и и оттуда в довольно большую комнату с изразцовой печью в углу.
Но и в избе, как и на воздухе, было холодно и сыро. Печь топилась только в экстренных случаях, по приказу проезжающих, которых в зимнюю распутицу было очень мало.
Едва войдя в комнату, спутник Клюверса вышел вместе с хозяином и вернулся через несколько минут. Он казался веселым и бодрым.
— Ну, пан Клюверс, наше дело отлично… Через полчаса идет караван за добычей на ту сторону, и мы с ним. В эдакую погоду ни один таможенный и носа не покажет на улицу!..
— Что же, я согласен… Чем скорей, тем лучше… Но нельзя ли достать чего поесть, я страшно проголодался!
— Ну, вот этого навряд, да и некогда… Через полчаса надо отправиться… Погодите, через час, полтора мы за границей… Там в Лукове, я знаю хорошую гостиницу и нас накормят отлично!
Клюверс должен был согласиться, перспектива свободы казалась ему такой заманчивой и, ощупывая в своем кармане на груди, возвращенные ему капиталы, он хотя бы на время забывал о голоде.
В дверь послышался легкий стук и показался еврей-хозяин, на этот раз он был в ваточном картузе и длинном балахоне. Доложив гостям, что экипаж готов, он почтительно вышел. Клюверс и его спутник не заставили себя ждать и вышли на крыльцо.
Запряженная в небольшую двуколку, стояла донельзя заморенная лошаденка, скорее похожая на скелет. На облучке помещался еврейчик лет двенадцати, в длинном лапсердаке, очевидно с отцовского плеча и в громадном картузе.
— Вот Шмулька вас в один момент доставит до Мойши, тут всего полмили, — шепнул он на ухо Клюверсу.
— А ты же как?
— Я как?.. Я так, на ногах пойду… а то подозрение будет — четыре пассажира ночью на экипаже!..
Хозяин безбожно коверкал на еврейско-польский манер русские слова, но мы и впредь будем передавать слова поляков и евреев, встречающихся в романе, без особых искажений.
— А дальше-то как же? — переспросил Клюверс, не понимавший, как же можно перебраться через реку в двуколке.
— Там… — еврей показал на крутизну Перцовых гор, чуть видневшихся во мраке: — там есть дорога… четверть мили… и Галиция… Я все знаю и поведу пана.
Двуколка тронулась.
Дул резкий северный ветер, редкий снежок хлестал в лицо и мешал оглядывать окрестность. Маленькая двуколка, свернув с большой дороги, и пробравшись между постройками, заковыляла, очевидно, по ненаезженной дороге, вытрясая, как говорится, душу из путников.
Маленький еврейчик, с ловкостью акробата егозил на передке и нещадно погонял изморенную клячу.
Закутанный в свою шубу и все-таки сильно страдая от мороза, который прохватывал его легкие сапоги, Клюверс со стоическим терпением переносил голод, в надежде скорого и вкусного ужина. Спутник его тоже сидел молча, всматриваясь в ночную мглу.
Но вот, в нескольких десятках шагов показались темные силуэты строений, окруженные рядом обнаженных деревьев.
— Приехали! — шепнул на ухо Клюверсу спутник: — теперь осторожнее… здесь порой бывают таможенные обыски.
Двуколка подкатила только к забору, запертому решетчатой калиткой и остановилась.
Путники сошли, и направились к крыльцу главной постройки, из окон которой мерцал небольшой свет. Очевидно, тут ожидали их прибытия, потому что не успели они взяться за кольцо двери, как она уже отворилась и на пороге явилась высокая фигура еврея в картузе и длинном балахоне.
Перекинувшись со спутником миллионера, как будто со старым знакомым, несколькими словами, он попросил обоих путников в комнату. Входя, Клюверс оглянулся, — двуколки уже не было.
Дом, в который они вошли, был единственное жилое строение во всей окрестности, и составлял часть построек фольварка [Фольварк — обособленное поселение, принадлежащее одному владельцу, помещичье хозяйство], уже много лет арендованного евреем Гольдблюмом у какого-то прогорелого шляхтича. Едва они успели сесть на лавке, в ожидании дальнейшего отправления, уже пешком, как вдруг донесшиеся до них голоса и шум с крыльца заставили Клюверса вздрогнуть, а его спутника насторожиться.
В ту же минуту на пороге появился хозяин-еврей, лицо его было бледно… он путал слова, и из целой речи его Клюверс мог понять только: «полиция, пограничная стража, обыск!»
Положение было в высшей степени критическое. У Клюверса не было с собой никаких бумаг, удостоверяющих его личность, а между тем, громадная сумма в билетах могла возбудить сильнейшее подозрение.
Он побледнел как смерть, и не знал, на что решиться.
Поняв в чем дело, спутник его быстро вскочил с места и увлек Клюверса в другую комнату.
— Скорей! Скорей! — говорил он… — надо спрятаться или вы пропали!..
— Но куда! куда же? Научите, Бога ради!..
— Сюда, сюда… здесь не разыщут, — говорил подоспевший хозяин, отодвигая, при помощи Корицкого, массивный комод. — Сюда, сюда.
Под комодом, прикрытый ковром, был устроен люк, отверстие которого, пригнанное очень ловко, было совершенно замаскировано филенками штучного пола.
