– Мы закрылись пятнадцать минут назад, но это не страшно – откроемся снова.
Под потолком зажглись круглые матовые светильники, и Даша увидела перед собой небольшой, квадратной формы зал. Не больше десятка столиков, застеленных бежево-золотистыми скатертями, касса, вешалки для одежды, стол администратора, двери, ведущие в туалет и на кухню, – все это помещалось здесь с большим трудом, но ощущения тесноты не было.
Каждая картина на стене, каждая солонка на столе и каждый стул были на своем месте и смотрелись настолько органично, настолько целостно и уместно, что напоминали не предметы мебели и детали интерьера, которые можно в любой момент убрать и заменить другими, а нечто вроде деревьев, долгие годы растущих в саду. Создавалось ощущение, что они были тут всегда, от самого сотворения мира, и чувство покоя, умиротворения, защищенности, которое вмиг окутало Дашу, оказалось таким теплым и глубоким, что она подумала: «Я словно вернулась домой после долгого путешествия. Или вновь оказалась в материнской утробе».
– Многие так говорят, милая, – улыбнулась Наталья Антоновна, запирая за ними дверь. – Людям нравится мое кафе. Я не даю никакой рекламы, но оно никогда не пустует.
Оказывается, Даша произнесла эти слова вслух, сама того не заметив!
– Как называется ваше заведение? – спросила она, чтобы скрыть смущение. – Я не приметила вывески.
– А вы и не могли этого сделать. Нет никакой вывески. Люди проходят по улице, заглядывают в окно и видят, что внутри, – говоря это, старушка указала рукой в сторону единственного окна – большого, почти во всю стену, не прикрытого шторами. На широком подоконнике в живописном беспорядке теснились цветочные горшки, декоративные вазы, свечи в изысканных подсвечниках и статуэтки. – Если им нравится, они заходят. Что же до названий… – Наталья Антоновна поправила безупречную прическу и покачала головой. – В этом есть что-то унылое, прямолинейное и окончательное. Бесповоротное, понимаете? Тебе сразу говорят, что тебя ждет, не оставляя выбора и возможности разглядеть иное – то, что ты хотел бы увидеть. Полагаю, не стоит навешивать ярлыки на все подряд.
До той минуты Даша никогда об этом не задумывалась, но сейчас поняла, что хозяйка кафе совершенно права.
– Ох, простите меня, совсем вас заговорила! Проходите, Дашенька! В кафе нет городского телефона, а сотовый у меня дома, сейчас схожу и принесу. – Заметив удивление на лице Даши, старушка пояснила: – Я живу здесь же, в квартире на втором этаже.
Наверное, Наталья Антоновна происходит из какого-нибудь старинного дворянского или купеческого рода, подумалось Даше, и прежде ее семье принадлежал весь этот дом. Теперь же – лишь квартирка на втором этаже и крошечное кафе. Как печально! Как трагично и несправедливо!
Впрочем, старушка не выглядела грустной или озлобленной.
– Или, быть может, немного отдохнете и перекусите, прежде чем ехать обратно?
Даша тотчас решила: это именно то, что ей нужно, чего хочется! Ну, вернется она сейчас в гостиницу. А там – насупленный, оскорбленный в лучших чувствах Дима, которого придется просить принести кошелек или заплатить таксисту.
И кольцо, которое она не приняла.
И их ужасная ссора.
И целая ночь, и вдобавок целый завтрашний день, который им придется провести рядом, испытывая обиду, неловкость и острое желание оказаться на другом конце земного шара, подальше от человека, который из близкого вдруг превратился в чужого.
Она не успела ответить, но проницательная Наталья Антоновна все поняла без слов.
– Вы пока ступайте, Дашенька, вымойте руки, а я приготовлю ужин.
Маленькая туалетная комната была выложена кофейного цвета плиткой с узором из золотистых бутончиков. Даша посмотрела на себя в зеркало.
Страшилище, да и только: от укладки остались одни воспоминания, тушь на пострадавшем с вечера глазу потекла, пятна румян напоминают клоунский грим. «Немедленно смыть это безобразие!» – решила она и включила воду.
Когда умытая и посвежевшая Даша вернулась в зал, общий свет был выключен. Наталья Антоновна накрыла столик в уютном углу, подальше от окна, и зажгла свисающий над ним светильник-шар.
– Я сделала бутерброды, – сообщила хозяйка, разливая по чашкам чай из круглобокого чайничка. – Есть еще фрукты и мои фирменные пирожки с ежевикой. Но они пока в духовке, нужно подогреть.
– А деньги-то! – встрепенулась Даша. – Напишите мне номер карты, я приеду в гостиницу и сразу переведу…
Наталья Антоновна замахала руками.
– Дашенька, я ведь сказала: кафе закрыто! Теперь вы не посетительница, а моя гостья. Разве воспитанные люди позволят себе брать плату за еду с дорогих гостей, который заглянули на огонек?
Не зная, что ответить, Даша пробормотала слова благодарности и села за стол. Взглянув на румяные персики, крупные сливы и гроздочки винограда, на аппетитные сэндвичи, разложенные по тарелкам, она почувствовала, что зверски голодна. Вместо обеда они с Димой перекусили кое-как, гуляя по городу, а ужина она и вовсе лишилась.
– Вот эти – с сыром и ветчиной, а вот тут – с копченой курицей, маринованными огурчиками и зеленью, – угощала Наталья Антоновна. – Я налила нам чаю, но, возможно, вы предпочли бы кофе или сок?
