— Держи, держи злодея! — преследуя его почти по пятам, кричала толпа. Двери из всех квартир отворились, и разбуженные жильцы и прислуга выглядывали из-за полурастворенных дверей.
Травля должна была кончиться: дальше бежать было некуда. Лестница кончалась. Уже преследующие были в двух шагах, десять рук протянулись, чтобы схватить его, но Дмитриев предупредил их, он сверкнул своим безумным взглядом, и одним движением перебросившись через перила лестницы, кинулся вниз с шестого этажа.
Общий крик ужаса вырвался из груди всех присутствующих.
Глава XIXСвобода
Возвратимся теперь несколько назад, к тому роковому дню, когда Андрей Борщов, отвезя домой сестру князя Перекатипольева, был арестован и обвинен в похищении копий с документов Карзановой.
Первую неделю после его ареста, к нему не допускали никого, даже мать, но затем, когда, ввиду ареста Паратова-Рубцова и его сознания, невинность молодого человека была вполне ясна суду, его освободили. Но известно, как монотонно и медленно действует правосудие, и потому не удивительно, что всех справок, выписок, переписок, отношений, определений хватило еще на неделю, и только через пятнадцать дней после ареста, Борщов получил свободу!..
Свободу! Но что для него значила теперь его свобода, когда единственную надежду, которую он имел в виде приобретенья технических знаний у капитана Цукато, он потерял окончательно, так как капитан, во время производства следствия, заявил его матери, что он подобного ученика, навлекшего и на него подозрение полиции, держать не может… Надо было искать другой работы, других занятий, — но что мог делать он, неподготовленный к труду, без серьезного образования, без технических познаний, брошенный в водоворот столичного омута… Конечно, он был не один, с ним была его мать, добрая и любящая женщина, но она могла только обожать своего сына и плакать!.. А разве ценят слезы матерей!
Борщов в первые минуты, выпущенный на свободу, был в состоянии пьяного, он сам не знал, куда ему идти… ему всюду казалось все так светло, так радостно, что он готов был расцеловать пристава, отворившего ему дверь его камеры…
Но едва очутившись на улице, страшные, мрачные мысли затемнили его радость. Ему живо начертались обман первой любви, бессердечность Юзи, на допросах, чуть не погубившая его. Куда идти? К матери, к матери! — разумеется, и он бросился к ней в её бедную каморку… Матери не было дома. Её каморка была заперта. Она ушла по делу, вероятно, хлопотать о его освобождении. Она еще не знала, что он свободен. Ему удалось за все время видеть ее только раз, и то по особому разрешению прокурора, но в эти короткие минуты свидания, она почти ничего не говорила, а только заливалась слезами…
Очутившись один в коридоре дома Фитингофа, так как мать его, уходя, взяла с собой ключ, он не знал куда идти, и от нечего делать стал ходить взад и вперед по полутемному коридору, на который выходили эти бедные жилища, в которых гнездится столько бедности и мучительных, но тайных драм… Долго ходил он бесцельно по коридору, вдруг шум шагов заставил его оглянуться, сзади его шла старая женщина, со следами дивной красоты на истомленном и измученном долгими лишениями лице. Ему показалось, что он знает эту женщину, что он видел ее где-то, и он ломал себе голову, желая вспомнить, при каких обстоятельствах он ее встретил.
— Борщов, если не ошибаюсь, — вдруг проговорила старушка — Андрей Борщов, кажется, — поправилась она…
— Да, я Борщов, это правда, но виноват, извините, я не могу вспомнить, где мы встречались, виноват.
— Да и вспомнить очень трудно… вы видели меня только один раз в ту страшную ночь, когда привезли мою несчастную дочь… Я Саблина.
— Простите, тысячу раз простите… — заговорил Борщов: — но, Боже мой, как вы встревожены, не случилось ли чего… Помилуй Боже!
— О, если бы вы знали, если бы вы знали… Моя бедная девочка, вот уже две недели, с того самого дня, лежит в нервной горячке. Один Бог свидетель, что я перенесла и что переношу… Вы являетесь ангелом-спасителем… Как обрадуется ваша матушка, мы с ней только что и говорили о вас.
— Как, с моей матушкой?.. Разве вы знакомы…
— Не только знакомы… подружились… Горе и несчастие так скоро сближают людей.
Старуха Саблина в нескольких словах передала молодому человеку, на которого смотрела уже как на родного, что дочь её, с той роковой ночи, совсем расхворалась, и через день слегла в страшной нервной горячке, что отчаивались за её жизнь, но что вчера был перелом и что теперь она в сознании и есть надежда.
Узнав, что соседка ушла, и что молодому человеку приходится ждать мать в коридоре, Саблина решилась позвать его в свой угол.
Картина, которую увидал Борщов, входя в убогую комнатку Саблиной, была до такой степени ужасна, что даже он, не привыкший к роскоши, почувствовал, что ему жутко… Страшная непокрытая бедность — нищета виднелась всюду, мебели не было, торчало только два неокрашенных стула, да на старой железной кровати, прикрытая клетчатым шерстяным платком, лежала больная Оленька.
