— Каков он собой?
— Видать, ущемлён судьбой, но горд духом. Такие бурям наперекор идут…
Григорий Иванович смолк, подыскивая нужные слова, которые точнее и полнее передали бы его впечатления о Радищеве.
— Великан мечты! И хотя у мечты его крылья подрезаны, всё же суждено ему быть кормчим дальнего плавания своего века, открывателем заветной цели, к берегам которой история приведёт человечество. Поборник свободы, враг всякого угнетения и несправедливости…
— Я вижу, он увлёк тебя, как юношу, — сказала Наталья Алексеевна.
Шелехов посмотрел на жену, немножко удивлённый её полушутливым тоном..
— Пламень души его обжигает…
Радищев навестил Шелехова под вечер. Григорий Иванович сидел в рабочей комнате и перебирал записи, сделанные им этим летом при посещении Охотска, куда прибывали, корабли с Кадьяка. Письменный стол его был завален всевозможными деловыми бумагами.
На большой подставке, вровень со столом, стоял голубой глобус, на стене висела синяя карта, испещрённая пунктирами морских походов судов компании к берегам Нового Света. Рядом с нею, на резной полочке, искусно сделанной из моржовой кости, стояла крохотная модель — точный прототип гальота «Три святителя», на котором Григорий Иванович с Натальей Алексеевной совершили своё плавание в водах Тихого океана.
В застеклённом шкафу, вместе с мореходными книгами и описаниями земель разными путешественниками, любовно хранилось сочинение историка Голикова «Деяния Петра Великого» в 12 томах в новиковском издании. На верхней полочке лежали предметы национального обихода чукчей, курильцев, алеутов: ножи, стрелы с наконечниками, курительные трубки, фигурки медведей, оленей, тюленей, человеческие фигурки, сделанные из моржовой кости.
Григорий Иванович, стремившийся познакомить своих соотечественников с бытом и нравом туземцев с Алеутских островов, велел своему правителю Самойлову приготовить и вывезти в Охотск образцы местной одежды, плетённых из трав и выдолбленных из дерева шляп, кожаные цыновки, игровые наряды: личины; шапки, венки, бубны, побрякушки.
Самойлов был исполнительным человеком и сделал всё, о чём просил его Шелехов. Предметы обихода и украшения туземцев были вывезены в Охотск, а оттуда доставлены в Иркутск. Григорий Иванович пожертвовал их в музеум, а часть вещей алеутов оставил на память себе. Это была редкостная и интересная коллекция, на которую обращали внимание все, кто бывал в доме Шелехова.
Полкомнаты занимала шкура белого медведя, постланная вместо ковра на полу, обращенная головой к двери. На стене, в дополнение ко всему, красовалась оленья голова с ветвистыми рогами, раскинувшимися в стороны, и чучело совы с красновато-огненными глазами.
Рабочая комната Шелехова как бы являла собою уголок заманчивого и богатого края и красноречиво свидетельствовала о великих открытиях, свершённых мореходцами его компании.
Радищеву прежде всего бросилась в глаза эта необычная обстановка, придающая особый уют и прелесть рабочей комнате Григория Ивановича, сразу вводящая в сокровенные чаяния хозяина, невольно располагающая к разговору о делах, свершаемых за тысячи вёрст от Иркутска.
— Я прочитал ваше описание странствования, но то, что вижу здесь, дополняет чудесную летопись мореходца, — вместо приветствия сказал Радищев, пожимая руку Шелехова и осматривая его комнату.
— Пожалуйста, Александр Николаевич, — указывая на кресло возле стола, сказал Григорий Иванович и с оттенком непонятного сожаления добавил, что недоволен своей книгой, напечатанной в Санкт-Петербурге.
— Нет, разрешите познакомиться с редкостными богатствами края, — отказываясь от приглашения сесть в кресло и внимательно рассматривая содержимое застеклённого шкафчика, сказал Радищев и спросил, почему Григорий Иванович недоволен изданием своей книги.
— Нездоровые аппетиты сей книгой у иностранцев возбудил. Бросились к американским берегам, как на лакомый кусочек… Драку затеяли, заспорили, кому честь открытия сих земель принадлежит…
Радищев оторвался от вещей, которые рассматривал в шкафчике, и указал на карту:
— Открытые нашими мореходцами земли, нанесённые на карту, останутся в веках за Россией…
— Карта что? — возразил Шелехов. — Разве нет примеров обратных тому, когда копии наших карт выдавались англичанами за собственноручные творения? Морские чертежи, Александр Николаевич, ненадёжны. Для прочности оного я тридцать гербов государственных на железных досках с надписью «земля российского владения» зарыл в местах, где ступала нога наших людей… Гербы эти потомкам нашим неподдельную правду скажут…
В комнату неслышно вошла Наталья Алексеевна в мягких туфлях, опушённых морским котиком. Ни Радищев, ни Шелехов, увлечённые беседой, не заметили её прихода.
— Я не помешаю вам? — приятным грудным голосом спросила она.
— Моя супруга, Наталья Алексеевна, — представил жену Шелехов.
Радищев шагнул навстречу Шелеховой — молодой и красивой, золотистой косой убравшей голову, и крепко пожал руку. Наталья Алексеевна прошла к столу и привела в кресло так, чтобы видеть Радищева, стоявшего возле шкафчика. Она приготовилась слушать беседу мужа с гостем.
