Ольга, к которой тотчас же прошел молодой человек, казалась гораздо спокойнее. Она была приподнята на подушке и кроткая, добрая улыбка играла на её художественно очерченных губах. Она узнала походку Борщова прошептала, протягивая ему обе руки:
— Ну что? Узнали? Где он? Что с ним?
Молодой человек в коротких словах объяснил ей положение дела… она, оказалось, ждала этого исхода, или, по крайней мере, была к нему приготовлена… Когда дела дошло до просьбы Голубцова, указать адрес дамы, бывшей с Перикатипольевым у Шпигель, она задумалась… задумалась крепко, глубоко, вдруг яркий, резкий, но как бы радостный огонь сверкнул в её взгляде… она опять положила свои руки на руки Борщова.
— Слушайте, родной мой, дорогой… ступайте теперь, сейчас, обратно к Голубцову… скажите, что я прошу его заехать ко мне, сейчас, сию минуту.
— Но подумайте, что скажет мама!.. Что вы хотите делать?..
— Терять нельзя ни минуты… я хочу спасти его… и я спасу… во что бы ни стало!
— О, как вы сильно, горячо любите его! — проговорил, с легким упреком, молодой человек, и в голосе его дрожали слезы.
— Я люблю?! Кто вам сказал!.. Нет, нет, но я должна спасти его и спасу!.. Если бы даже самой пришлось погибнуть.
— Но, если не любите… зачем же жертвовать собой!.. Зачем?!
— Потому что он… мой… нет… не могу, не могу… не скажу…
Борщов стоял бледный и дрожащий, ему и в голову не могло прийти, чтобы миллионер и князь мог быть братом этой бедной и несчастной девушки… Опять злое, ужасное подозрение смутило его душу…
— Ради всего святого, ради Бога, умоляю вас, не томите, не томите меня… скажите, что влечет вас к нему, этому преступнику, которого ждет суд, и может быть, ссылка!..
— Нет… нет… не могу… не спрашивайте… узнаете на суде… теперь не могу… Ступайте и привезите мне его защитника… — Ольга в изнеможении склонилась на подушку…
Молодой человек был сам не свой… Он не мог больше сомневаться, она любила другого.
Борщов махнул рукой и вышел молча… не оборачиваясь, не прощаясь.
Глава ХXIIСуд
Через час Голубцов сидел уже у постели Оленьки.
Что они говорили было тайной для всех, так как старуха Саблина отправилась купить все необходимое на полученные деньги, а Борщов вышел по усиленной просьбе больной. Результатом этого свидания была повестка следователя, врученная лично, через неделю, молодой девушке самим Голубцовым, который, чтобы не компрометировать Саблину, устранил передачу через полицию.
Зная из разговоров с молодым князем Перекатипольевым, что ему будут крайне неприятны розыски дамы, бывшей с ним у госпожи Шпигель, Голубцов и не сообщал ему о случайной встрече с Оленькой. Он хорошо знал, что князь откажется от её вызова на суд, так как согласится скорее погибнуть, чем допустить публичный позор своей родной сестры, доведенной нищетой до приюта госпожи Шпигель… одобряя вполне страстное и какое-то болезненное желание Ольги спасти своего брата, и переговорив с московским адвокатом, Иваном Петровичем Громило, приглашенным им, для совместной защиты на суде, они дружными усилиями выработали план защиты подсудимого, основанный на том, чтобы доказать, что поступок князя Перекатипольева с госпожой Шпигель вовсе не может быть отнесен к разряду обыденных скандалов, или взрыву бешенства со стороны подгулявшего офицера, каким хотел его выставить прокурорский надзор, а нежданной вспышкой отчаянья, мести и справедливого гнева на бесчестную женщину, путем бесконечных ухищрений доведшую молодую девушку до продажи.
Благодаря указаниям Ольги, были найдены все нити заговора против нее. Был разыскан и спрошен лакей, приходивший к квартирной хозяйке, и подбивавший ее согнать Саблиных, были собраны письма госпожи Шпигель к Оленьке, её газетные публикации, вызовы, словом, благодаря усилиям этих двух опытных юристов, дело князя Перекатипольева начинало принимать совсем благоприятный для подсудимого ход. Что же касается того, что молодая девушка Саблина должна была на суде оказаться сестрой подсудимого, то это обстоятельство было скрыто до поры до времени и от следователя, и от прокурора, и везде вызванная защитой свидетельница значилась дочерью артистки — Ольгой Саблиной. По мнению московского адвоката, превращение ее на суде в княжну Перекатипольеву должно было окончательно разбить все шансы прокурорского обвинения.
Прокуратура суда, узнав, что защитником князя является такое светило судебного мира, как московский адвокат Громило, считаемый чем-то вроде русского Жюля Фавра, выставило с своей стороны тоже лучшего представителя диалектики, имевшего, как он цветисто выражался, «несколько голов в своем портфеле». Это был знаменитый прокурор Термитов, отличавшийся страстностью и желчью обвинительных речей. Для него не существовало выражения «Прокурор отказывается от обвинения», нет, в каждом подсудимом, имевшем несчастие иметь его обвинителем, он видел преступника и напрягал все свои усилия не только добиться обвинительного приговора, но еще и во время самого суда надругаться и истерзать всю душу несчастного.
