«Имею честь донесть, курьер мне объявил, что господина Радищева объехал от Иркутска с небольшим в двухстах верстах, почему он на сих днях и ожидается сюда. По приезде же его, в каком положении будет здоровие его и как он примет намерение отправиться в определённое ему место, обстоятельно вашему сиятельству донести не оставлю…»
Письмо было написано, законвертовано, а генерал-губернатору всё ещё хотелось выказать что-либо угодное графу Воронцову. Заложив руки за спину, он размеренно прохаживался по комнате, распахнув полы длинного, гродетурового, зелёного оттенка, халата. Иван Алферьевич Пиль даже дома любил носить на халате знаки отличия, подчёркивающие его заслуги.
Генерал-губернатор остановился против окна. Сквозь облетевшие в небольшом палисаднике молодые лиственницы, рябину с рясными кистями ягод хорошо была видна городская улица. По деревянному тротуару бодро шагал человек высокого роста, помахивая картузом в руке. Простой тёплый кафтан плотно облегал его крепкую, атлетически сложённую фигуру. Чувствовалось, что этот человек любил простор. Он держал себя здесь вольно, как все мужественные мореходцы, привыкшие к штормам и бурям, к каждодневным опасностям в своей смелой жизни.
Он внимательно посматривал по сторонам, и, кажется, от зоркого взгляда его ничего не ускользало.
— Гордый и знатный мореходец, — проговорил вполголоса Пиль, придерживаясь руками за широкие отвороты халата, отделанные темнозелёным бархатом, — независимый человек с железным характером…
Это был мореплаватель Григорий Шелехов. Глядя на него из окна, Иван Алферьевич вспомнил о рескрипте Екатерины II, полученном из столицы накануне. Пиль окликнул камердинера и попросил его немедля позвать к себе Григория Шелехова.
Иван Алферьевич прилёг на сафьяновый пуховик, поправил на голове белый колпак с яркопунцовым рубчиком. Он набил трубку табаком и закурил, поджидая Шелехова. Генерал-губернатор поощрял все начинания сибирского аргонавта. Дела мореходной компании и торговли, которую умело развернул неукротимый купец, до самозабвения преданный тому, что он делал, обещали Ивану Алферьевичу личные выгоды и похвалы, которые он мог заслужить от государыни.
Он не вникал и глубоко не задумывался над тем, что сулило смелое предприятие Шелехова отечеству, а интересовался более тем, что оно могло принести ему. Покровительствуя Шелехову, генерал-губернатор думал, о том, в какой степени успехи мореходца возвысят его, наместника далёкого края, пекущегося столь рачительно о делах государственной важности, в глазах императрицы.
Шелехов, частенько бывавший в губернаторском доме, появился в дверях вслед за камердинером, не успевшим оповестить Ивана Алферьевича о его приходе.
— Ваше превосходительство, звали меня? — вместо приветствия, спросил Григорий Шелехов сильным и звучным голосом, быстро входя в комнату Пиля.
— Садись, Григорий Иванович, — указал рукой Пиль на кресло, не приподнявшись с пуховика и подчёркивая этим пропасть, какая лежала между ним и простолюдином, каким был Шелехов. Генерал-губернатор держал большую трубку с янтарным мундштуком. На коленях его лежал красный шёлковый платок и табакерка с изображением греческого мудреца.
Григорий Шелехов привык видеть генерал-губернатора и встречаться с ним в домашней обстановке и нисколько не удивился его внешне холодному приёму. Таков был по натуре этот наместник Сибири. Шелехов давно раскусил его и догадался, что больше всего интересовало Пиля в успехах его предприятия, и делал вид, что верит в искреннее желание генерал-губернатора помочь ему в начатом деле.
Не награды из рук Екатерины мечтал получить Шелехов, не возвышения себе искал он, направляясь к далёким Алеутским островам. Границы государства российского, отодвинутые к берегам Нового Света, хотел увидеть он. Ради такой благородной цели можно было отдать годы жизни на изучение мореходных книг и географии, мужественно переносить все тяжёлые труды землепроходца, пускающегося в далёкий и неизведанный путь.
Что могли значить на этом большом пути какие-то корыстные стремления одного человека, думающего лишь о себе, а не о возвеличении родного отечества? Шелехов понимал это, и для него важнее всего было то, чтобы генерал-губернатор поднимал перед Екатериной вопросы, кровно затрагивающие его интересы, умножающие славу отечества.
— Эрик Лаксман, судя по письму, задержится в Санкт-Петербурге, — сказал Пиль.
Шелехов знал, что Эрик Лаксман добивался в столице разрешения послать новую экспедицию к берегам Тихого океана. Он был другом Григория Ивановича. После того, как в руках Эрика Лаксмана очутилась карта Японии, оба они заговорили об экспедиции, предвидя, сколь важно будет для России иметь на Востоке выход к морю, которого она не имела. Заветной мечтой их стало завязать сношения с Японией, исследовать тихоокеанские окраины Сибири. Поводом к этому служили уже установившиеся сношения Иркутска с Америкой, начатые успешно мореходной компанией Шелехова и Голикова. Пиль поддержал их и написал в Санкт-Петербург пространное письмо, в котором изложил план Лаксмана и Шелехова об экспедиции в Японию. Теперь Эрик Лаксман, живя в столице, добивался разрешения Екатерины на поездку в Японию.
