Празднуем 125 лет со дня рождения Б.В. Томашевского у Зои Борисовны в Пушкине.
Сначала надо кое-то объяснить. На выставке Рихтера «Музыкант и его встречи в искусстве», которую мы уже вспоминали, был портрет Фонвизина. Такая женщина-вамп. Одета под стать внешности – очень эксцентрично. В подписи Слава рассказывал, что к нему часто приходили письма от одной поклонницы. Называла она себя странно: Имаст.
АЛ: Имаст – это фамилия?
ЗТ: Это ее выдумка. Фамилии не знает никто. Письма были очень любопытные, но познакомиться с Рихтером она почему-то не пожелала… Потом прислала в подарок свой портрет. Фонвизин!!! Слава так и написал, с тремя восклицательными знаками… В этом сюжете все важно. И то, что она писала такие интересные письма, и то, что не захотела встречи, и то, что ее нарисовал один из любимых Рихтером художников.
Так вот, когда я ее увидела, то сразу поняла: Имаст. Ошибиться я не могла. Ведь фонвизинский портрет я знаю наизусть, а она пришла одетой точно так, как нарисовал художник. В руках Имаст держала букетики любимых Славиных цветов. Такой горошек. Она очень смело прошла прямо к гробу, положила цветы, долго стояла, а потом удалилась…
Тут появляются премьер Черномырдин и почему-то депутат Бабурин. Буквально выскакивают откуда-то, как чертики. Прямо на гроб. Страшно растерялись, не знали, куда двигаться дальше. Стали глазами искать кого-то, кто им объяснит. И тогда Черномырдин решительно подошел к Нине Львовне, задал ей какой-то вопрос, но она замотала головой. Видимо, спросил, не нужно ли толкнуть речь? Поцеловал ей ручки и все что-то говорил, говорил… Потом они с Бабуриным как растворились. Нина Львовна подозвала меня и спросила: «Зоинька, вы не знаете, кто это?»
АЛ: Неужели у Рихтеров не было телевизора?
ЗТ: Был, конечно, но они смотрели только то, что их интересовало. К тому же они очень много ездили… Вы знаете, что Черномырдин оказался в Нью-Йорке в дни похорон Бродского? Даже отправился на его похороны, но спутал адрес и не попал.
АЛ: Все это очень грустно, но роль Черномырдина забавная. И даже узнаваемая. Не зря же Виктор Степанович однажды сказал: «Хотелось как лучше, а получилось как всегда».
Зоя Борисовна как петербургский человек
Не только в Петербурге живут так, но в Петербурге такое поведение кажется само собой разумеющимся. Если здешние обитатели будут существовать по-другому, их упрекнут в измене родному менталитету.
Уж не придумал ли Петр вместе с городом и его жителей? Очень уж сильна в них примесь сочиненности.
Конечно, для Зои Борисовны это еще и воспитание. Если в детстве тебе объяснили, что помощь пожилой поэтессе – прежде всего, то дальнейший твой выбор предопределен.
Теперь ясно, с чего все началось? С того, что она, маленькая, чуть выше дверной ручки, звонит в квартиру в Фонтанном доме.
При этом считает это служением, а себя – участницей той свиты, что играет короля. Своей верностью возвращающей кумирам их настоящую роль.
Странно? Такой у нас город. Некоторые города существуют как воплощение, а Петербург еще как идея.
Идея Петербурга
Какая идея может быть у города, построенного на болоте? Преодоление. Где-то в другом месте все дается легко, а здесь непременно трудно.
Каждое поколение петербуржцев вновь переживает миф о его рождении. Как бы создает город заново. Проходит через испытания, а потом непременно побеждает.
Революции, убийство Кирова, война, «Ленинградское дело»… Всякий раз казалось, что Петербургу уже не справиться, но он переживал и это.
Значит, не в том дело, что жизнь мучительна, а в том, что через это пробивается. А уж если пробилось, взошло, светится, освещает – то лишь это одно и имеет смысл.
Еще вспомним, что город начинался с замысла. Как «Евгений Онегин» или «Война и мир». Сперва Петр увидел его целиком, и лишь потом началось строительство.
С тех пор в Петербурге творчество в цене. Где еще ставят монументы вдохновению? Стремятся запечатлеть ту единственную минуту, когда человек раскрывает свой дар.
Ведь Медный всадник – это почти автор за письменным столом. Рука не просто решительная, а зрячая. Угадывающая нечто такое, что потом станет важно для всех.
И аникушинский Пушкин не читает, а сочиняет. Остановился, прислушался. Почувствовал, как из невнятного бормотанья возникают стихи.
Повторил про себя, правой рукой отбил ритм. Действительно неплохо! Так взволновался, что расстегнул сюртук.
Правда, есть еще Ленин у станции метро Московская. Как бы брат Пушкина. Весь такой взвинченный и тоже претендующий на поэтический жест.
Впрочем, нас, петербуржцев, не проведешь. Уж мы-то легко отличим творческое волнение от графоманских потуг.
Что может родиться из такого порыва? Вода, много воды. Неудивительно, что с недавних пор Ленина плотной стеной окружают фонтаны.
У Осмеркина есть холст с Русским музеем. Как всегда у этого художника, удивительно красивый. Буквально каждый сантиметр – живопись.
Впечатление при этом такое, что чего-то на полотне не хватает. Правда, не сразу догадываешься, чего именно.
Ну, конечно же, Пушкина. Все на месте – садик, ограда, желтое здание впереди, – а он почему-то отсутствует.
Может, вышел куда-то? Отправился на Марсово повидать Суворова или решил навестить Кутузова у Казанского собора?
