У дверей одной из таких «лавочек счастья», он встречается с девушкой, которая, очевидно, была там до него и считая ее за тот же легкий товар, который ему неоднократно случалось покупать, он выражает желание и на этот раз стать покупателем. Явись он хоть десять минут позднее, на него нашелся бы другой покупатель, а мой клиент удовольствовался бы другим товаром и ни скандала, ни дела бы не произошло!
Следовательно, господа присяжные, с первым обвинением, более тяжелым, как основанном на мнимом преступлении против правила чести и нравственности, я покончил, переходим к другому, и составляющему самую суть настоящего.
Князя Перекатипольева обвиняют в том, что он в момент раздражения, за неудачу рандеву изрубил саблей госпожу Шпигель… Посмотрим, насколько правды в этом обвинении, и можно ли деяние, совершенное подсудимым над личностью Шпигель, считать преступлением.
Здесь господин обвинитель опять слишком перерисовал картину. В первый раз князь Перекатипольев увидел молодую девушку не на улице, но выходящей из квартиры госпожи Шпигель… следовательно, она была уже там… жертва ждала желающего, товар ожидал купца! Никто бы из вас, вероятно, если бы вы шли за подобной покупкой, не задался изучением методов и планов, какими госпожа Шпигель и ей подобные добиваются поступления, в качестве товара, молодых женщин… Шли, чтобы, купить товар уже готовый, чтобы не похищать его в семействах или у мужей. Так и мой клиент… Товар ему приглянулся, цена была возможная… и он купил его!.. Но тут начинается драма. В первый раз девушка бежит со свидания, вещь тоже довольно обыденная — это могло быть просто женское кокетство, желание заставить себя «желать». И действительно, молодой человек почувствовал каприз к этому убежавшему от него созданию… Скоро он получил уведомление, что его ждут… и поспешил на вторичное свидание… На этот раз он начал вглядываться, начал наблюдать за девушкой, которая ему досталась — он видел в ней уж не один товар, он видел, что в ней происходит борьба, что она хочет опьянеть, чтобы забыться, чтобы не понимать весь ужас своего положения… он видит её решительность, он понимает, что тут без страшной, мучительной борьбы не обошлось, он смутно начинает понимать ту ужасную драму, которая привела ее в этот вертеп, он хорошо понимает, что главной причиной здесь сама Шпигель, он уже начинает негодовать… еще бы одно мгновение, и он отказался бы от легкой победы… Но тут на глаза ему попадается медальон… он узнает его… это медальон его покойной матери… как он думает, его покойной матери!.. Каким образом этот медальон мог очутиться на груди продажной женщины… Он видит в медальоне портрет своего отца… он узнал в девушке своей сестру… мысли его путаются, он не сознает ничего кроме потребности мстить! Но кому мстить?.. Всему обществу, всему обществу, доведшему до продажи его сестру?! Но месть обществу — фраза!! Он сознает, что ближе, гораздо ближе есть женщина, которая была здесь главным действующим лицом, она, как демон ада, загубила свою жертву!
Он видел сестру, без памяти лежащую у его ног… он требует ту змею, которая довела ее до этого… он хочет вырвать у неё сознание, путем каких нравственных ударов она довела его сестру до продажи, а на него кидаются достойные служители достойной женщины, его хотят схватить и выпроводить вон… тут уже он не знает удержу своему гневу, он вынимает оружие и защищается, он защищает свою свободу, свою сестру, честь своего мундира… Он видит, что злейший его враг хочет бежать… Кровь туманит его голову и удар падает на виновницу преступления… Госпожа Шпигель с криком валится на пол!.. Что же делает князь?! Вместо того, чтобы бежать и скрыться, он приводит в чувство сестру, дает ей возможность уйти, потом добровольно сдается в руки полиции…
Далее, он мне, своему адвокату, не хочет сказать адреса женщины, бывшей с ним у госпожи Шпигель, и если бы не её собственная воля и желание спасти брата, — она никогда не была бы на суде!
Вы можете обвинять его, господа присяжные, это дело вашей воли и вашей совести, но как бы ни страшен был ваш приговор, он ничего не прибавит к тем мукам, которые теперь испытывает подсудимый! Он потерял все — карьеру, службу, честное имя… и зная, что мать его жива… что она еще существует… не может, не смеет идти к ней и броситься в её объятия!.. Я кончил, господа присяжные, и еще раз добавляю, карайте его, он достоин этого… Он не только не раскаивается в своем поступке, но, когда я был у него в первый раз, по вручению ему обвинительного акта…
— Меня обвиняют в покушении на убийство госпожи Шпигель в запальчивости, — сказал он мне. — Да, я был сильно возбужден в тот вечер… потому, что будь я хладнокровнее, я бы убил ее наповал!
В этих немногих словах характеристика, как потерпевшей, так и подсудимого… обвинительницы и обвиняемого… Господа присяжные, заступитесь же за эту интересную жертву и без сожаления осудите такого изверга и злодея!..
