Пока плыли в Кронштадт Жуков с десяток раз перечитал письмо, вроде бы всё ясно, но не до конца. Кровь, может быть, даже наверняка, убитого Пелевина, почему увиденная? Осталась на руках, понятно, а увиденная? Загадка. Перерезать нить, тоже в принципе понятно, а вот что означает «паутовская лодка»? Паутов, фамилия хозяина? Найти в таком большом городе? Хотя для чего адресный стол и полицейский участок? Может, залив? Хотя нет, такого названия Миша не помнил. Так, южная часть города отпадает, там ходят суда, катера, много народа, а Георгию нужно пустынное место. Значит, западная часть и северная. Хотя северная, там стена и лодок возможно никто не хранит. Тогда остаётся только западная часть – побережье с полверсты, но если там ничего, тогда стоит проверить северную – это верста с четвертью. Лишь бы успеть.
На пирсе Миша узнал, что в городе есть знаменитый постоялый двор мещанина Паутова и находится он, как раз, на западной оконечности. Сразу же созрела мысль – проверить в первую очередь, а потом уж за остальное и Жуков не прогадал.
Георгий Михайлов сладко посапывал в углу паутовского трактира, находящегося при постоялом дворе.
– Этот? – Кивнул небрежно половой в сторону спящего на лавке юноши, – дак, со вчерашнего дня и выпил немного, угощал присутствующих за упокой души какого—то Николая.
– Расплачивался чем?
– Ассигновками, – половой прищурил глаз, – мы на слово не верим, сколько тут, вроде приличных бывает, а у самих в кармане блоха на аркане.
В чувство Михайлов начал приходить только в дороге, не понимал, что за его задержали, но потом сознание, замутнённое водочными парами, вдруг резко, в один миг прояснилось, Георгий поник головой и до столицы не произнёс ни слова.
– Значит, вы и есть Георгий Михайлов, квартирант Екатерины Васильевны Пелевиной, – Путилин внимательно осматривал юношу, стыдливо присевшего на краешек стула.
Перед Иваном Дмитриевичем лежали на столе вещи, изъятые из карманов задержанного: метрическое свидетельство, кошелёк с 77 копейками, сломанный карандаш, грязный платок и горсть орехов.
Георгий молчал.
– По вчерашнему событию вы можете что—нибудь сказать?
Юноша стал, словно на голову меньше, втянул в плечи, руки поникли, плечи стали узки, голову опустил, видимо, уставился взглядом на не совсем чистые руки.
– Вы хотите что—нибудь показать или избрали орудием молчание?
– Я, – хрипло произнёс Георгий, – не понимаю, почему я арестован?
– Вы считаете себя задержанным незаконно?
– Да.
– Где вы были вчера до полудня?
– Вчера? – Переспросил юноша.
– Да.
– Не помню.
– Вы хотите сказать, что не знаете о произошедшем вчера до обеда на квартире Пелевиной?
– Н—да, – также тихо ответил Георгий.
– И значит, вы не знаете, что Николай Пелевин вчера убит?
Михайлов ещё больше втянул голову в плечи, вцепился руками в колени.
– Не—е знаю.
– Стало быть, не вас видел свидетель выходящим из дома, где вы квартируете?
– Наверное, меня, – тяжело задышал Георгий.
– Стало быть, вас? – Путилин постучал карандашом по столу. – Не хотите ли добровольно поведать о происшедшем?
– Я не могу, – краска отхлынула от лица юноши, – мне до сих пор страшно вспоминать.
– Всё позади, – Иван Дмитриевич смотрел в окно, – осталось только высказать, что вас гложет.
– Вчера, в самом деле, часов в одиннадцать, а может и около полудня, я воротился на квартиру, а там, – Георгий на миг умолк, – Коля лежал на полу с ножом в груди, мне показалось, что он дышит, я вытащил нож, но было поздно. Меня охватил страх и я сбежал.
– Почему вы не позвали дворника или полицию?
– Я был сильно напуган.
– Где нож?
– Я бросил возле тела.
– Вы никого не встретили по дороге на квартиру?
– Никого.
– Никто не попадался навстречу?
– Я же говорю, никто.
– Что—нибудь странное, подозрительное вы не видели?
– Мне показалось, что в соседней комнате мелькнула тень, меня охватила такая паника, что я очнулся только по дороге в Кронштадт.
– Следовательно, вы отрицаете причастность к преступлению?
– Я не убивал, – начал повторять Михайлов, раскачиваясь вперёд и назад, обхватив руками голову, – я не убивал.
– Уведите в камеру, – распорядился Путилин, – и позовите Жукова.
Миша явился с сияющим видом, словно выиграл в рулетку крупную сумму.
– Пока плыл из Кронштадта, одна мысль не давала покоя, если Михайлов – ангел во плоти, то почему сбежал из квартиры? И почему не прихватил деньги Пелевиных, ведь он, наверняка, знал, где они лежат. Почему не прихватил самое ценное, а летел стремглав, словно увидел приведение?
– К каким выводам ты пришёл?
– Не Михайлов – убийца, а кто—то другой, кто хотел, чтобы Георгия таковым считали.
– И на чём основываются твои предположения?
– Сперва выстрел пушки, потом испуганный вид юноши, ценности и деньги не взяты.
– Это только слова, – подзадоривал Мишу Путилин.
– Потом мне показалось странным, что никто не видел Михайлова, выбегающим из дома, кроме одного человека. Он, кстати, дожидается в коридоре.