— Я напомню один случай, — Григорий Иванович протянул руку к глобусу, по привычке повернул голубой шар и остановил его в нужный момент.
— Два корабля нашей флотилии пристали в сем месте у острова Беринга. Наталья Алексеевна была со мной в первом плавании, — взглянув на жену, добавил Григорий Иванович.
Посмотрел на Наталью Алексеевну и Радищев, встретив взгляд её карих подвижных глаз. Шелехов продолжал:
— На пустынном берегу мы нашли покосившийся крест. Под ним покоились кости бесстрашного командора, — голос Григория Ивановича чуть дрогнул. — Кругом были ямы с осыпавшимися краями. В них зимовала экспедиция Беринга…
Шелехов, собираясь с мыслями, сделал невольную паузу, а потом окрепшим, сильным голосом сказал:
— Не крест надгробный на сем месте хотелось увидеть, а герб российский, утверждающий славу и бесстрашие мореходцев в неведомых и суровых землях…
— Слава их — слава земли российской, — сказал Радищев, как бы продолжив этим мысль Григория Ивановича, с которой был согласен.
Наталья Алексеевна, слушая мужа, наблюдала за гостем. Благородное лицо Радищева было спокойно, пока он слушал, но сразу преобразилось, как только он сказал о славе земли российской. И, не говори Радищев этих слов, Наталья Алексеевна прочла бы их всё равно в его живых и выразительных глазах, которые словно горели непотухающим огоньком.
О чём были думы этого смелого, волевого, уже не молодого человека? Что занимало в эту минуту гордого изгнанника, странной судьбой заброшенного в их далёкие, сибирские края?
Радищев в свою очередь тоже внимательно посмотрел на Наталью Алексеевну и оценил её внешность. Свежее, совсем, молодое, чуть тронутое веснушками, лицо Шелеховой, сосредоточенные карие глаза были привлекательны и красивы.
Молчание становилось неловким и показалось Радищеву чересчур продолжительным. Александр Николаевич, заметив золочёный ковш с гербом, выжидал удобный момент, чтобы спросить Григория Ивановича о заинтересовавшей его реликвии, хранящейся в шкафу. Сейчас можно было спросить об этом, и Радищев, как бы между прочим, спросил Шелехова о золочёном ковше с гербом.
— Награда государя Петра Первого родичам моим за честную службу, — с заметной гордостью сказал он, — чту, как святыню семейную…
Радищев, ещё раньше понявший, что Григория Ивановича к берегам Аляски тянули не шкуры дымчатых песцов и бархатных котиков, а благородные цели открывателя новых земель, теперь окончательно убедился, что руководило Шелеховым в его нынешних делах. Что могло быть выше подвига, свершённого во имя цели, за которую боролись предки? Так и должен поступать истинный сын отечества!
— Россия и её окраина — Сибирь — мир, сотворенный Петром, — сказал воодушевлённо Шелехов. — Этот муж разлучил тьму со светом, открыл новый край государству нашему… Славу России услышали в Европе при Петре. С него началась новая история государства российского…
Осторожность оставляла Радищева всякий раз, когда собеседник обнаруживал созвучные его настроению мысли. В такие минуты к Александру Николаевичу приходил дар убеждениями совсем незаметно Радищев привязывал собеседника к своему сердцу.
— Пётр не в пример многим другим царям, именуемым Великими, — сказал Радищев, — действительно был мужем необыкновенным…
Александр Николаевич хорошо знал отечественную историю и часто искал в ней ответа на волнующие его вопросы об исконных формах политической жизни русского народа. Радищев видел, что цари и князья, отнявшие вольность у народа, с каждым годом, десятилетием, столетием всё более и более закабаляли его.
Наталья Алексеевна, следя за выражением лица гостя, всё больше и больше проникалась уважением к этому человеку.
Она заметила, что как только Радищев заговорил о Петре, лицо его вновь словно озарилось. Наталья Алексеевна вспомнила слова мужа: «пламень души его обжигает» и попыталась поглубже заглянуть в его открытые и ясные глаза, чтобы всем сердцем почувствовать искренность души Радищева.
— Скажу прямо, Пётр не отличался созданием учреждений, к народной пользе относящихся, — продолжал Радищев, — победитель Карла XII, этот властный самодержец дал первый стремление столь обширному государству, хотя народу российскому принёс более тягостное закабаление…
Наталье Алексеевне нравилась убеждённость Александра Николаевича, вдохновение, каким загорелся он, говоря о величии Петра, имя которого в семье Шелеховых чтили превыше всего на свете. Наталья Алексеевна перевела взгляд на мужа и поняла, что он также восхищён Радищевым. Она проникалась сейчас сама силой того вдохновения, которое горело в человеке, умеющем с большой страстью говорить о великом.
Радищеву припомнилось его первое сочинение «Письмо к другу, жительствующему в Тобольске», напечатанное в домашней типографии. Он долго вынашивал мысли, изложенные в этом письме, адресованном Сергею Янову, служившему тогда директором экономии в Казённой палате Тобольского наместничества. Это был его старый друг: они вместе учились в Пажеском корпусе, а затем в Лейпцигском университете. Однажды в их руки попало сочинение Жан-Жак Руссо «Об общественном договоре». Они, не отрываясь, прочли его залпом и горячо заспорили между собой: прав ли женевский гражданин, видевший в Петре «подражательный гений» и обвинивший русского царя в том, что он слишком рано стал насаждать цивилизацию среди своего народа.