В кабинет вошел с хмурым лицом Милованов, казалось, что все розыски закончены прахом.
– Здравия желаю, Иван Дмитриевич, разрешите доложить о проведенных изысканиях?
– Не возражаю..
– Иван Дмитриевич, извиняюсь, но пока имею возможность доложить об одном розысканом подозреваемом.
– Это любопытно.
– Господин Старый– Леонидов не числиться ни в адресной экспедиции, ни в каком ином ведомстве, зато я запросил министерство и оно сразу же ответило, что данный господин проживает в Псковской губернии, бывает в Санкт—Петербурге наездами и не замечен в противуправных делах.
– Я понимаю озабоченность, но…
– Иван Дмитриевич, – перебил его агент, – я не склонен покрывать преступников, но в проверяемом господине я уверен, он невиновен и по узнанному мною он уехал из Петербурга вечером десятого.
– Хорошо, а не мог он тайно воротится?
– Это тоже проверено.
– А остальные?
– Пока ничего доложить не могу, – Милованов опустил голову, – занят остальными. Закладчик Кондратьев, упоминаемый в записях господина Сурова, никогда по записанному адресу не проживал, более того указанного года рождения и сословной принадлежности в Петербурге вообще нет. Пока добавить нечего. – Агент был прав, что именование себя чужой фамилией уже было немалым преступлением и строго каралось судебной властью во избежание появления безродных однофамильцев.
– Тогда не держу, жду с новостями.
Милованов с хмурым взглядом поднялся, надел шапку и вышел.
– Что мыслишь по данному делу? – Иван Дмитриевич обратился к помощнику.
– Лиц, втянутых в это дело немного, подозреваемых можно счесть по пальцам. Получается, что из нашего списка остались двое.
– Ты прав, но ежели идем не в ту сторону? – прищурив глаз, испытующе посмотрел на Жукова.
– Я тоже об этом думал, но не складывается иное. Вижу в преступниках одного из двоих.
– По правде говоря, с тобою согласен, – потом без перехода добавил, – тебе ничего не напоминает фамилия Озерский?
– Больше походит на Озерки.
– Мне тоже пришло в голову, наш пострел либо там живет, либо часто бывает, поэтому сразу без подготовки назвал первое, что пришло на ум.
– Возможно.
– Если он назвался чужой фамилией ювелиру, то мог придумать другую для записи в закладную книгу.
– Мог.
– Тогда Озерский один из неявившихся закладчиков.
– Кондратьев или Иевлев.
– Совершенно верно и против одного из них свидетельствует поврежденная рука.
– Точно так.
– Что ж я, – Иван Дмитриевич начал перебирать бумаги, – ведь в присутствии хозяина кассы господин Меллер обращался к Озерскому по имени и отчеству, значит, в обоих случаях они должны совпадать. Вот так и есть, Кондратьев Сергей Иванович. Сообщи Милованову.
– А что с Иевлевым?
– Пусть разыскивают обоих, нам надо до конца убедиться, что Иевлев не убийца, а простой человек в трудную минуту обратившийся в ссудную кассу.
Когда Михаил вышел, Иван Дмитриевич воротился к изучению бумаг. Теперь он по—новому взглянул на них. В одном месте он обратил внимание на приписку, сделанную грифельным карандашом: «Приходил С. И. много рассказывал о поездке в Тулу». С. И. – это мог быть Сергей Иванович, назвавшийся Кондратьевым. А мог быть и Степан Иевлев, тоже ведь С. И. Да, подумал он, они были, если не в приятельских, то в очень хороших отношениях и господин Суров мог его принимать в дальней комнате за бутылкой вина. И это говорит, что молодой человек имел возможность знать о состоянии денежных дел хозяина. Любопытно, когда он задумал свой черный замысел? Что подвигло молодого человека на лишение жизни двух душ? Не зверьми же он воспитывался?
Именно Он, господин Озерский? Кондратьев? Или?
Ездил в Тулу, но многие в Санкт—Петербурге имеют знакомых, родственников в тех краях и Сергеев Ивановичей немало. В этой стороне есть преимущество, что когда будет злодей пойман, Тула будет говорить супротив него. А почему собственно я думаю, пронеслось в голове, что неизвестный проживает в Озерках? От названной фамилия. А почему он не может проживать в Озерном переулке?
– Иван Дмитрич! – радостный Жуков распахнул дверь, – по отосланным частям приметам задержан на станции Озерки молодой человек, назвавшийся при аресте Иевлевым Степаном.
– Где он?
– За ним отправлен Милованов.
– По прибытии ко мне.
– Так точно, – ответил сияющий Михаил, прикрыв дверь.
На чем это я остановился? Ах да, Озерный переулок. Тфу ты, – пробурчал Путилин. – Ладно утро вечера мудренее.
Казалось, время тянется настолько медленно, что стрелки напольных часов стоят на месте без всякой попытки продвинуться вперед.
Как нельзя кстати, появился дежурный чиновник, доложивший о прибытии задержанного, сопровождаемого агентами Миловановым и Сергачевым.
– Что за безобразие? – послышался вначале приятный голос, а уж вслед за ним в кабинет вошел высокий молодой человек немногим старше двадцати лет в расстегнутом пальто и шапкой в левой руке. Правая была перевязана белой повязкой. – Я требую объяснений, – и он бесцеремонно расположился на стуле, закинув ногу на ногу.
