Судебный следователь Лапп внимательно выслушал о результатах, проведённого расследования.
– Вы уверены, что господина Цехановича, – Николай Васильевич помахал рукой, – уже нет в России?
– Возможно всё, но на его месте я бы, в самом деле, плыл на пароходе в далёкие края.
– Я не пойму, отчего он не взял в кладовой наличные деньги, а удовольствовался облигациями?
– Это самый простой ответ, Цеханович взял пятьдесят тысяч, вы представьте, какой должен быть пакет с такой суммой и сколько места занимает пять облигаций?
– Но ведь деньги и есть деньги, ими можно расплатиться повсюду, хоть здесь, хоть за границей?
– Верно, но аы забываете, что Цеханович был банковским служащим и ему известно, куда с большей прибылью «сбыть» облигации.
– Значит, сбежавший господин не доступен для нашего правосудия?
– Не совсем так, я должен вести дальнейшее расследование, чтобы отправить помощника бухгалтера в края не столь отдалённые.
– И каким, позвольте узнать способом?
– Мне предстоит отбыть в столицу.
– Следствие завершено?
– Отнюдь, предстоит самое трудное – найти Михаила Сигизмундовича Цехановича.
– И для этой цели есть ориентиры?
– Я бы выразился словами Путилина: «Кое—какие зацепки есть».
– Не смею вас задерживать. Письмо я обязательно направлю в Департамент Внутренних Дел, но будет у меня к вам, Михаил Силантьевич, просьба, не сочтите за труд, посвящать меня в обстоятельства дальнейшего расследования.
– Что ж, Миша, я могу выразить благодарность за проведённое в столь короткое время расследование, хотя, – Путилин сделал попытку добавить ложку дёгтя в триумфальное возвращение сыскного агента, – тебе подфартило с Минском.
– Нет, Иван Дмитрич, если бы не Земельный Банк, я всё равно вышел бы на след Гмелина.
– Каким образом?
– Во—первых, ложь, а во—вторых, я узнал бы у Грушевского, кто ему донёс на отношения дочери и Цехановича.
– Прямо таки донёс.
– Именно.
– Каковы твои дальнейшие действия по расследованию?
– Я установил, что дочь Грушевского Алина проживает в Толмазовом переулке в доме Фёдора Петровича Ильина.
– уже побывал там?
– Само собой и без вашего ведома оставил следить за Грушевской Лёву Шахова, чем чёрт не шутит, может, Цеханович в столице.
– Сомневаюсь, правильно сказал Гмелин, плывёт по морю, аки посуху.
– Он поддерживал отношения с Алиной не один год, любовь, привязанность, не знаю, может и иные чувства, но должен с ней связаться, то ли почтой, то ли телеграфом, то ли через кого—то постороннего.
– Пока не буду препятствовать, это только пока, так что смотри, Миша, чтобы Цеханович обязательно сидел передо мною, хотелось бы с ним переговорить.
На третий день наблюдения госпожа Грушевская посетила банкирскую кантору Геймана, что на Четвёртой линии Васильевского острова.
Сразу же в дверь под аляпватой вывеской зашёл Миша, Шахов же тайно препроводил Алину до дома.
– Добрый день! – Жуков снял шляпу. – Мне необходимо видеть управляющего канторой.
– Как о вас доложить? – Подскочил расторопный чиновник.
– Михаил Силантьевич Жуков, сыскная полиция.
– Одну минуту, – служащий упорхнул оповещать управляющего о приходе господина из сыскного отделения.
Через некоторое время человек маленького роста, напоминающий катящийся шарик, появился перед Мишей.
– Яков Платонович Гейман, управляющий и владелец канторы, чем могу служить?
Жуков представился и спросил:
– Несколько минут тому из вашей канторы вышла женщина, хотелось бы узнать ее имя и цель визита?
– Михаил, – Яков Платонович кашлянул, – Силантьич, мы должны соблюдать тайну наших клиентов, поэтому, – он развёл руками, ничем не могу помочь.
– Господин Гейман, я интересуюсь ответом на заданный вам вопрос не по собственному любопытству, а руководствуюсь исключительно государственными интересами. Могу предположить, что дама обменяла облигацию внутреннего займа с одним из этих номеров, – Миша достал из кармана пиджака записную книжку, на наличные деньги или ценные бумаги и, если это так, то я подам бумагу вышестоящему начальству о том, что господин Гейман, руководствуясь исключительно прибылью от ценных бумаг, полученных преступным путём…
– Михаил Силантьич, вы не правильно меня поняли, да, в нашей канторе соблюдаем анонимность клиентов, но если это противоречит закону, то мы с большим удовольствием поможем.
– Скажите, с какой целью приходила незнакомка к вам в кантору?
– Чтобы обменять облигацию за этим номером, – управляющий указал на один из номеров, написанных на странице записной книжки, – на акции Государственного Банка.
– Как она представилась?
– Ее имя нам неизвестно.
– Как же вы проводите сделки, если клиент неизвестен? Вдруг он – преступник?
– Извините, молодой человек, – назидательным тоном произнёс господин Гейман, но в нашей области, чем меньше знаешь, тем лучше для дела.
– Хорошо, дама, которая обменяла облигацию на акции, впервые стала вашей клиенткой?
– Я ранее ее не видел.
