— Приходите через час, — шепнула ему Ольга, когда он на зов её подошел к кровати… вы мне будете очень нужны… вы добрый!.. Добрый…
Звук её голоса, слабый от болезни, показался молодому человеку таким трогательным, таким нежным, что злые мысли сами собой рассеялись.
— Буду непременно, буду, — шепнул он…
— Только приходите без мамы… мне нужно по секрету… умоляю вас… придёте?..
— Можете ли вы сомневаться… — она с чувством пожала ему руку, и он вышел вслед за Саблиной, которая дожидалась его уже в коридоре.
Только они ушли, Ольга тотчас принялась за работу. Ей предстояло дело далеко нелегкое, развязать и развернуть увязанный в несколько бумаг и много раз опутанный бечевкой предмет, поданный ей Борщовым.
Исхудалые, ослабевшие пальчики не слушали её воли, узлы были затянуты крепко, и только после получасовых усилий, измучившись и выбившись из сил, могла Ольга, наконец, добиться своего и развязать так тщательно упакованный пакет.
Наконец, последняя бумага была сброшена и в руках у молодой девушки оказался большой бумажник, из толстой желтой английской кожи. Осторожно раскрыв его, девушка вздрогнула и чуть не вскрикнула: он был полон крупными ассигнациями и несколько банковых билетов, сложенных в восьмеро, виднелись из боковых отделений.
В наружном, маленьком отделении виднелось несколько визитных карточек. Ольга взяла одну из них и старалась прочесть адрес, написанный внизу очень мелким шрифтом, но ослабевшие глаза отказывались повиноваться. Она беспомощно опустила руку с карточкой, и вынув из кучи кредиток две двадцати пяти рублевые бумажки, положила себе под подушку и хотела завернуть бумажник в старую бумагу, но это было свыше её сил. Она несколько раз принималась за работу, измучилась окончательно, и едва-едва могла завернуть его в один листок и перевязать бечевкой. Остальная бумага и шнурки лежали кучей на постели.
Очевидно, что девушка скрыла от матери эти деньги, она не могла указать, как и каким образом она их получила, и потому должна была скрывать все следы их. Она это прекрасно понимала, и потому, сделав последнее усилие, спрятала оставшуюся бумагу за кровать, бросила туда же оставшиеся шнурки и потом, окончательно обессиленная, упала на подушку. Как раз было время, мать осторожно поглядела в дверь и вошла в каморку. Она была очень взволнована, но взволнована радостно, она только что присутствовала при свидании Борщова с матерью, вернувшейся домой и нашедшей своего освобожденного сына. Плакала мать, плакал сын, не могла удержаться от слез и старая Саблина. Испытанные горем и нуждой люди, отзывчивее на горе и радость ближнего…
Ольга молчала и лежала на постели в каком-то забытьи, старая Саблина боялась ее тревожить и потому старалась производите как можно меньше шума в комнате. За первым радостным возбуждением опять старые, мрачные, тяжелые мысли, словно свинцовы грузом, надавили её измученную душу… Правда… теперь её бесценной дочурке Оленьке лучше, она спасена, она возвращена к жизни — только на радость ли?!
Ей хотелось плакать, бесконечно хотелось плакать, глядя на это едва расцветшее создание, достойное лучшей доли, и теперь обреченное на голод, нужду и насмешки света, и она, воспользовавшись приходом Борщова, пришедшего по обещанию, данному Ольге, потихоньку вышла из комнаты и направилась к Борщовой… У обеих этих женщин оставалось одно богатство — слезы… и они часто, по целым часам сидели безмолвные и плакали!..
— Вы?.. Андрей, Андрюша, — прошептала чуть слышно Ольга, — подойдите сюда… вот так… садитесь сюда, — она указала на один из стульев, стоявших около кровати… Борщов повиновался.
— Вот моя, самая убедительная, самая большая просьба… сходите по этому адресу… — она подала ему карточку, вынутую из бумажника, — и узнайте где он, что он?.. Слышите, умоляю вас, узнайте!.. От этого зависит моя жизнь… А вот еще. Вот тут, мне совестно… тут деньги, пятьдесят рублей… передайте их моей матери… но так, чтобы она не знала, что это я ей посылаю… Умоляю вас… устройте… придумайте… вы добрый!..
Если бы она знала, что за странные мысли снова проснулись в душе молодого человека, когда он услышал эти слова, и ощутил в своих пальцах кредитные бумажки, она никогда бы не обратилась к нему с такой просьбой… Борщов побледнел… казалось, самые дорогие, самые заветные мечты его были разбиты… он взял деньги и карточку и вышел, не сказав ни слова.
— Как, и она, она тоже!.. Такая же, как другие!.. — мелькнуло в его голове… Он вышел, не взглянув даже на молодую девушку, которая, бледная и беспомощная, как чудное изваяние, лежала недвижимою, в этой темной и удушливой каморке.
— Господи! Какое право я имею осуждать ее… — шевельнулось где-то там, глубоко, в самых сокровенных изгибах его сердца… — Имею ли я право осуждать?! А я сам… — он не докончил мысли, и быстро одевшись, вышел из дому…
Выйдя на улицу, он вынул карточку, данную ему молодой девушкой, и не без изумления прочел по-французски:
«Князь Александр Перекатипольев».