– Иван Костромин.
– Он, – даже не удивился Миша.
– Пригласи—ка его.
В кабинет, теребя в руках кепку, зашёл небольшого роста мужчина с реденькой на лице бородкой и пышными бровями, которые первыми бросались в глаза. Потом хитренькая лисья мордочка с длинным острым носом и низким лбом.
– Здравия желаю, ваше превосходительство!
– Тебе того же, – поприветствовал в свою очередь Путилин, – присаживайся, в ногах правды нет.
– Стоячи, нам сподручнее.
– Как желаешь. Имя и фамилия?
– Моё?
– Своё я знаю.
– Отставной солдат Иван Иванов сын Костромин.
– Давно проживаешь в столице?
– Десятый годок.
– Проживаешь на Кабинетной?
– Так точно, всё время на Кабинетной, ваше превосходительство.
– Пелевиных знаешь?
– Так точно, у них ещё мелочная лавка своя, – с мечтанием в голосе сказал Костромин.
– Стало быть, и Николай на глазах рос?
– Вот с таких, – он показал рукой.
– Знаешь, что лишили жизни сына Екатерины Васильевны?
– Ведаю, слухи быстро разносятся.
– Ты говорил моему помощнику, что видел, как Михайлов, квартирант Пелевиных убегал из дома?
– Видел, расхлестанный был, лицо бледное, волосы в разные стороны.
– В котором часу?
– До полудня точно.
– В руке нож он держал?
– Нож.
– Точно нож.
– Ваше превосходительство, неуж—то я нож от палки не отличу.
– Ты ж говорил, что не разглядел? – Вставил Миша.
– Нож – это был, – уверенно сказал Костромин.
– Значит, до полудня дело было?
– Да.
– И ты слышал выстрел пушки? – Снова спросил Миша.
– Так точно, ваше благородие, – Иван смотрел в глаза Миши.
– А я вот сегодня прислушивался, а выстрела не услышал, хотя ждал его.
– Не знаю, ваше благородие, но у меня, может, слух лучше?
– Скажи, когда Михайлов выбегал из дома, он ни с кем не столкнулся?
– Я бы заметил.
– А вот Семён Силкин утверждает, что Георгий на него наскочил у дома.
– Врёт ваш Силкин, не было этого.
– Значит, ты в стороне стоял и от угла, который мне показал, всё видел?
– Так точно.
– Следовательно, один из вас, Силкин или ты, соврал?
– Значит, так.
– Семён лицо не заинтересованное.
– А я? – Перебил Костромин.
– Я думаю, да.
– И каким макаром? – Улыбнулся щербатым ртом допрашиваемый.
– Ты был в квартире?
– Наговоры, – вскочил Иван, борода тряслась, в уголках губ появилась слюна.
– Сядь, – грозно сказал Путилин и сказал Мише, – продолжай.
– Дело в том, что когда ты вошёл к Пелевиным, подъехал Семён Силкин на подводе, погрузился и после столкновения с Михайловым, уехал. Когда же вышел ты, на улице никого не было. Куда ты дел нож?
– Не понимаю о чём вы говорите? – выдавил из себя Костромин.
– Чего ж не понять? – Вступил в разговор Путилин. – Ты убил, часы я найду, как и нож, видимо, ты хранишь всё накопленное и жадность на дала выбросить такую улику, как рублёвый бумажник. Я уверен в том, что ты убийца, всё говорит против тебя и, как сказал Михаил Силантьич, выстрел, часы, бумажник, мотив я обязательно найду. Просто не понимаю, как можно убивать того, кто с детских лет бегает под ногами. – Костромин играл желваками.– ненависть что ли такая или простая зависть?
Огонек по—соседски. 1875 год
Иван Дмитриевич Путилин, бывший начальник сыскной столичной полиции, уж год, как пребывающий в отставке, сидел в кабинете квартиры, которую занимал лет восемь. Безделье утомило, но резкая боль в левом боку временами так беспокоила, что хоть на стену лезь да еще нога, пострадавшая еще в молодые годы.
Решение уйти в отставку давалось не просто, столько лет в полиции, начинал с писарей, не чурался никакой работы, дослужился до действительного статского советника. Ваше Превосходительство, чудно, да и только – всего сорок пять, а болезни доконали. Иной раз забежит Миша Жуков расскажет про дела, совета спросит. Вот тогда Иван Дмитриевич откладывал в сторону газету и, вроде бы не испытывая интереса, а у самого глаза так и загорались, выслушивал бывшего помощника и невзначай подсказывал, ведь знал стольких проходимцев, воров, убийц в лицо, что те не переставали на улицах раскланиваться, зная, что Путилин давно в отставке.
Глаша, дородная женщина с русыми длинными волосами и неизменной улыбкой на пухлых губах, бывшая у Путилина и служанкой, и кухаркой, постучала в кабинет. Иван Дмитриевич перевернул следующую страницу и недовольно проворчал:
– Входи!
– Иван Митрич, – тихо произнёсла она, когда прикрыла за собою дверь, – там, – она махнула рукой куда—то в сторону, – барыня к вам.
– Кто?
– Барыня, – еще тише сказала Глаша, словно опасаясь, что та ее услышит.
– Зови, – пожал плечами Путилин и поднялся из—за стола, поправив домашнюю куртку из синего сукна. Не ждал никого, да кроме сыскных агентов никто и не заходит.