Во времена Торквемады он пошел бы далеко!
Наконец, наступил и самый день суда… Громкое дело «князя Перекатипольева, обвиняемого в покушении на убийство в запальчивости и раздражении русской подданной Франциски Шпигель», привлекло в низкую и мрачную залу уголовного отделения петербургского окружного суда массу публики.
Вход был только по билетам, и с утра приставы и судебные рассыльные оберегали вход в святилище, где должен был разыграться эпилог тяжелой, таинственной драмы.
Но вот часы пробили одиннадцать, и присяжные заседатели гурьбой вышли из отведенной для них комнаты. Через несколько минут вышли трое судей и заняли свои места, и тотчас же на своем месте у пюпитра появился прокурор Термитов. Крайне некрасивое, прыщавое лицо его, напоминавшее морду бульдога, на этот раз было как-то еще некрасивей и желтей… Губы были сжаты в презрительную и злобную улыбку.
— Введите подсудимого! — раздался голос председателя, и под конвоем двух жандармов, на скамье обвиняемых, появился молодой князь Перекатипольев. Десятки глаз устремились на его бледное, но все-таки еще очень красивое лицо. На нем было написано столько страданья, и столько внутренней муки, что многим дамам с первого же мгновения стало жаль этого интересного подсудимого.
Свидетели обвинения и защиты оказались все на лицо, но только сама потерпевшая не явилась и прислала вместо себя гражданского истца, присяжного поверенного Морзенштерна, из судебно-еврейского кагала. На скамье защитников помещались рядом Голубцов и Громило. Насколько первый был сановит и представителен, настолько другой был неуклюж и невзрачен. Непослушные косматые пряди черных волос свешивались с его крутого лба и лезли на глаза. Маленькие калмыцкие глазки смотрели как-то сонно и вяло, а сбившаяся на сторону черная узкая бородка, казалось, никогда не знавала гребенки… Словом, московский адвокат не произвел на петербургскую публику, привыкшую к изящной внешности, благоприятного впечатления.
Перекатипольев, как взошел и сел, так и не поворачивался ни к публике, ни к своим защитникам… в его мозгу созрело уже решение: чем скорей, тем лучше… он уже не боялся приговора, но только ждал, чтобы эта мучительная, позорная процедура судебного следствия и прений прошла поскорее… Он не видал, не предполагал даже, что среди этих свидетелей, закрытая темной вуалью, сидит его сестра, готовая отдать себя на позор, чтобы только спасти брата!
Несколько важных сановников, желавших послушать турнир между двумя знаменитыми представителями обвинения и защиты, разместились за креслами судей. Секретарь, бледный и невзрачный человечек, встал, раскрыл дело, и начал читать монотонным голосом обвинительный акт.
Чтение продолжалось недолго; на предварительном следствии Перекатипольев не представил ничего в оправдание своего поступка, не объяснил даже побудительных причин и потому, как значилось в заключительных строках этого документа, на основании статей 1414, 1418 и 79 статьи устава уголовного судопроизводства, бывший корнет князь Перекатипольев, определением судебной палаты, предан суду с участием присяжных заседателей, по обвинению в покушении на убийство русской подданной Франциски Шпигель.
Копия с обвинительного акта вручена подсудимому 15 декабря.
— Подсудимый Перекатипольев, — раздался хрипловатый голос председательствующего, — признаете ли вы себя виновным в преступлении, указанном в обвинительном акте?
Подсудимый встал, и твердо, без малейшей дрожи в голосе произнес:
— Да… Признаю!
— В таком случае я нахожу излишним продолжать судебное следствие, — заметил председатель.
— Я вполне согласен с мнением суда! — отчеканил прокурор.
Но вот поднялся защитник Голубцов.
— Господин председатель, — начал он, — здесь, на суде, есть одна свидетельница, выслушать показания которой я считаю безусловно необходимым… Она здесь на лицо, и я прошу спросить ее под присягой!
В это время из кучки свидетелей, помещавшихся у самых дверей, поднялась Ольга, и переломив душившее ее волнение, подошла к судейскому столу. Темный вуаль все еще скрывал её поразительной красоты лицо, когда же она остановилась и сбросила его, то подсудимый вскочил с своего места и громко вскрикнул:
— Она! Она! Зачем она здесь!!
— Чтобы спасти вас, — твердо ответил ему Голубцов, и обращаясь к суду, добавил, — я требовал её вызова для того, чтобы выяснить побудительные причины преступления… и требую её опроса под присягой.
Прокурор, почуявший ловушку, стал было протестовать, но судьи пошептались между собой и постановили: спросить всех свидетелей, как защиты, так и обвинения.
Подсудимый, с минуты появления на суде сестры, впал в какое-то оцепенение. Он сам не понимал, что кругом его происходит, но какая-то невольная, неуловимая, до боли мучительная жажда жизни и воли проснулась в его наболевшем сердце. Теперь, когда он увидал, что скрыть имя сестры нельзя, когда все равно свет узнает эту темную драму, ему мучительно захотелось жить, и он уже не протестовал против требований защитников, и сам решился защищаться до крайности. Началось обычное судебное следствие.