он, один из них вытаращил на него удивленные глаза.
— Атамана? — переспросил он… — Иль не слыхал, вот уже две недели, как в подследственной. Поздно же до тебя вести доходят!.. — Другой ответил, что хотя они ждут со дня на день побега атамана, и что все меры с их сторо