— Очень важно, ваше превосходительство, ускорить сие дело, — сказал Шелехов.
— Знаю, — отозвался генерал-губернатор.
Пиль не отличался независимостью своих суждений и в таких случаях всегда говорил:
— Как государыня прикажет… Бумагу послать в Санкт-Петербург можно…
Вспомнив о полученном рескрипте Екатерины, в котором уже предписывалось попытаться завести сношения с Востоком и склонить кого-либо из лучших иркутских купцов отправиться вместе с экспедицией, он осторожно спросил:
— А кого, Григорий Иванович, послать бы можно было в экспедицию из купцов наших?
— Торговля весьма разумный повод, — ответил Шелехов, — подумать надо. Плавание в Японию важно не коммерциею, а добрососедскими отношениями России со страною, которую мы ещё не знаем, но которую уже прибирают к рукам купцы аглицкие, купцы генуэзские, купцы французские…
Пиль несколько раз крякнул, удивляясь тому, сколь светел ум Шелехова, умеющего прозорливо видеть события, представляющие государственный интерес. Иван Алферьевич всегда с удовольствием выслушивал мнение Шелехова то по одному, то по другому вопросу, а потом, в тиши своего кабинета, сочинял очередные бумаги в столицу, предлагая на рассмотрение то одно, то другое предприятие, выгодное отечеству, связанное с его процветанием.
Генерал-губернатор переспросил Шелехова и ещё раз удостоверился, сколь важно то, о чём говорит мореходец.
— Ударить по рукам их надобно, — запальчиво проговорил Пиль.
— Надобно, — согласился Шелехов, — и чем раньше, тем лучше, — и спросил: — Что нового слышно на Кяхте?
— Вонифантьев и Нагель на днях возвращаются оттуда, поведают о делах, тогда и сказать можно будет о торге с Китаем…
— В Аляске торгуем, с Китаем торговать будем, завязать бы ещё узел российским купцам с Тибетом, — мечтательно и горячо сказал Шелехов.
— Ишь ты куда хватил! От твоей мечты дух захватывает, — довольно хмыкнул генерал-губернатор. — Дать бы тебе орлиные крылья, со всем миром торговать зачал бы.
Шелехов встал, выпрямился.
— С торговлей-то дух русский всюду просачивался бы, славу государству умножал. Это-о куда важнее, ваше превосходительство, нежели наша купецкая коммерция…
— Во-от ты ка-а-кой! — протянул генерал-губернатор.
Пиль рассмеялся, оскалив жёлтые зубы, и присел на пуховике.
«Надобно преданно служить государыне, — подумал он, — чтобы грудь украсили новые награды, надобно делать лишь то, что нравится ей и поднимает её величие перед монархами других государств».
— Экспедицию в Японию непременно пошлём, Григорий Иванович, — генерал-губернатор сощурил хитренькие глаза, — Лаксману и тебе возглавлять её поручу. Дело сие важное и отменное…
Пиль подумал и спросил уже о другом:
— Иван Ларионович долгонько задержится в Санкт-Петербурге?
Шелехов последнее письмо от Голикова получил с приказчиком Бочаровым, который привёз в адрес Пиля ящики Радищева от графа Воронцова.
— Не ведаю точно, — ответил Григорий Иванович и в свою очередь поинтересовался: что слышно о Радищеве?
— Курьеры обскакали его в Черемхове. Послезавтра ждать надобно, — неохотно сказал Пиль.
Шелехов наслышался о Радищеве от приказчика Голикова самых невероятных слухов и сейчас осторожно спросил у генерал-губернатора:
— Сказывают, опасными мыслями заражён, в немилость попал, верно ли?
— Дыма без огня не бывает, — слукавил Пиль, — приедет, увидим…
— Кстати говоря, ваше превосходительство, — осторожно сказал Шелехов, — ежели и заражён, то здравыми… Российские купцы знавали его по службе в коммерц-коллегии. Умно дела вёл, с государственною выгодою. Отзываются как о рачительном чиновнике…
— Под начальством графа Воронцова служил, — сказал неопределённо Пиль. Он явно воздерживался давать какую-либо личную оценку Радищеву из опасения, как бы потом его слова не обернулись против него же.
Генерал-губернатор отложил в сторону трубку, протёр янтарный мундштук платком и встал с пуховика. Шелехов знал: это означало, что на сегодня их беседа окончена. Григорий Иванович поклонился и торопливо вышел от Пиля.
Иван Алферьевич позвал камердинера и, когда тот просунулся в двери, сказал:
— Мундир мне и коляску к подъезду…
Ему следовало срочно отправить графу Воронцову письмо, уведомляющее о приезде в Иркутск Александра Радищева.
К полудню ещё издали замаячила колокольня Вознесенского монастыря, потом забелели его каменные стены. Как все обители, этот монастырь был обнесён высокой стеной с башнями по углам. За ней поднимались каменные и деревянные церквушки. К монастырю почти вплотную примыкало селение. До Иркутска оставалось четыре версты.
Четыре версты! Осенняя подмёрзшая дорога была настолько тряской, что приходилось останавливаться и отдыхать. Дети, Елизавета Васильевна, слуги чувствовали себя разбитыми и уставшими за длинную дорогу. В Вознесенском монастыре была сделана последняя остановка.