ны приняты, но что он еще в доме предварительного заключения. Что о побеге уже говорили вчера, но что это вздор… как им не знать.
Пров, как человек сметливый и ловкий, сообразил, что атаман, по каким-либо причинам не хотел еще показываться своим подчиненным.
Но куда же девался Рубцов?
Глава XIНежданный гость
В известном уже читателям кабинете присяжного поверенного Голубцова, часу в шестом вечера, при бледном свете большой столовой лампы, под бумажным абажуром, сидели двое.
Один был высокий седой старик, с лицом, изможденным душевными страданиями, и страшно исхудалый, очевидно, от недавней болезни, другой был хозяин квартиры, присяжный поверенный Голубцов.
Со дня встречи с Рубцовым-Паратовым в камере следователя, он был сам не свой. Необдуманно высказанное им разбойнику сведение, о том, кто способствовал его аресту, теперь мучило и крайне волновало его. Он уже знал, что Рубцов-Паратов бежал, а угроза такого человека могла считаться действительным несчастием и Голубцов не мог себе простить этой минутной слабости.
Старик, в котором читатели, вероятно, узнали отца несчастной сумасшедшей Карзановой, бывший причетник Вознесенский, весь, казалось, был погружен в свое горе и не поднимал головы по целым часам. Пропажа внука, на которого он больше всего рассчитывал, затем сумасшествие нежно любимой дочери удручающе повлияли на старика, и он, едва оправившись от тяжелой болезни, теперь целыми днями безмолвно просиживал у окна, словно желая, смотреться в шныряющую и куда-то стремящуюся толпу этого громадного, страшного города, куда, помимо занесла его минутная жажда богатства. Вечером, когда на улицах становилось так темно, что из окон рассмотреть что-либо бывало невозможно, он пересаживался к столу, надевал очки, и погружался в чтение… Что он читал, чем интересовался, было для всех, и даже для Голубцова, крайне непонятной загадкой… Старик вот уже в сотый раз перечитывал все ту же старую, словно распухнувшую от долгого употребления книгу, в старом кожаном переплете, на заглавном листке которой, красным и черным шрифтом было выведено «Требник». Давно уже старик не участвовал в церковных службах, но привычка брала свое, и он, ежедневно, с примерным постоянством, перечитывал «чин церковной службы».
Когда за несколько дней до описываемого вечера, Голубцов, вернувшись из суда, сообщил ему о поимке Рубцова и о свидании с ним, старик выразил живейшее удовольствие, хотел на другой же день ехать к следователю, умолять допустить свидание и очную ставку с разбойником.
Но на утро пришло известие, что Рубцов снова бежал, старик как-то сразу переконфузился и словно осел.
— Суды! Суды!!. — махнув беспомощно рукой, проговорил он, и снова принялся за «Требник».
Голубцов боялся растравить и без того не закрывшиеся еще раны старика, и потому не сообщил ему о смерти внука, хотя сам не сомневался в этом факте, считая, что в таком серьезном деле на справку старого Игумнова можно положиться. Впрочем, в словах Рубцова, сказанных ему взамен сообщения, еще подавалась надежда, но как можно рассчитывать на слово человека, уже две недели оторванного от всего остального мира, и сидевшего в одиночном заключении… Рубцов обещал дать ему подробные сведения о ребенке и документах… Рубцов арестант… Голубцов, конечно, учел это бравадой разбойника, но оказалось, что в настоящее время часть своих слов Рубцов уже выполнил, он был на свободе и потому мог найти и следы ребенка и подлинные документы. Соображая все это, Голубцов совершенно путался… Конечно, вдова младшего Карзанова, уезжая заграницу обратно, поручила ему все её дела по получению наследства после мужа, и уполномочила не стесняться суммой, необходимой на окончательное поражение Клюверса, но Голубцов знал, и теперь по опыту видел, что есть положения, в которых и миллионы ничего не могут сделать. Пользуясь этим разрешением Лидии Михайловны Карзановой, тратить сколько угодно денег на поддержание, и родственницы, и её процесса, он не затруднился поместить несчастную душевнобольную в самую лучшую частную лечебницу и поручить особым попечениям, хотя самого дорогого, но зато сведущего психиатра. Вести о ней были неутешительные. Целый конклав первых светил медицинского мира решил, что хотя нельзя назвать и её состояние совершенно неизлечимым, но только одно возвращение похищенного ребенка может возвратить ей сознание.
Сколько раз доктора делали опыты, принося в её комнату других детей, но всегда повторялся один и тот же симптом: после взрыва бешенной радости от свидания с ребенком, в котором, в первую минуту, она предполагала сына, следовал второй период напряженного и всестороннего исследования ребенка. Не находя, ей одной известных, признаков на теле ребенка, которые несомненно должны были быть у её Васи, она вдруг становилась мрачна, и как-то сосредоточена.
— Подменили!.. Украли!.. Подменили! — вскрикивала она с ожесточением бросалась на окружающих, считая их, вероятно, сообщниками похищения, но никогда не стараясь нанести вреда ребенку, и затем начинался последний, самый страшный период, — период бешенства…
Судя по первым двум периодам, врачи не отчаивались в возможности излечения, но ставили непременным условием возвращение похищенного ребенка. Один Голубцов знал, что это невозможно. Ребенка по его известиям уже не существовало, но он, все-таки, не унывал, и поддерживал энергию в старом Вознесенском, которого полюбил как родного.