– Яков Платонович, я вынужден забрать у вас облигацию, ибо она является уликой в деле об ограблении.
– Боже мой, а такой порядочной выглядела женщина, вот и верь после этого людям. Оставьте, Михаил Силантьевич, расписочку, всё—таки деньги не малые
– Людям можно, преступникам нельзя.
– А как их можно отличить?
Вопрос повис в воздухе.
– Я думаю, Иван Дмитрич, облигацию для Цехановича она обменяла, – подытожил рассказ Жуков.
– Мне тоже так кажется, – согласился с помощником Путилин, – что ещё дало наблюдение?
– Ни с кем не встречалась, ни к кому не ходила, складывается впечатление, что ждёт весточку от суженного.
– Вполне возможно, письма, телеграммы получала?
– Нет, мимо Лёвы не пролетела бы ни одна бумажка.
– Остаётся ждать.
– Иван Дмитрич, может, с ней стоит поговорить?
– Может, а вдруг, – начальник сыскной полиции навалился на стол грудью, – замкнётся, как улитка, ничего не знаю, ничего не ведаю.
– Но облигация?
– Нашла, по почте получила, ветром принесло, мало ли чего расскажет.
– Но служащие канторы, сам Гейман?
– Миша, свидетели есть, что облигацию Грушевской передавал Цеханович?
– Нет.
– Тогда продолжай слежку, вот когда она на встречу направится или весточку получит. Вот тогда на сцену может выйти господин Жуков со свидетельствами банковской канторы и иными документами.
– Я не согласен с вами, Иван Дмитрич, – Миша прищурил глаза, – сейчас самое время произвести обыск, ведь она должна объяснить, как у сравнительно бедной девушки, существующей за счёт преподавания, оказалась такая сумма денег?
– Хорошо, – отмахнулся Путилин, – я сказал, что в этом деле ты за главного, так что поступай, как считаешь нужным.
К обыску госпожа Грушевская не выказала интереса, словно столь деликатное дело касалось не ее, а кого—то иного.
Фёдор Петрович, хозяин дома, в котором проживала Алина, был подавлен и с каким—то интересом, смешанным с презрением, смотрел на жиличку и постоянно повторял:
– Надо же дожиться до такого позора!
– Вы не хотите выдать ценные бумаги, деньги или иные предметы, не принадлежащие вам, госпожа Грушевская, – Миша стоял подле кресла, в котором расположилась. Алина.
– Я слишком бедна, чтобы иметь средства, и не имею таких знакомых, которые давали бы мне на хранение, как вы выразились ценные бумаги, деньги и, – она передразнила сыскного агента, – иные вещи.
В комнатах подозреваемой в связи с исчезнувшим Цехановичем ничего не нашли, кроме нескольких писем без конвертов.
Побледневший Жуков нервически покусывал верхнюю губу и в нетерпении ходил по комнате, мысли перескакивали с одного на другое, потерпеть поражение в заведомо выигрышном деле было для Путилинского помощника сродни самоубийству. Столько потрачено сил, а всё впустую.
Госпожа Грушевская презрительно кривила губы, смотря серыми глазами на сыскного агента, в них читалось: «Ищите, ищите, может быть, дырку от иголки найдёте!»
– Видимо, произошла досадная ошибка, – пробормотал невразумительно Миша, Алина продолжала сидеть, даже тогда, когда полицейские, пришедшие с обыском, направились к выходу, – именно, в эту минуту что—то щёлкнуло в голове Жукова., – мадмуазель, – он подошёл к креслу, в котором расположилась госпожа Грушевская, – не соизволите ли подняться?
Алина вспыхнула, но продолжала сидеть.
Путилинский помощник расплылся в улыбке.
– Мадмуазель, не соизволите ли подняться с кресла, – Грушевская, словно не слышала слов сыскного агента, – не заставляйте, – голос Миши звучал ласково и трепетно, – применять силу.
– Господин полицейский, – послышался голос сзади, – что вы себе позволяете?
– Фёдор Петрович, – голос Миши звучал не с нотками металла, а именно, металлом, – если вы не хотите быть обвинённым в соучастии, то попрошу помолчать. Итак, – нежно и с улыбкой, – вы намерены подняться с кресла?
Плечи барышни поникли и она с трудом, преодолевая нежелание, встала.
– Благодарю, позвольте? – Жуков поднял пакет, на котором сидела Алина, вскрыл, – как и ожидалось, – добавил он, – акции государственного Банка на сумму десять тысяч рублей. Госпожа Грушевская, не поясните, кому принадлежать эти ценные бумаги.
– Мне, – Алина закрыла руками лицо.
– Тогда следующий вопрос, откуда они у вас?
– Вы же знаете сами, – процедила барышня.
– Госпожа Грушевская, преступление остаётся преступлением, даже исполненным во имя любви, – Путилин вышагивал по кабинету, в душе клокотало чувство, что столь юная девушка может быть не только причастна к краже облигаций, но и пострадать за милого Михаила.
– Мне совестно, – призналась Алина и прижала к лицу платок, – что я косвенным образом стала соучастницей столь неприглядного события.
– Давайте, милая барышня, называть всё своими именами, – Иван Дмитриевич остановился, – не знаю косвенным или прямым, но вы стали участницей кражи, наглой и беззастенчивой.