— Домой! Домой! Скорей, скорей! — кричала в испуге молодая женщина, зная по опыту, что дело грозит разразиться скандалом.
Ефим стегнул лошадей, и хотел было умчаться, оставив раздавленного ребенка на произвол судьбы, но было уже поздно.
В театре, с первого появления «Королевы» двое молодых людей, сидевших напротив ее, в ложе бенуара, не спускали с нее глаз, и что-то подмигивали друг другу.
Это были два двоюродных брата, купеческие сынки Размоталовы, завсегдатаи всех публичных канканных зрелищ. Увидав Дарью Григорьевну, они тотчас узнали в ней одну из дам, когда-то попадавшуюся им на пути жизни, но тогда как-то незамеченную… Теперь же, со времени появления «Королевы» на горизонт петербургского демимонда, в новом ореоле, они оба воспылали к ней тем диким капризом, который свойствен только необузданным русским натурам, сознающим свое могущество, или вернее, могущество тятенькиных капиталов.
Размоталовы стали преследовать ее письмами, засылами, но опытная женщина, раз и наотрез отказалась, не только принять их, но даже получать их письма, и они выходили из себя от такого афронта. Уже давно готовили они возможность устроить ей крупный скандал, (они сами не боялись скандала) и только искали случая привести свое намерение в исполнение…
Заметив, что молодая женщина вышла одна из ложи, они тотчас же вышли вслед за ней, и очутились на крыльце, почти одновременно с красавицей. Крикнуть своего рысака, мчаться за ней вдогонку, чтобы у её крыльца сделать ей «афронт», они решили с двух слов, и никак не ожидали, что скандал выйдет гораздо грандиознее предполагаемого.
Заметив историю с ребенком, они тотчас же помчались за каретой с криком: «Держи! Держи!», переняли на своем призовом рысаке лошадей «Королевы», и, вместе с собравшимся народом и городовым, повели обратно лошадей с каретой к месту происшествия.
— В участок, в участок! — кричал старший из братьев Размоталовых. — Особенно барыню… она виновата!
— Она виновата!.. Я сам слышал, что она велела гнать лошадей, — добавил другой.
Мигом, словно из земли, вырос околоточный и трое городовых. Какая-то старушка в кацавейке поддерживала на тротуаре голову маленького Фомушки, который лежал без всякого движения и только время от времени стонал. Кровь алой струйкой сочилась из его рукава.
— В участок, в участок, там разберут! Там выучат как детей давить!! — галдела толпа зевак, и окружив карету, двинулась по направлению к участку.
Дарья Григорьевна, испуганная, бледная от волнения, хотела было выскочить, но один из Размоталовых заметил это движение, с силой захлопнул дверцу и пошел рядом с каретой, его брат пошел возле другой дверцы.
— Пардон, мамзель, попались, теперь не выпустим даром что «Королева»… прогуляетесь в участок!.. Ха, ха, ха, королева, и в участок!..
— Браво! Валяй, Саша, так ее, так! — вторил другой брат.
Оба были изрядно выпивши и наперед утешались, предвкушая представление, которое готовилось в участке.
Сколько ни протестовала, ни кричала молодая женщина на несправедливость, блюстители порядка, в виду заявления свидетелей, что она одна виновата, не решались ее освободить до производства дознания и кортеж скоро добрался до участка.
Маленького Фомку та же сердобольная женщина посадила на извозчика и, придерживая, с помощью городового, довезла до квартиры, занимаемой участком.
Медленно взобралась вся компания по грязной деревянной лестнице на второй этаж, где помещалась канцелярия, и застала там еще не ложившегося дежурного помощника участкового.
После первоначальных вопросов об обстоятельствах дела, полицейский обратился к малютке, с вопросом, кто он такой?
Ребенок, казалось, очнулся в теплой атмосфере канцелярии, он застонал еще громче, и указывая на руку, которая повисла как плеть, прошептал.
— Ай! Больно! Дяденька, ай! Больно!..
— Кто ты таков?.. Как тебя звать? Где живешь? — приставал к нему с вопросом полицейский офицер.
— Фомущкой звать… Ай! Ай! Больно!.. Больно…
— Фомушкой, кто же твой отец…
— Отец болен… лежит!..
— Да кто твой отец-то…
— Отец гравер… Дмитриев… Николай Васильевич Дмитриев… Ай-ай! Больно! Руку больно! — уже кричал мальчик… чувствуя теперь нестерпимую боль в переломленной руке.
При первых словах ребенка Дарья Григорьевна насторожилась… Имя Фомушки произвело на нее тяжелое, гнетущее впечатление, её сына, брошенного при муже, звали также… Когда же ребенок назвал имя отца, она словно остолбенела, невольный крик вырвался из её груди, и она бросилась к атому окровавленному, замазанному грязью мальчику…
Она узнала своего сына!!
Глава XVIIКуртизанка
Но, в ту же минуту, честное, хорошее чувство матери угасло перед перспективой страшного, нежданного скандала, перед этим десятком любопытных глаз, устремленных на нее.
Куртизанка стыдилась быть матерью маленького нищего. Она, в угоду дикого приличия, заглушила в себе проблеск святого чувства, и не дотронувшись еще до истекающего кровью ребенка, откинулась назад с восклицанием гадливости.
