Спрос всех остальных свидетелей, приведенных к присяге, подтвердил только сущность обвинительного акта и удостоверил тождественность новой свидетельницы с особой, ужинавшей с подсудимым в отдельной комнате у госпожи Шпигель. Когда же, наконец, дошла очередь и до нее давать показания, и она, бледная, но твердая и решительная вновь вышла в зал и подошла к судьям. В ее голосе, хотя слабом и неуверенном, но так и просящейся в душу, звучала такая нота правды и искренности, что присяжные насторожилось, и со вниманием, боясь, кажется, проронить одно слово, следили за её прерывистой речью.
Прокурор, чувствуя, что с каждым словом свидетельницы почва обвинения выскользнет из-под его ног, бесился внутренне, и грыз зубочистку.
Свидетельница начала издалека, развязала путем каких лишений, какой нужды она попала в омут Петербурга, и, наконец, в приют госпожи Шпигель… путем какого нравственного давления и каких иезуитских подходов она чуть не стала жертвой этой достойной женщины. Когда же она дошла, в рассказе о свидании с подсудимым, до момента, когда узнала в нем брата, гул изумления и недоверия пронесся по всей массе публики, присяжные переглядывались, судьи смотрели на подсудимую с видом полнейшего недоверия. Прокурор вскочил со своего места.
— Я не верю этому!.. Это вздор!..
— Нет ничего легче, как доказать противное, — резко ответил ему Голубцов и, порывшись в портфеле, подал председателю две бумаги, свидетельство о браке артистки Саблиной с князем Перекатипольевым и метрическое свидетельство о рождении у них дочери Ольги… Документы были прочитаны и показаны присяжным… Сомневаться было невозможно… когда же волнение, произведенное этим инцидентом, улеглось, молодая девушка, едва удерживая слезы, вся дрожа от негодования и волнения закончила свои показания следующими словами…
— Я знаю, господа присяжные, что мое доброе имя погибло навсегда, но, чтобы спасти брата, отомстившего за мою честь, я готова пожертвовать жизнью.
При последних словах рыдания не дали ей говорить, и она через силу могла только вскрикнуть:
— Господа судьи! Пощадите брата!.. И чуть не упала в обморок… Ее подхватили под руки, и вывели из зала суда. Брат проводил ее долгим благодарным взглядом.
Спрашивать больше было нечего, и председатель, объявил судебное следствие законченным, предложил прокурору сказать обвинительную речь.
В зале воцарилось гробовое молчание.
Товарищ прокурора быстро встал со своего места, окинул смелым взглядом публику, презрительно взглянул на подсудимого, и, обращаясь к присяжным, начал тоном, каким учительницы объясняют уроки маленьким детям:
— Господа присяжные! Дело, которое теперь разбирается пред вами, совершенно выходит из ряда тех обыденных дел, которые вы разбирали в этой сессии. Как и сама личность обвиняемого совершенно отлична от тех мазуриков, воров и мошенников, которых вы видели раньше всего, на той же скамье.
Теперь судится блестящий представитель модного света, экс-гвардейский офицер, миллионер, князь, словом «птица высшего полета», а преступление, в котором его обвиняют, называется — покушение на убийство.
Рассмотрим теперь обстоятельства, при которых оно произошло. Как вам известно, Петербург кишит теми темными приютами, где молодые люди ищут утешения в продажной любви, а молодые и красивые женщины легкого и большего заработка. Но приют, в котором было совершено преступление, несколько отличался от прочих заведений подобного рода — здесь не торговали красотой женщин легкого поведения, напротив, здесь подготовляли кандидаток на эту профессию, и чтобы посещать его мужчине, ему надо было обладать большими средствами, потому что и товар был ценный: здесь, в этом вертепе, был один только товар — девушка, была одна ценность — её чистота! И что же вы думаете — не было охотников на этот дорогой товар?! О! Их было много, даже слишком много! Этот товар не залежится. Но между постоянными посетителями приюта госпожи Шпигель самым ярым, самым неукротимым был, сидящий против вас на скамье подсудимых, князь Перекатипольев. Получив после смерти отца огромное состояние, он большую половину — употребил на то, чтобы, при помощи госпожи Шпигель и других подобных же личностей, разыскивать молодых и неопытных девушек, купить их ценой золота, и потом, потешившись, швырнуть на улицу, пополняя комплект проституток!.. Действительно, занятие совсем достойное дворянина и князя!
Но вот, однажды, ослепленный красотой одной девушки, он натравляет на нее госпожу Шпигель. Травля продолжается долго, жертва борется, защищается, наконец, при помощи угроз и обольщений, девушка в западне, в тисках, ей нет другого исхода — она сдается!! Распаленный покупатель летит на свидание, госпожа Шпигель исполнила свое дело… товар ждет покупателя… жертва готова свершиться!.. Но тут оказывается, что молодые люди — брат и сестра! Нежданная, нечаянная кара падает на голову развратника, и он, вместо того, чтобы покориться судьбе, и снести её удар, разражается негодованием, и, в порыве бешенства, рубит саблей свою постоянную поставщицу живого товара, и объясняет свой поступок — оскорблением чести!