Этот люк вел в подвал, где арендатор фольварка, промышлявший контрабандой, обыкновенно хранил наиболее ценные товары, если не было возможности вывезти их тотчас же.
Дверца люка была открыта, и хозяин, подавая Клюверсу маленький огарок стеариновой свечи, голосом и жестами убеждал его спуститься в это, вполне безопасное от обыска, помещение.
Клюверс вздрогнул… Мрачное подземелье пугало его, он колебался… Но шум на дворе усиливался, слышалось несколько голосов, спорящих и горячащихся… Прислушивавшийся к их разговору Корицкий, тоже в свою очередь начал убеждать его спрятаться всего на несколько минут, пока уйдут полицейские и Клюверс согласился. Он быстро взял из рук хозяина огарок свечи, и стал осторожно спускаться по крутой лестнице в подземелье…
Едва голова его сравнялась с полом, хозяин с Корицким быстро опустили люк, накрыли место ковром и поставили комод на место… сделав эту операцию, они обменялись быстрым и выразительным взглядом…
— Что, пане атамане, каково обработали дельце! — смеясь, проговорил хозяин, обращаясь к Корицкому, который, сбросив шубу и накладную бороду, стоял перед ним совсем преображенный… «Птица в клетке»!..
— Молодец!.. Исполать!.. Дело налажено… Зверь в западне — зови товарищей!.. Лихо выручили! — хозяин открыл наружную дверь, и в комнату вошло еще четверо евреев-контрабандистов, так удачно разыгравших на дворе роль полиции и пограничной стражу…
Глава VIIIПрейскурант
Совещание атамана и его подручных было не длинно. Он сам распределил каждому из пяти товарищей роль, которую они должны будут играть в затеваемой трагикомедии, и, пообещав богатую долю каждому, отпустил, их и опять остался один с хозяином.
Едва шум и разговоры замолкли в комнате, как из-под пола раздался легкий стук, и тихий голос Клюверса. Разобрать, что он говорил, было совершенно невозможно, но видно атаман и еврей хозяин вперед знали, о чем идет речь. Не обращая на него никакого внимания, они спокойно уснули на диванах. Стук и сдержанные крики, усиливаясь, к утру превратились в отчаянные вопли, видно было, что заключенный страдал невыносимо.
Перекинувшись несколькими словами с хозяином, атаман вновь подошел к комоду и, сдвинув его, открыл люк. Голова Клюверса в ту же минуту показалась в отверстии, но не успел он сделать и двух шагов по лестнице, как атаман ловко набросил ему на голову нарочно приготовленный мешок и стянул канец. Неожиданность нападения ошеломила Клюверса, он потерялся и не успел даже защититься, как, привычной рукой, атаман обхватил его вокруг пояса, и опустив другую в его карман, быстро вытащил из него заряженный револьвер. С этой минуты миллионер был не опасен.
Без особых усилий оба разбойника вновь столкнули его в люк, полузатворили его, и когда Клюверсу удалось, наконец, сбросить с себя мешок, он вновь поднялся к оставшейся в люке щели и начал с ними переговоры.
— Господин Корицкий! Господин Корицкий, умоляю вас, сжальтесь, что вы со мной делаете… Я умираю с голода, — стонал миллионер, в котором голод теперь превысил все инстинкты.
— Извините господин, — отвечал за атамана хозяин, — здесь теперь земская стража пост оставила, я не могу вас выпустить… я пропал… меня засудят… я пропал, я бедный человек!..
— Есть! Ради Бога, есть! Чего-нибудь, только скорее, — совсем плаксивым голосом пролепетал богач, проживавший ежегодно сотни тысяч на стол.
— С удовольствием… только у нас провизия очень дорога…
— Чтобы ни стоило… хоть вдесятеро, я заплачу… я заплачу…
— Ой, господин очень богат!.. У нас провизия очень дорога…
— Сколько хочешь возьми… только дай, ради Бога, поскорее…
— Сейчас подаем карточку пану! — и еврей подал миллионеру небольшой листок бумажки, на котором атаман только что написал несколько строк: — предупреждаю пана — у нас префикс.
Клюверс взглянул на карточку и ахнул; вот что было написано на ней.
«Прейскурант кушаньям:
Чашка бульона. 500.000 рублей.
Пирожок к ней… 500.000
Зразы по-польски… 500.000
Котлеты… 500 000
Порция хлеба… 500.000
Стакан чаю или воды…500.000
За куверт отдельно не платится.»
— Что это?.. Это насмешка, это грабительство! — кричал Клюверс, вне себя от бешенства.
— Пан считает таксу высокой, очень жаль, у нас провизия очень дорога… — проговорил с насмешкой еврей, и притворил люк. Только теперь миллионер понял, в какую ловушку попал… и стал искать возможного выхода из этого отчаянного положения, но сколько ни ломал он голову, исхода не было… Хутор, в котором он был заключен, находился в такой глуши, что его кости могли сгнить в этом душном подземелье, прежде чем кто-либо догадался бы о его пребывании там.
Лишенный оружия, он даже не мог защищаться, а все мучения голода и жажды вновь с ужасающей силой рвали на части его внутренности… Надо было идти на компромисс, и он снова постучался в люк, изъявляя согласие начать переговоры.