– Добрый день, молодой человек, – спокойным тоном и улыбкой произнёс хозяин кабинета, – разрешите представиться Иван Дмитриевич Путилин, начальник санкт—петербургской сыскной полиции и, если Вы задержаны, то имеются веские причины, чтобы это сделать для устранения дальнейших недоразумений, которые могут ожидать в будущем.
Приведенный с минуту тяжело дышал и когда пришел в себя сказал:
– Извините, но я не понимаю столь бесцеремонного отношения полиции к моей персоне.
– Прошу прощения, Степан, – на секунду замолчал.
– Степан Ильич Иевлев, если угодно.
– Степан Ильич, мне не хотелось бы причинять Вам излишнее беспокойство, но прошу ответить на несколько вопросов.
– Не возражаю.
– Вы, если не ошибаюсь, студент?
– Правда Ваша, я прохожу обучение в Университете.
– Скажите, не имеются ли у Вас родственников или знакомых в Тульской губернии?
– Там имение моих родителей.
– Давно ли Вы там гостили?
– На Рождество, я понимаю, что за заданным вопросом последует: когда я воротился?
– Совершенно верно.
– Я прибыл на Николаевский вокзал седьмого января.
– Где Вы проживаете?
– Я квартирую в доме господине Семенцова в Озерках?
– Позвольте полюбопытствовать, давно?
– Года полтора.
– Вы в силу жизненных обстоятельств пользуетесь ссудными кассами?
– Мне не хотелось затрагивать эту сторону моей жизни.
– Хорошо, тогда прошу ответить, когда Вы повредили руку?
– Здесь в отличии от предыдущего вопроса секрета нет, одиннадцатого числа к господину Семенцову приехал погостить его племянник офицер, вот я неудачно взял его саблю и повредил руку.
– Свидетели происшествия были?
– Увы, нет, мне было стыдно, что я не маленький мальчик, а сумел повредить руку, поэтому только на следующий день заехал к доктору, который наложил мне повязку.
– Извините, но я вынужден в силу службы настаивать на вопросе о ссудных кассах.
– Извольте.
– Я молодой человек и не склонен жить затворником, поэтому иногда испытываю нехватку денежных средств. Ну и приходиться пользовать данный вид кредита.
– Вы являетесь постоянным посетителем какой—нибудь одной или нескольких?
– Нет, нет, в последний раз я воспользовался недавно открытой на Вознесенском проспекте, к слову я выкупил свой заклад 12 во второй половине дня.
– Каков был заклад?
– Табакерка с вензелем.
– Украшенная камнями?
– Совершенно верно.
– Она при Вас?
Иевлев достал из кармана табакерку и протянул начальнику сыска.
– Красивая вещица.
– Она достается сыну от отца в течении двухсот лет.
– Вы закладывали ее у господина Сурова?
– Да? – удивленно произнёс Степан Ильич.
– Господин Суров давал Вам расписку на нее?
– Да, я ее возвратил в тот же день, когда получил табакерку.
– Кто Вам обрабатывал рану на руке?
Иевлев назвал фамилию, помощник Путилина, не создавая шума, вышел для проверки.
– А в чем собственно дело? Я не могу воспользоваться своими вещами, как мне заблагорассудится? Или вышел новый закон о запрещении данного вида ссуд?
– Прошу Вас, успокойтесь, Степан Ильич. Не помните, в котором часу Вы были у господина Сурова?
– Боюсь, точное время назвать не могу, – молодой человек задумался, – не знаю, может в пятом, может в шестом. Не помню, – покачал головою, – я к нему зашел на несколько минут. Передал деньги и расписку, получил обратно табакерку и ушел.
– В ссудной кассе хозяин был один?
– Нет, я не обратил внимания. После приезда из дома у меня были деньги и при том 12 числа был срок выкупа, поэтому мне незачем было засиживаться у господина Сурова. И я особо не интересовался, есть ли кто еще у него.
– Скажите, Степан Ильич, а Вы никого не встретили, когда выходили из флигеля?
– Не могу сказать, я спешил. Нет, не помню. А в чем собственно дело?
– Видите ли, после вашего ухода господин Суров был убит.
– И вы думаете, – Иевлев вскочил со стула, его лица пылало, – что это сотворил я? Это возмутительно, я не позволю бросать такие обвинения!
– Степан Ильич, – спокойным тоном произнёс Путилин, немного охладив пыл молодого человека, – я не обвиняю Вас в злодеянии, но я обязан докопаться до истины, ибо убийца на свободе.
– Не убивал я, – уже не возмущение, а смущение охватило лицо Иевлева, – да и зачем мне.
– Успокойтесь. Возможно, вы последний видевший хозяина кассы в живых и поэтому помогите разобраться мне и найти виновного.
– Чем я могу помочь?
– Вспомните, был ли кто в кассе еще, не попадался ли навстречу Вам во дворе?
Молодой человек задумался, нахмурившееся лицо и шевелящиеся губы говорили, что он силиться припомнить тот день и события, происшедшие с ним.
– В тот день я пробыл у господина Сурова не более пяти минут. Он поздоровался. Сказал, что ему нравятся аккуратные люди, затем открыл железный шкап, достал оттуда табакерку и канцелярскую книгу в переплете. Взял расписку, – Иевлев говорил медленно, боясь что—то упустить, – положил мою бумагу среди страниц, мы попрощались и я ушел. Хозяин сам закрыл за мною дверь. Вот и все.