Нет, все значительно проще. В это время не существовало не только памятника, но и его творец лишь начинал разминать глину.
Если уже в двадцатые Пушкин как бы подразумевался, то Ленина у метро как не было так и нет. Даже стоящие в ряд фонтаны не прикрывают его пустоту.
Еще о памятниках
О памятниках Пушкину и Ленину Зоя Борисовна тоже кое-что вспоминает. Хотя эти творения принадлежат одному скульптору, ее рассказы очень разные.
Что касается Пушкина, тут все очень серьезно. И, к тому же, освящено именем Бориса Викторовича.
Монумент решили установить ко дню гибели в 1937 году. По этому поводу устроили конкурс и создали специальную комиссию.
В конкурсе участвовали не только мощные люди вроде Томского и Манизера, но и такие настоящие скульпторы как Андреев.
На одном заседании комиссии Томашевский сказал, что видит Пушкина только в проекте студента второго курса Аникушина.
Вывод вполне в его духе. Уж он-то смотрел исключительно на проекты, а не на ордена их творцов.
С тех пор Аникушин считал Бориса Викторовича своим крестным и всегда звал Зою Борисовну на открытие своих работ.
Хоть большой начальник был Аникушин, а человек симпатичный. Не зря за глаза его звали дядей Мишей.
Можно ли отказать дяде Мише? Михаилу Константиновичу еще допустимо, а дяде Мише никогда.
Зоя Борисовна отправилась на открытие его Ленина. Стоит в толпе вместе со всеми и ожидает начала.
Наконец снимают покрывало. Вот это, оказывается, что. Правая рука сжимает кепку, нога по балетному отставлена в сторону…
Как написал прототип этого монумента? Шаг вперед, два назад. Общепринятая схема движений в вальсе.
Рядом расположился подвыпивший человек. Он внимательно посмотрел на памятник и очень похоже вытянул вперед руку.
– Вот вам Советская власть, – по-петушиному выкрикнул он, – и – простите меня, дурака!…
В предыдущей главке мы представили, что монументы путешествуют, а сейчас рассказали о человеке, который вообразил себя памятником.
Странно? Уверяю вас, это не самое удивительное, что случается в Петербурге.
Через некоторое время мы убедимся, что здешние здания разговаривают. Конечно, первые сто-двести лет они стоят молча, но потом у них возникают общие интересы.
ЗТ: С Бродским мы познакомились у Анны Андреевны в Комарово. Уходим от нее вместе, и уже за калиткой он говорит: «А я-то всегда думал, что она умерла». Мы с ним так смеялись.
Потом как-то приезжаю к Анне Андреевне, а Бродский, Рейн и Найман от нее уходят. Ахматова стоит на крылечке и машет им ручкой. Когда они удалились, она повернулась ко мне и изрекла: «Если с этим мальчиком ничего не случится, то это будет большой русский поэт». Я сразу поняла, о ком из этой троицы она говорит. Только у Бродского было такое лицо. Он напоминал Христа с картин раннего Возрождения. Тогда изображали Христа золотым.
Когда Иосиф впервые оказался у нас на Грибоедова, он был совершенно сражен. Воскликнул: «Боже, куда я попал!». Сразу бросился к полкам, нашел два тома прижизненного Батюшкова…
АЛ: Все-таки это мальчик из полутора комнат…
ЗТ: Вы знаете, что Александр Александрович Пушкин, генерал, последние годы проживал в том же этаже дома Мурузи, что Иосиф. Комната Бродских была по-своему роскошная. Высокие потолки, огромные окна. Разделялась аркой, за аркой было что-то вроде алькова, окна выходили на Спасскую площадь. Конечно, все это в жуткой коммуналке. Со своими антисемитами, хулиганами.
Нельзя сказать, что родители Иосифа были характерные евреи… Ну, может, в большей степени мать. Не знаю, кто Мария Моисеевна по образованию, но работала она бухгалтером. Девичья фамилия – Вольперт. Ее родная сестра – актриса Дина Вольперт из театра Комиссаржевской, а до этого – из БДТ. Помню ее в каких-то спектаклях вместе с Никритиной. Еще до Товстоногова, конечно. Иосиф о тетке всегда говорил с большой симпатией.
АЛ: У Бродского, как я понимаю, были непростые отношения с родителями. В первую очередь с отцом. В книжке Лосева написано, что свое имя он получил в честь Сталина.
ЗТ: Это были люди очень правильные. Иосиф горячо любил мать и отца и всегда сокрушался по поводу их наивности. В восьмом классе он перестал учиться. Посреди урока попросил у учительницы разрешения выйти в туалет – и больше в школу не возвращался. Вдруг понял, что для него это пустая трата времени. Родители его решение восприняли как катастрофу. Александр Иванович, желая предостеречь сына от еще более безрассудных поступков, отнес его дневник в Большой дом. С этого момента его и взяли на заметку. Когда мы познакомились и на электричке возвращались от Анны Андреевны, он мне все это повествовал. Говорил, как трудно жить в одной комнате, если близкие ему люди не понимают, что он поэт… Уже тогда он поразил меня своими познаниями. Читал наизусть длиннющие стихотворения Батюшкова. Для Иосифа, конечно, было очень важно, что мама занималась Баратынским. Потом она Баратынского ему подарила – нет, не двухтомник, подготовленный ею для «Библиотеки поэта», а другое издание… Представьте, во время войны случился какой-то юбилей, и Фадеев решил это отметить. Выпустили книжку – тоже составленную мамой, – на очень плохой бумаге, в неважном переплете. Эта книга была с Иосифом и в тюрьме, и в ссылке…