Даша, которая уже принялась за бутерброд, уверила старушку, что чай будет в самый раз. Бутерброды оказались исключительно вкусными: булочки слегка поджарены, соус в меру острый, мясо тает во рту. Неудивительно, что посетители, побывав здесь однажды, спешили прийти снова.
– Мне очень нравится ваше кафе, – с чувством сказала Даша и, не сдержавшись, добавила, хотя не собиралась этого говорить: – Единственное, что мне вообще понравилось в этом городе.
Сказала – и укорила себя: Наталья Антоновна, очевидно, всю жизнь прожила в Петербурге, это для нее лучшее место в мире, а она полезла со своим непрошеным мнением!
Однако Наталья Антоновна, судя по всему, ничуть не обиделась.
– Петербург – необычный город. Непохожий на остальные. Призрачный и зыбкий, он ускользает от вас, открывается не сразу и не всем. Поворачивается к человеку парадной стороной, ошеломляет – и тот либо восхищается, благоговеет, либо стынет от ледяной красоты и бежит прочь. А душу свою, скрытую за нарядными фасадами, площадями, мостами, город прячет и бережет… – Она помолчала, теребя уголок скатерти. – Петербург напоминает мне оперу: одни любят ее до самозабвения, с первой услышанной ноты и на всю жизнь, у других она вызывает жгучую неприязнь и непонимание. Те и другие имеют право думать, воспринимать, как хотят.
Наталья Антоновна сделала маленький глоток чаю, положила в рот виноградину.
– А как же вы попали сюда, Дашенька? Почему оказались в одиночестве, поздно вечером?
В глазах ее светилось живое участие, спрашивала она не из праздного суетного любопытства, но желая помочь, утешить. Даша сразу поняла это, и ей захотелось рассказать обо всем, поделиться с незнакомым, но мудрым и добрым человеком.
Возможно, это было неправильно – вот так, между прочим, за едой, рассказывать о себе и своих отношениях с Димой, но Даша говорила, не испытывая неловкости и чувствуя, что на душе становится легче.
– Но теперь-то вы, конечно, жалеете о том, что наговорили? Вам хотелось бы все исправить, вернуть обратно и помириться с Димой? Принять кольцо и выйти за него замуж?
– Нет, – быстро ответила Даша, толком не обдумав сказанное. – То есть мне, безусловно, жаль, что все вышло так… жестоко. Он очень хороший, любит меня, предложение сделал, а я… Я хотела, чтобы все было по-другому, чтобы мы поговорили и поняли друг друга.
– Можно ли понять и принять, когда любимый человек объявляет, что ты ему больше не нужен? Даже если это сказано сочувственным тоном? И разве можно найти подходящий момент, чтобы ранить в самое сердце? Боль все равно будет огромной, – тихо проговорила Наталья Антоновна.
Даша застыла, не зная, что сказать, – это прозвучало как признание, как воспоминание о пережитом.
– Мое кафе – единственное, что у меня есть. Я люблю это место, в нем вся моя жизнь. Мне нравится приходить сюда по утрам, нравятся люди, которые здесь работают – их немного, но мы близки друг другу. Нравятся посетители – каждому я радуюсь и каждого встречаю как родного. Все тут по моему вкусу, на мой лад…
– Значит, вы счастливы? – нетерпеливо спросила Даша.
Наталья Антоновна посмотрела на нее странно знакомым взглядом, в котором читалась смесь жалости, умиления и удивления. Однажды шестилетняя Даша вернулась из садика и, улыбаясь во весь рот, объявила маме о своем открытии: надо просто взять и нарисовать деньги, сколько нужно, сколько захочется! Тогда не придется ходить на работу, можно будет каждый день кататься в парке на каруселях и есть мороженое! Мама тогда поглядела на дочку точно так же, как сейчас Наталья Антоновна.
– Настолько, насколько может быть счастлив одинокий человек. Когда-то мне пришлось выбирать. Я была актрисой, в прошлом даже известной, и мне все время казалось, что лучшие роли еще впереди.
«Так и знала, что она необычная женщина!»
– Выбор был очевиден, иных вариантов попросту не существовало – так мне казалось. Николай не мог конкурировать с Шекспиром или Чеховым.
– А теперь вы что же, раскаиваетесь? Вы блистали на сцене, занимались тем, что вам было по душе, к чему вас предназначила судьба. А если бы вы не отказали этому Николаю, вышли замуж, бросили театр? Что вас ждало бы тогда?
– Как ты сказала Диме, дети, борщи и ватрушки, – с грустной усмешкой ответила Наталья Антоновна.
– Вот именно! – не собираясь замечать иронии, воскликнула Даша. Ей почему-то непременно хотелось все объяснить, убедить Наталью Антоновну (а заодно, вероятно, и себя саму) в правильности своих мыслей. – У вас был театр, теперь есть любимое кафе. Вы прожили… то есть живете полной жизнью. Да, она не похожа на жизнь многих других женщин, но от этого не стала хуже. Наоборот, о ней можно только мечтать! Вы сказали, что нельзя навешивать вывески и ярлыки – и были правы! Если ты женщина, это не означает, что обязана стремиться выйти замуж и нарожать кучу детей. Кому это нравится – пожалуйста. Но я другая, у меня другие цели. Каждому свое!