Любопытно, что, несмотря на послереволюционные перемены, практика «отхожих промыслов» сохранялась и на протяжении 1920-х годов. «Каждое лето с мая месяца тянутся и тянутся сезонники в Ленинград, – писала в 1928 году ленинградская "Крестьянская правда". – Уже сейчас их около восьми тысяч понаехало. В одиночку получить работу трудно, большей частью биржа труда посылает заявки на уже определенные артели, из года в год приезжающие в Ленинград и хорошо зарекомендовавшие себя на работе. Дела в городе много: строятся новые дома, красятся, штукатурятся старые, мостятся мостовые, разбиваются скверы».
Много сезонников работало в 1928 году на Васильевском острове, где проводилась новая канализация. Работа – сдельная, и каждому хотелось выработать побольше. Поэтому и гудок на обед и в конце работы многих не особенно радовал. «Эх, только было принялся, бросать неохота», – ворчали они.
Обедало большинство тут же рядом, в столовой. Обед дешевый – 28 копеек. Давали и кипяток, и кружки для него, а для чаепитий устроили небольшие навесы со столами и скамейками. Здесь в перерыв сезонников занимали лекциями и политбеседами.
После работы длинной вереницей сезонники тянулись по своим общежитиям. «Не очень важно дело обстоит с помещениями для сезонников, некоторым приходится первое время и под заборами слоняться, – рассказывал репортер. – Да и в самих общежитиях незавидно. Дают сезоннику голый топчан, солому и столик на двоих – только и всего». На 1928 год подобных общежитий по всему Ленинграду насчитывалось восемь.
Одними из самых крупных являлись бывшие Дерябинские казармы на Васильевском острове. Там в каждую комнату, где жило по 25-30 человек, подбирались обычно земляки. Чтобы улучшить нехитрый быт сезонников, в общежитии устроили зал, в нем проводились лекции, беседы и вечера самодеятельности. Сделали и «красный уголок», с подшивками газет «Труд», «Батрак» и «Беднота». Правда, на три четверти крестьяне-отходники были неграмотными или малограмотными. Все свои невзгоды и пожелания сезонники высказывали в общественной стенной газете «Шпунт», причем малограмотные обращались к грамотным – и те писали заметки.
И, конечно, как ни печально, сезонники не обходились без пьянства. «До получки – пьянства нет, – писал репортер. – Как получили деньги – почти каждый с бутылочкой». Правда, к этому делу администрация общежития относилась очень строго: бутылочки отнимала, а за буйство могла и с работы выгнать. Оставался тогда бедный крестьянин совсем ни с чем…
Особым «припетербургским» крестьянским миром являлся Санкт-Петербургский уезд, включавший многие ближайшие к столице территории. Он граничил с Выборгской губернией, а также с Шлиссельбургским, Петергофским и Царскосельским уездами и насчитывал в своем составе около двух десятков волостей. Среди них – Белоостровскую, Вартемякскую, Куйвозовскую, Лемболовскую, Московскую, Муринскую, Ново-Саратовскую, Парголовскую, Полюстровскую, Сестрорецкую, Среднерогатскую, Стародеревенскую и др.
Как отмечалось в «Памятной книжке С.-Петербургской губернии на 1905 год», сельское хозяйство не составляло главного занятия населения уезда. Вместе с тем, по данным той же «книжки», некоторые отрасли сельского хозяйства получили довольно широкое развитие в северной части уезда – благодаря удобству сбыта результатов труда в столицу. К этим отраслям относились травосеяние, огородничество (парниковое и тепличное), а также ягодное хозяйство и садоводство, наиболее процветавшие в Усть-Ижоре и Рыбацком. «Главнейшим занятием местных жителей» служило молочное хозяйство.
В Стародеревенской и Сестрорецкой волостях широкое распространение получило рыболовство. Рыболовством занимались также в Рыбацком, где жило много коренных рыболовов, и даже в черте города и в его ближайших окрестностях.
Большой заработок крестьянам Санкт-Петербургского уезда, преимущественно его северной части, давал ломовой и легковой извоз. Немалый доход приносил особенно распространившийся к концу XIX века дачный промысел – деньги поступали как от сдачи дач внаем, так и от различных услуг, оказываемых дачникам. В Муринской волости в большом количестве заготавливались веники для столичных бань, а также метлы.
Занимались также уездные крестьяне разносной и развозной торговлей – из-за близости к столице и при летнем обилии дачников, а кроме того – драньем ивовой коры и плетением корзин. Кое-кто нанимался в поденщики – в качестве чернорабочих на фабриках и заводах, расположенных в южной части уезда. Отдельно от других промыслов стоял «питомнический», связанный со взятием на воспитание «питомцев» Воспитательного дома. Впрочем, этому уникальному явлению посвящена отдельная глава данной книги.