Глава XXIТайна
Куда ему было идти? По адресу, напечатанному на карточке — но там значились казармы одного из лучших гвардейских полков. Скрепя сердце, Борщов пошел по адресу и был крайне удивлен, услыхав от дежурного, что корнет князь Перекатипольев больше не служит в полку, что он исключен…
— Впрочем, — добавил офицер, — если вам нужны большие подробности, вы можете обратиться к адвокату Голубцову, его защитнику…
— Как? Разве он под судом?..
— Не могу вам сказать!.. Какое-то грязное дело, — процедил презрительно сквозь зубы офицер. — Адвокат объяснит вам все подробнее… Повернувшись на каблуках, дежурный ушел, оставив Борщова в крайнем недоумении.
Вернуться с таким неудовлетворительным ответом к Оленьке, казалось Борщову невозможным, к тому же и он сам хотел поблагодарить Голубцова, принимавшего горячее участие в его освобождении, и он быстро направился к нему, рассчитывая застать его в обеденное время дома.
Адвокат, очевидно, не знал еще о его освобождении, и выказал большую радость увидеться с ним, называл себя неоплатным должником, извинялся в причиненном беспокойстве, в минутном подозрении относительно документов Карзановой, и кончил речь уверением, что он готов загладить все это, предоставляя Борщову самому определить, как и чем…
— Я прошу у вас только одного… если это не будет нескромно, вы кажется защищаете князя Перекатипольева… объясните мне, в чем заключается его дело… и где он.
При имени князя, Голубцов совсем насторожился…
— Вы, откуда его знаете?.. Встречались?.. Виделись?
— Нет… но… мне… необходимо знать… меня просили.
— Будьте же и вы со мной откровенны… кто просил вас об этом?..
— Я… не могу, не имею права сказать, — конфузясь, проговорил Борщов.
— Я и не спрашиваю… скажите только — мужчина или дама?
— Дама, — после некоторого колебания отвечал Борщов… он уже начинал трусить, не сказал ли он слишком много.
— Дама… — Голубцов задумался… — Постойте!.. — вдруг спросил он после паузы… — Не та ли эта дама, которая была с ним в ночь пред вашим арестом, в квартире госпожи Шпигель… Не она ли?..
— Я не знаю, господин адвокат! — перебил его резко Борщов, который в течение последних месяцев петербургских скитаний, суда, и тюремного заключения приобрел гораздо больше развязности, — я не знал, что я попаду опять на допрос… я бы не пошел к вам!.. До свиданья…
— Постойте… постойте, куда же вы?.. Если я только желал узнать что-либо, то это исключительно из желания пользы как князю Перекатипольеву, который интересует вас, то есть виноват, пославшую вас даму, так и пославшей вас даме… Если она та самая, которая была в тот вечер у Шпигель, и так быстро скрылась, то передайте ей, что в ней одной вся разгадка той страшной мучительной драмы, которая отчасти разразилась, отчасти готова разразиться над головой Перекатипольева, и что одного её слова будет достаточно, чтобы спасти его.
— Как! Спасти! Разве он?..
— В тюрьме, и через две недели будет пред судом присяжных… она одна может спасти его…
— Но в каком деле его обвиняют…
— В покушении на убийство госпожи Шпигель… да вот посмотрите, — и адвокат подал Борщову грязно-серый лист одного из наиболее распространенных листов столичной прессы, там под заманчивым заглавием:
«Покушение на убийство в тайном притоне», было помещено извлечение из обвинительного акта, уже врученного князю Перекатипольеву.
— Обвиняют в убийстве… — вскрикнул молодой человек, — это ужасно…
— Вот видите, я говорил правду, — заметил адвокат, — если дама, о которой шла речь, хочет его спасти, пусть заедет ко мне, или я приеду к ней, она одна может его спасти, иначе, дело плохо… Сибирь и долгая каторга…
— Что он ни делал, как ни убеждал Голубцова передать ему подробности, опытный адвокат был неумолим, и требовал открыть фамилию дамы, интересовавшейся князем, — словом, Борщов был в полном неведении, что ему делать, но он знал и без того довольно, чтобы доказать Ольге Саблиной, что его поиски были не безуспешны.
— Адвокат, со своей стороны, умолял его узнать, не известен ли его знакомой даме адрес той женщины, которая была с ним у госпожи Шпигель, рассчитывая только этим путем спасти своего клиента.
Борщов теперь просто бежал домой, у него был целый запас сведений, которыми он мог поделиться с Оленькой.
Почти подходя к дому, Борщов вспомнил о другом поручении, данном ему молодой девушкой. Тотчас зайдя в магазин, купил он бумаги и конверт, завернул в чистую бумажку обе двадцати пяти рублевые кредитки, написал измененной рукой адрес, и дойдя до угла Невского и Владимирской, послал конверт по адресу старухи Саблиной с посыльным. Только спустя час времени пошел он обратно в квартиру и был приятно поражен: в комнате его матери веселая и торжествующая сидела старуха Саблина… Мечты её сбылись: она могла купить еще подушку и одеяло для дочери и заплатить в мелочную лавку… Она только очень удивилась, как это о ней вспомнили, и кто это прислал ей к празднику пятьдесят рублей.