Но, господа присяжные заседатели, если бы, вместо сестры подсудимого, была бы всякая другая девушка, а вся обстановка оставалась бы та же, то, вероятно, не только сабельного удара госпожа Шпигель бы не получила, а наоборот, была бы богато одарена своим клиентом! В чем же её преступление, вызвавшее такое жестокое, кровавое нападение. Как она смела соблазнить его сестру — но, не забудьте, такую сестру, что сам брат не знал о её существовании, и даже, увидев ее, не узнал… То есть другими словами, госпожа Шпигель пострадала за то, что недостаточно подробно знала генеалогию своего клиента!!! А ведь это выходит абсурд. Таким образом, господа присяжные, я постарался вам выяснить, что князь Перекатипольев не имел даже «фиктивного права» мстить, или даже быть недовольным, и если кого должен был поразить этот сабельный удар, то, во всяком случае, никого другого, только его самого.
Но если он и избежал этого удара, то я уверен, что он не избежит неотразимого беспощадного удара — вашего приговора.
Но… я несколько увлекся, господа присяжные… я сказал, что уверен, в обвинительном приговоре, но… я забыл, что перед вами сидит не обыкновенный саврас-развратитель, не деревенский ловелас, а представитель той золотой среды, которая и смотрит-то на вас не иначе, как свысока, из своей восьми рессорной коляски, сквозь дерзко вставленный монокль. У вас, господа присяжные, и руки не поднимутся подписать и язык не повернется, чтобы произнести — «Да, виновен!» Оправдывайте его, господа присяжные, выражайте ему ваше милосердие, но помните, что ни ваши сестры, ни дочери не застрахованы от него и ему подобных, и что оставлять подобного господина на свободе, равнялось бы желанию, чтобы его честная деятельность продолжалась, и много, много темных драм совершалось бы по глухим чердакам, по гнилым подвалам, и совершалось так тихо, так таинственно, что никогда ни малейший отзыв о них не дошел бы до суда!.. Еще раз повторяю, оправдывайте его, господа присяжные, он вполне достоин оправдания.
При последних словах лицо товарища прокурора исказилось такой гадкой, такой злобной улыбкой, что многие присяжные, с жадностью его слушавшие, потупились и отвернулись.
Речь произвела на них удручающее впечатление.
Едва замолкли последние слова обвинителя, как Громило вскочил со своего места. Лица его невозможно было узнать. Оно переродилось. Перед присяжными стоял ослепительной красоты мужчина, глаза его сверкали, голос звучал всеми оттенками страсти. Передать его речь буквально невозможно, это была бурная, страстная, увлекающая импровизация и через несколько минут между ним и присяжными образовался какой-то невидимый электрический ток. Они понимали, они жадно ловили не только слова, с поразительной отчетливостью и быстротой им произносимые, но каждую интонацию его голоса… каждый намек понимался и ценился ими. Вся аудитория как бы просветлела, пульс у многих начинал биться сильнее, в воздухе было что-то нервное, опьяняющее, словно вся атмосфера наполнилась электричеством, исходящим от оратора. Постараемся коротко передать смысл его речи.
Господа присяжные, говорил он, не увлекайтесь речью господина товарища прокурора, потому что его речь, блестящая всеми перлами диалектики, не выдерживает никакой критики как обвинение. Он громил перед вами долго и беспощадно моего клиента, призывая на него все громы земные и небесные совсем не за то преступление, по которому он обвиняется, а за другие деяния чисто интимного характера, которых я не считал бы себя вправе касаться, если бы не был на то вынужден речью обвинителя. Обвинение же по делу о нанесении госпоже Шпигель удара саблей являлось уже как бы дополнением к первому, гораздо важнейшему обвинению, которое, однако, не значилось ни в обвинительном акте, ни на предварительном, ни на судебном следствиях, но во имя которого господин обвинитель не задумался излить всю накопившуюся в нем желчь на обвиняемого… Неподготовленный отвечать на обвинение, которого я даже не предполагал встретить на суде, в виду того, что подобные деяния, раз они совершены без насилия и не над малолетними, не подлежат даже ведомству суда. Я постараюсь, насколько могу, разбить и это фиктивное обвинение, чтобы не оставить в вас господа присяжные и малейшей тени неприязни или презрения к подсудимому, на что, очевидно и бил господин товарищ прокурора, предъявляя вам подобное обвинение против моего клиента…
Я постараюсь доказать это неопровержимо… посмотрите теперь в чем же его обвиняют?..
Подсудимый — молодой человек высшего общества — это правда, но разве это преступление?! Разве это дает право бросать в него грязью?.. Подсудимый — человек богатый — и это ставят ему в грех! Подсудимый человек молодой и обладающий пылким темпераментом, он не может не хочет жить, как монах-отшельник… но он чувствует, что он еще слишком молод, чтобы погрузиться в теплый навоз семейного счастья, он не хочет также нарушать мир семейств, отбивая жен у мужей, что при его положении в обществе и красоте было бы далеко не трудно, но он молод, он страстен!.. Кто из вас, господа присяжные, не был молод, и не чувствовал порывов страсти?! Но подсудимый не поддался искушению, он не хотел связывать ни себя, ни других продолжительной связью. — Он искал мимолетной связи там, на том общем базаре, где «любовь» нанимают помесячно и посуточно — как квартиру!.. И это ему ставят в преступление!