Большое внимание в «Памятной книжке С.-Петербургской губернии на 1905 год» уделялось кустарным промыслам, которыми занимались жители уезда. В ближайших предместьях Петербурга – на Большой и Малой Охте – процветали столярное и бондарное дело. Столярные изделия охтенских мастеров (они обычно сбывались торговцам мебели, особенно – в Апраксин двор) отличались высоким качеством. «Их столярные заказные изделия настолько хороши и чисто выполнены, что даже лучшими столичными фабрикантами они охотно выдаются за свои», – уведомляла «Памятная книжка».
На Пороховых заводах и в селении Исаковка, близ Большой Охты, сосредоточивался токарный промысел. Там выделывалось больше всего рукояток для разных инструментов, а также игрушек и ножек для мебели и гробов. Кроме того, еще во времена Петра I на Охте возникла артель резчиков по дереву она продолжала существовать на протяжении двух столетий!
Большое распространение в Санкт-Петербургском уезде получил портняжный промысел, причем количество швей преобладало над портными-мужчинами. В различных местностях швеи специализировались: в качестве портних верхнего платья, белошвеек, жилетчиц. Больше всего швей было в Полюстровской и Московской волостях. Они шили вещи, главным образом, для столичных рынков и частично на охтинские лавки. Работа по частным заказам встречалась достаточно редко. Швеи брали заказы либо прямо из магазинов, либо через посредство «хозяек». Те, имея дело с магазином, раздавали работу от себя или при посредстве состоятельных портных и швей.
Заметное место среди промыслов составляло вязание рыболовных сетей. Важнейшими центрами являлись Рыбацкая и Усть-Ижорская волости. Вязали в основном женщины, причем в свободное от других занятий время. В Сестрорецке достаточно широкое развитие получило шитье перчаток, хотя перчаточницы получали за свою работу мизерный заработок.
В Пороховых заводах и в соседней Ржевской слободе подрабатывали шитьем кулей. По свидетельству «Памятной книжки С.-Петербургской губернии на 1905 год», шитье кулей являлось «едва ли не самой жалкой формой промысловой деятельности местного населения; заняты промыслом исключительно женщины и по большей части семьи, лишенные взрослых мужчин-работников; материалом для производства служат держанные рогожные кули из-под овса и других зерновых хлебов, покупаемые в городе или у местных торговцев». Добытые кули мыли, сушили и разбирали на мочало, из него на самодельных станках изготавливали рогожное полотно и из этой «ткани» сшивали кулек. Заработок «кулечники» получали ничтожный: столичные мясные лавки платили всего по 25-30 копеек за 10 кульков, а местные скупщики и того меньше.
Среди других кустарных промыслов, популярных у жителей Санкт-Петербургского уезда, выделялись плотничество, кузнечно-слесарное и сапожное дело. Размер заработка кустарей-сапожников находился в зависимости от большей или меньшей близости столицы. В Рыбацкой волости существовал картонно-коробочный промысел. В селе Рыбацком работало несколько мастерских, где делали коробки для папирос, и трудились там, как правило, подростки.
В зеркале земской статистики
О том, как тяжела и невыносима была жизнь крестьян до Октябрьской революции, раньше много говорилось в любом школьном учебнике. Мы настолько свыклись с этим утверждением, что без сомнений полагали: только революция принесла свободу и достаток крестьянину.
Однако так ли это? О том, как действительно жилось простому сельскому жителю Петербургской губернии, можно судить на примере крестьян, живших в нынешнем Волосовском районе. Помогут нам в этом отчеты земской статистики начала XX века, беспристрастно зафиксировавшей, сколько платили крестьянину за выполняемую работу и сколько чего за такие деньги он мог приобрести.
Но для начала – строки из воспоминаний жителя деревни Торосово Самуила Ивановича Нуттунена. Хранятся его рукописные страницы в библиотеке совхоза «Торосово». По таким «мемуарам» прежде воспитывали школьников, рассказывая о «тяжкой жизни крестьян при царе».
«До революции крестьяне деревни Торосово и соседних деревень жили бедно, – писал Самуил Нуттунен. – Клочки земли пахали сохой, хлеб жали серпом, а молотили цепами. Лучшие земли и леса принадлежали барону Врангелю. С раннего утра и до позднего вечера крестьяне работали на баронских полях и животноводческих фермах – мызах, а ночью обрабатывали свои земельные покосы. Дети крестьян с малых лет работали на полях. Им приходилось много работать с восхода до захода солнца наравне со взрослыми. За малейшее непослушание баронским законам мужчин секли розгами на конюшне и сбривали волос с половины головы.
В начале XX века Россия перешла в стадию загнивающего капитализма. Это обострило все противоречия в стране. Пролетариат повел решительное наступление на самодержавие. Нещадная эксплуатация, кабальная арендная система пашни, пастбищ и сенокосных угодий, штрафы за потраву, за порубку леса, за нарушение прав баронской собственности разоряли крестьян деревни Торосово и вовлекали их в политическую борьбу».
Так создавались легенды, живущие до сих пор. А теперь обратимся к материалам земской статистики за те самые годы, о которых упоминает в своих воспоминаниях Самуил Иванович Нуттунен. Земские статистки Петербургской губернии очень скрупулезно зафиксир