На другой день утром, они собирались ехать проведать несчастную сумасшедшую, и теперь, после молчаливого обеда, разбрелись по своим углам. Голубцов сидел за письменным столом, и писал, а поодаль, весь углубившийся в чтение своего «Требника», сидел Вознесенский… Часы монотонно стучали, да в камине трещал, перебегая с полена на полено, красный огонек.
Из передней чуть донесся слабый звонок, но ни Голубцов, ни Вознесенский не обратили на него никакого внимания, как вдруг дверь отворилась и на пороге показалась бледная встревоженная фигура Степана.
— Илья Васильевич, — начал он дрожащим и прерывающимся голосом.
— Что нужно?.. Кто там? — не поднимая глаз от бумаги, произнес Голубцов.
— Там пришел…
— Кто? — просто спросил адвокат, не замечая волнения слуги и продолжая писать.
— Он сам пришел!.. — таинственно выговорил тот…
Голубцов рассердился.
— Что ты говорить? Кто пришел? Говори толком, кто там?..
— Извольте сами посмотреть… Боюсь признать!..
— Что за вздор!.. Что ты путаешь?!.. Да говори, кто?!
— Он самый!.. Он… Перепелкин!..
При этих словах Голубцов вскочил со стула, изумление и испуг отразились на его лице… он потерялся…
— Что за вздор!.. Что за доклады, — послышался за дверью резкий повелительный голос. — Я сам здесь своей персоной!..
На дороге кабинета стоял Рубцов, в шапке и дорожном платье.
Голубцов инстинктивно схватился за ручку револьвера, лежащего на столе.
— Брось! Оставь… не врагом пришел, союзником! Встречай нежданного гостя! — проговорил самоуверенно атаман, и опустился в кресло.
Глава XIIРебенок
Неожиданное появление виновника всех несчастий, поразивших Карзанову до глубины души, взволновало старого Вознесенского. Если бы молодость да сила, он бы своими руками задушил злодея, который с таким цинизмом осмелился явиться снова перед, ним. Но Рубцов сидел на кресле с таким самоуверенным и гордым видом, что старик так и замер на своем месте.
— Как вы могли? Как вы смели? — недоумевая, спросил Голубцов.
— Значит мог, если тут, а смелости не занимать стать, — улыбнулся в ответ атаман. — Только полно балясы точить, я по делу… Ребенок, которого выкрал Дятел, жив!..
— Жив! — вырвалось радостное восклицание у Голубцова. — Не может быть!..
— Как не может быть, если я говорю, что жив! — самоуверенно и резко отвечал Рубцов. — Жив и здоров!..
Он не успел еще кончить фразы, как Вознесенский вскочил со своего места и подбежал к нему.
— Злодей! — кричал он, — отдай моего Васю, отдай моего Васю!.. Где, где он?..
— Убери старика! — обратился Рубцов к Голубцову, — надо о деле серьезно говорить!..
— Не уйду! Не уйду! Отдай, отдай моего Васю! — умолял старик.
И видя, что Рубцов не обращает внимания на его слова, со стоном и слезами опустился он на колени и припал к его ногам.
— Божьим именем заклинаю, кто бы ты ни был, верни, отдай Васю!.. Не погуби двоих!.. Дочь сума сошла!..
Старик истерически рыдал.
— Добро, старик, успокойся, затем и пришел, — проговорил Рубцов, и в голосе его слышалась какая-то странная нота, словно и его черствое сердце было тронуто слезами этого седого, сгорбленного летами человека, который валялся у него в ногах. — Добро… верну… только не мешай мне с господином адвокатом переговорить… Сказал отдам, отдам…
Говоря это, он бережно поднял старика и посадил в кресло.
Свидетель этой сцены, Голубцов, не знал, как и понять ее… Он слышал обещание Рубцова и не мог ему верить… Ребенок жив! Но какой же это ребенок? Когда сданный на воспитание младенец умер, в чем невозможно сомневаться…
— Ну, господин адвокат, потолкуем маленько, — обратился к нему атаман.
— Но я не понимаю, как вы…
— Ну и не понимай!.. Мне какое дело… не хочу я больше служить этому мерзавцу Клюверсу, не под руку… Так вот получи, тут все документы на младенца-то, — и разбойник протянул Голубцову пакет… Адвокат вынул бумаги и чуть не вскрикнул… Он больше не мог сомневаться в искренности слов Рубцова: в конверте лежали подлинные документы, украденные у Вознесенского.
— А ребенок, ребенок где?.. Вы говорили…
— Об этом после… жив и цел… довольно с вас…
— Знаете, что, — вдруг заговорил адвокат, — как вас назвать не знаю, но если правда-то, что вы говорите, если ребенок жив, не томите больше всех нас, отдайте его, возвратите этим разум несчастной матери… умоляю вас…
— Отдай! Отдай внучка, отдай моего Васю, — снова падая в ноги атаману, и истерически всхлипывая, повторял Вознесенский…