— Фу, какой грязный, обмойте его! — заговорила она, чувствуя, что голос ей изменяет. — Его надо в больницу!.. Сколько надо я заплачу…
— Не хочу, не хочу в больницу, — плакал мальчик, — не хочу, там уморят!.. К тяте хочу… к тяте хочу…
— Постой, за тятей побежали, — успокаивала его сердобольная старушка, — сейчас тятька придет, сейчас…
Ребенок словно повеселел, в ожидании — появления отца, и только изредка вскрикивал и стонал от боли.
— Позвольте узнать вашу фамилию и местожительство? — обратился участковый к Дарье Григорьевне, которая все еще не могла прийти в себя от ужаса и только старалась казаться равнодушной.
— Моя фамилия… Зачем вам знать мою фамилию?! Ступайте у дворника узнайте, там записано, — дерзко отвечала она, боясь, чтобы кто не заподозрил ее в родстве с ребенком.
— И справку наведем, и разузнаем, а вы все-таки потрудитесь сказать ваше имя, отечество и фамилию… Иначе, я не могу вас отпустить…
— Уж не арестуете ли вы меня? — нахально спросила куртизанка. — Я на вас буду жаловаться…
— Кому угодно, сударыня, — обидчиво отозвался полицейский офицер, — но прежде, чем удостоверюсь в вашем имени и звании, обязан буду вас задержать, в виду отказа объявить вашу фамилию…
— Пишите… Каролина Францовна Шульц! — взяв наобум первую попавшуюся фамилию, отвечала молодая женщина, — и отпустите меня…
— Извините, теперь не могу… возникло сомнение в вашей личности… Я должен буду послать справиться, — вежливо, но твердо заявил полицейский, — тем более, что кучер ваш говорит совсем другую фамилию…
— Он врет, он ничего не знает!..
— Прекрасно, но кто же может подтвердить ваши слова? Кто знает вас из присутствующих?..
— Я знаю! — раздался голос младшего Размоталова, — я знаю эту даму… это… это… — он замялся, — это известная дама, по прозванию «Королева»… её адрес… Большая Морская, он сказал номер одного из самых роскошных домов…
— Но как же её имя, отечество, фамилия?
— Зовут ее Дарья Григорьевна.
— А Фамилия?
— Извините, не знаю… У этих дам фамилии разные…
— То есть… как это разные?
— Они меняются…
— Будьте же любезны, сударыня, не заставляйте меня прибегать к крутым мерам, — снова обратился к молодой женщине участковый, — как ваша фамилия по паспорту?
В это время произошло что-то совсем непонятное: из-за толпы свидетелей, наполнявших всю небольшую комнатку участка, выдвинулся вперед небритый, страшно исхудалый человек, с диким лихорадочным взглядом провалившихся, обведенных темными кругами глаз. Он был весь в отрепьях. Клочки дырявого халатишка прикрывали местами его исхудавшее, грязное и словно прокопченное тело, — если можно назвать телом угловатый костяк, обтянутый сморщенной кожей. При виде этого человека, которого скорее можно было принять за выходца с того света, Дарья Григорьевна побледнела, вскрикнула и хотела было кинуться к двери, но у порога стояли братья Размоталовы, наблюдавшие за всеми её движениями…
— Фомушка! Родной мой! Кто тебя так изуродовал? — прохрипела эта тень человеческого существа, заметя окровавленного ребенка, и повалилась пред ним на колена. — Фомушка, радость моя, дорогой мой, кормилец!.. Кто тебя!.. Кто тебя?..
— Она! Вот она!.. И малютка указал рукой на Дарью Григорьевну, которая отвернулась и старалась скрыться в толпе…
— Она! Кто она?.. Бросаясь, как зверь к разряженной женщине хрипел Дмитриев, (это был он) — за что, за что ты его?.. И он схватил своей грязной, запачканной кровью сына, рукой, за руку куртизанки, та сделала невольное движение, чтобы высвободиться и при этом повернула голову…
Страшный нечеловеческий крик вырвался из груди этого страшного, дикого, убитого горем человека… он вцепился как клещами в её маленькую руку, вытянулся во весь рост, глаза его сверкали диким, страшным огнем, волосы поднялись, он был отвратительно безобразен в эту минуту…
— Ты! Дашка! Ты?! — прохрипел он, наклонясь к её лицу…
— Прочь! Спасите! Прочь! — вырываясь кричала она, но было уже поздно, — рука Дмитриева поднялась, и резкий звук пощечины раздался в комнате.
Отвратительный след грязи и крови остался на щеке куртизанки!
Все это совершилось так быстро, что никто из присутствующих не успел кинуться и удержать разъяренного человека… Только тогда, когда катастрофа совершилась, полицейские бросились и схватили Дмитриева… он и не защищался… нервное, лихорадочное возбуждение упало, и он дрожа всем телом, чуть держался на ослабевших ногах… Дарья Григорьевна рыдала в истерике…
— Как ты смеешь? Как ты смеешь, мерзавец! — набросился на него участковый, — ты знаешь, что тебе за это… ты знаешь, кто она… ты знаешь ли?..
— Знаю!.. Как не знать!.. — прохрипел Дмитриев, злобно ухмыляясь…
— Ты ее знаешь?.. Как ты можешь ее знать…
— Как знаю-то?.. Эх, господин полицейский, лучше не спрашивайте!.. Хуже будет…
— Я тебя заставлю говорить… заставлю… — горячился блюститель порядка… — Тебя в остроге за это сгноят…