Он кончил. Гром рукоплесканий раздался в публике. Товарищ прокурора, весь зеленый от бешенства и ярости, вскочил со своего места и начал возражать, но как-то путаясь и не находя достаточно скоро точных выражений… Речь его была дерзко наполнена личностями против защитника и подсудимого, но крайне неубедительна. Когда он кончил, Громило опять поднялся, но на этот раз совершенно иной, чем сначала. С презрением, с нескрываемой гадливостью взглянул он на прокурора, который еще весь дрожа грыз зубочистку, и перенося свой взор на присяжных, опять в ту же минуту овладел ими.
— Так как господин обвинитель во второй своей речи, — твердо и резко отчеканил он, — дословно повторился, а я уже имел честь опровергнуть все его доводы, то всякое возражение, со своей стороны, я считаю излишним…
Он сел. Надо было видеть в это мгновение физиономию обвинителя, он побледнел, как смерть, только все прыщи и угри выступили на лице, как капли крови… Он был ужасен!..
— Объявляю прения прекращенными, — заявил председатель, как раз в тот момент, когда обвинитель хотел что-то возразить, и он быстро опустился на свое место.
Резюме председателя было не длинно, но вяло, бесцветно до бесконечности. Князь Перекатипольев отказался от последнего слова, и присяжные, получив вопросный лист, ушли в свою комнату. Суд вышел и подсудимого увели жандармы. К нему тотчас же побежал Громило, надеясь услышать благодарность за мастерски сказанную речь. Но подсудимый словно витал в пространстве, и увидав своего защитника, только прошептал:
— Зачем вы привели сестру?
— Раздавшийся в это время звонок прервал объяснения адвоката и вызвал всех в зал. Суд и публика заняли свои места, и присяжные, предводимые своим старшиной, вышли из своей комнаты.
Вид у всех их был какой-то торжественный, радостный.
Старшина начал читать вердикт. Дойдя до последних слов и взглянув на подсудимого, он отчетливо произнес:.
— Нет… не виновен.
В ту же секунду послышалось два звука, резкий треск и радостное рыдание.
Товарищ прокурора нервным движением сломал резьбу у своего пюпитра, а сестра оправданного, с долго сдержанным рыданием, повисла на шее у брата.
Объявленный свободным от суда, Перекатипольев вышел под руку с сестрой из залы заседания. Громило и Голубцов ему сопутствовали. Московский адвокат торжествовал и сиял… не столько от радости, что оправдал человека (почти ему неизвестного), но от одной мысли, что разбил людоеда прокурора, и силой своего красноречия вырвал из рук его обреченную жертву.
— Спасибо… тысячу раз спасибо, — повторял ему, пожимая руку, уже сходя с лестницы Перекатипольев: — и мне спасли жизнь… Если бы меня обвинили… я бы застрелился…
— Ваша правда… Единственный исход… Я знаю несколько примеров… Ну, а теперь что, где намерены жить?..
— Сейчас бегу к матери… Я ее не видал с детства… не помню… не помню… И если только она согласится, сегодня же вечером еду с ней и сестрой за границу… Здесь нам жить нельзя…
Адвокат не сказал ничего, он только утвердительно кивнул головой.
— А вы куда? — спросил в свою очередь князь у Громило, который, получив деньги, начал прощаться.
— Как куда… конечно в Москву… в Стрельну… к цыганам. Победить такого врага, такого крокодила и не кутнуть лихо было бы преступлением. Однако, я спешу на поезд. Прощайте.
Они расстались.
На другой день, с часовым поездом целое семейство отправилось за границу в отдельном вагоне варшавской дороги. Ехал князь Перекатиполиев с сестрой и матерью.
Но вместе с ними ехало еще двое, старушка и молодой человек. Читатели, конечно, догадались, что это был Андрей Борщов с матерью.
Они также покидали родину навсегда.
Часть четвертая
Глава I
В роскошной квартире миллионера Клюверса, совершенно одна в кабинете, развалясь на вышитой шелками бархатной турецкой кушетке, полулежала Юзя… Она за последнее время окончательно перебралась к Клюверсу и совсем забыла про старого капитана Цукато… После магнетического внушения, сделанного ей во время гипнотического состояния её обожателем, она на другой же день потребовала от Клюверса крупную сумму на свое обеспечение, и тот, разумеется, тотчас же согласился и выдал деньги ей сам лично с глазу на глаз… При том громадном многомиллионном доходе, что значило ему уделить несколько крох союзнице, спасшей его миллионы, да еще к тому же хорошенькой женщине…
Но, как все глубоко безнравственные и преступные люди, Клюверс, с того самого дня, как только понял, что одна Юзя помогла ему избавиться от Паратова-Рубцова, несмотря на видимое к ней расположение, в душе своей затаил к ней совсем другое чувство… Это была смесь подозрительности, и того скверного чувства, которое испытывает человек, внутренне сознавая превосходство другого лица, и невозможность достойно отплатить за оказанную услугу… Между тем, со времени появления своего родственника, пробудившего в беглом каторжнике смутные опасения, до явки к нему поверенного госпожи Шпигель, адвокатика из евреев, включительно, все обстоятельства слагались так, что Клюверс чувствовал, что каждую минуту может случиться кризис и ему надо бежать… и что на одну только Юзю он еще может рассчитывать… Как он уже и смекнул, от дела Шп