Она была страшно бледна и худа, но луч сознания уже играл в её чудных больших глазах, казавшихся теперь еще больше от худобы.
— Ах! — тихо вырвалось у нее, когда она заметила и узнала Борщова… Вот и вы, наконец.
Мать ее, обрадованная тем, что дочь, наконец, в полном сознании, бросилась к ней, и стала покрывать поцелуями её лицо и руки.
— Олечка, родная моя, дорогая, как я рада… Боже! как я рада…
— Мама, успокойся… мне теперь лучше, много лучше, — шептала больная… — Мама… мне пить хочется… чего-нибудь кисленького…
— Сейчас, Олюся… сейчас… я сбегаю, принесу лимончику, сделаю лимонаду, а вот Андрюша с тобой посидит, простите, что называю вас так, мы с вашей матушкой иначе вас и не называем!.. — оправдывалась она, и быстро стала шарить в карманах, видимо разыскивая какую-то монету… Она несколько раз принималась искать, достала свое худое, изношенное и вытертое пальто, пошарила там, потом открыла ящик стола, но не нашла того, чего искала, и хотя оделась и вышла, но совсем не уверенная в том, удастся ли ей добыть в кредит лимон в мелочной лавке… В последнее время, вся поглощенная заботой о больной дочери, она должна была совершенно бросить сцену, и таким образом лишиться и последнего скудного заработка… и если бы не материальная помощь соседки по квартире, Борщовой, самой очень нуждавшейся и проедавшей последние гроши, ей бы с умирающей дочерью грозила голодная смерть.
Борщова видела это… она своим сердцем матери понимала положение несчастной, сидевшей целыми сутками над бесчувственной дочерью, и делилась последним… За угол было заплачено, скромный обед делился пополам, даже платок, которым была покрыта Ольга, принадлежал ей…
— Слушайте… Бога ради… окажите… окажите большую, огромную услугу, — чуть слышно прошептала больная, когда вышла мать, — ведь вы добрый, — добавила она и положила свою бледную исхудалую руку на руку Борщова. — Вы добрый!..
— Приказывайте, что делать… приказывайте!..
— Я была так больна… без чувств и без памяти… только сегодня утром очнулась… Я хотела встать… подняться с кровати… мне необходимо… необходимо встать… помогите!..
— Но ведь это невозможно… Вы так еще слабы…
— Но мне необходимо, необходимо достать одну вещь…
— Прикажите, я достану, я подам вам…
— Нет, я должна сама… должна сама…
— Не все ли равно… Я найду… достану…
— Ну, уж все равно… вы добрый, — словно решаясь на что-то очень важное, проговорила больная, — слушайте хорошенько…
Она перевела дух, чтобы собраться с силами, разговор утомлял ее.
— Вот видите этот отдушник, — она указала пальцем на чугунную заслонку, вмазанную в стену, — отворите эту дверцу…
Борщов, ничего не понимая, исполнил просьбу.
— Теперь поищите в трубе, найдете веревочку, потяните за нее и что вытащите, дайте сюда…
Борщов осторожно ощупал внутренность трубы и схватился за веревочку. Потянув к себе, он вытащил какой-то предмет, завернутый в газетную бумагу и имеющий форму небольшой книги.
— Давайте сюда, давайте сюда, — с нетерпением проговорила больная.
Борщов тотчас исполнил её просьбу. В это время послышался шум приближающихся шагов, и Ольга быстро спрятала сверток под платок, служивший одеялом.
Старуха Саблина вернулась торжествующая, у неё в руках был маленький полузеленый лимон и три куска сахару. Лавочник поверил в кредит.
Глава XXКлад
С приходом матери, разговор переменился… Ольга, во что бы то ни стало, старалась выслать мать из комнаты, она хотела остаться одной, но не знала, как теперь за это и взяться. Старуха Саблина, обрадованная успехом своего похода к лавочнику, была очень весела, приготовила для больной большой стакан лимонада и старалась угостить ее… но дочь, придумавшая такой предлог только для того, чтобы удалить мать, совсем не хотела пить, и сделав два глотка через силу, отдала стакан обратно матери…
— Нет, мама, нет, пить теперь не хочется… я постараюсь уснуть, я чувствую, что мне будет легче, если я вздремну, а ты пойди к соседке, она теперь скоро воротится… поди, мама.
Мать не заставила себя просить, она осторожно вышла и позвала с собой Борщова, который все еще никак не мог сообразить, что значит этот сверток, который он достал из трубы, и что это за драма, в которой он принимает какое-то невольное, но роковое участие… Вся картина той роковой ночи, когда он привез рыдающую девушку к матери, когда он узнал, что они близкие соседи, еще так свежа была в его голове… Подозрение чего-то ужасного, мучительно закралось в его голову с того момента, когда он узнал, что Ольга, которая ему с первых минут свидания нравилась своей простотой и искренностью, таит что-то от матери… ему стало страшно… Что если?.. — он не договаривал мысли… но ему не хотелось верить, что эта чудная, прелестная девушка, не лучше других… А он уже видал, и на себе испытал, каковы бывают представительницы прекрасного пола, — под оболочкой ослепительной красоты.