– Как сам думаешь?
– Не знаю, но времени нужно довольно много, ведь столько по столице ездит колясок, пролеток и…
– С чего бы ты начал?
– Не знаю, – честно признался Жуков.
– Миша, Миша, – пожурил помощника Иван Дмитриевич, – сотрудник сыскной полиции и не знает, что предпринять в расследовании убийства? Миша, Миша.
– Иван Дмитрич, рядом с меблированными комнатами стоянка «ванек», я у них допытывался о тринадцатом числе, но разве можно упомнить, говорят.
– Можно, ты им описывал нашего разыскиваемого.
– А как же! Высокий, лицо худощавое, усы и бородка.
– Все верно, а ты предполагал, что наша дама могла его ждать в коляске?
– Да, извозчики народ глазастый, чужого бы заметили сразу.
– А своего?
– Нет, о своем бы рассказали.
– Соображения?
– Может на соседней улице поймал пролетку?
– Вполне возможно, а ближнее место либо Невский, либо …. А того хлеще сидит господин бывший поверенный в соседнем доме и носа не кажет, дожидаясь вестей от возлюбленной дамы. Ты, надеюсь, не проявил самоуправства, проверяя комнаты разыскиваемого?
– Иван Дмитрич, памятуя мой промах на квартире в доходном доме Овсова, я не решился нарушать Ваш наказ.
– Хорошо, Миша, я думаю ничего существенного мы там не найдем, но упускать такую возможность не след. Бери двух агентов и ждите меня на Итальянской, а я к товарищу прокурора.
Обыск в меблированных комнатах, где проживал разыскиваемый поверенный Поляков, скрываемый за кражу ста тысяч, ничего существенного не дал. Ни вещей, ни писем, никаких следов проживания человека, даже застеленная постель свидетельствовала: Петров– Поляков без какой бы то ни было спешки собрал все, что говорило о его личности, и покинул уголок, в котором его навещала госпожа Язвицкая.
Дежурный чиновник по приезде на Офицерскую доложил, что в Гельсингфорсе задержан некто Петров Илья Петрович, проживавший в маленькой гостинице на отшибе города.
Иван Дмитриевич распорядился помощнику и тем двум агентам, что помогали производить обыск на Итальянской, ехать в Гельсингфорс и доставить задержанного в столицу.
Паровоз отбывал за час до полуночи. Михаил успел размять ноги, прохаживаясь по дебаркадеру, выпил за столиком стакан сладкому чаю перед дальней в триста шестьдесят верст дорогой.
Ранним утром прибыли в столицу Великого Княжества Финляндского. Полицейский участок, в котором содержался задержанный Петров, находился на соседней с вокзалом улице. Было сыро и прохладный воздух резкой волной после теплого вагона окутал приехавших. Михаил застегнул на все пуговицы пиджак. Ветер доносил с залива запах соленых волн и хоженой ранее дорогой повел сотрудников в участок.
Жукова встретили приветливо, ведь не в первый раз он посещал Гельсингфорс. Составление сопроводительных бумаг заняли не так много времени, поэтому на паровоз, отбывающий в полдень в Санкт—Петербург, они сели после плотного завтрака.
Перед Путилиным предстал высокий красивый мужчина в безупречном костюме с усталым выражением на холеном лице. Маленькая клинышком бородка придавала облику вид профессора. Не хватало только золотого пенсне с витым шнурком.
– Позволите, – Петров– Поляков подошел к столу, недовольно посмотрел на стул и, морщась от брезгливости и не дожидаясь ответа Путилина, сел, закинув ногу за ногу.
Воцарилась молчаливая пауза, в течение, которой начальник сыска и предполагаемый преступник вступили в немую дуэль взглядов. Первым отвел карие глаза задержанный, застыв в ожидании первого вопроса.
Иван Дмитриевич не спешил нарушить затянувшееся молчание, а неспешно переложил бумаги с одной стороны стола на другую, придвинул к себе исписанный мелки почерком лист. Положил на него ладони.
– Рад знакомству, господин Поляков.
– Увы, взаимными излияниями в любезности ответить не могу, к сожалению, знакомство с вами не доставляет мне большого удовольствия.
– Согласен, Еремей Федорович, согласен. Кому ж доставит удовольствие попасть в холодную за некое преступление.
– Да, сознаюсь, – Поляков театрально приложил руку к груди, – виновен и сознаюсь в совершении… м—м—м, – он стыдился произнёсти «кража», подыскивая замену, – заимствования у клиентов определенной суммы.
– Хорошо, а что ж вы после заимствования, – Иван Дмитриевич сделал упор на последнее слово, – соизволили исчезнуть и скрываться до задержания.
– Обстоятельства вынудили искать пристанище в чужих краях.
– И с чужим документом?
– Да, как ни странно с чужим паспортом, признаю и этот печальный факт моего существования и готов понести наказание, – спинка стула скрипнула, когда Поляков откинулся на нее.
– С легкостью, Еремей Федорович, признаете за собою такие преступления.
– Что поделать, раз напакостил, то мне же и ответ держать.
– Похвально, – Иван Дмитриевич продолжал держать руки на столе, – я понимаю, вами овладело чувство отчаяния и вы готовы нести наказание, как я понимаю, из—за мучений, которые преподносит Ваша проснувшаяся совесть.
– Вы правильно поняли мои мотивы, – юродствовал задержанный с серьезным выражением лица.
– Что ж, тогда мне нет причин держать вас в столице, тем более что в Москве вас заждались. Но прежде, чем нам расстаться ответьте на несколько вопросов.
– Только к Вашему удовольствию.
– Где вы проживали в Петербурге?
– На Итальянской, в меблированных комнатах Ратыковой– Рожновой, – Поляков скрестил руки на груди.
– Прекрасный дом, – Путилин мечтательным взглядом смотрел на задержанного, – в особенно мастерски выполнены атланты, поддерживающие эркер.
– Что вы говорите? Я столько там жил, а их не заметил.
– Неудивительно, ведь вас больше кухня интересовала.
– Какая кухня? – настороженные нотки появились в голосе Полякова.
– А как же горячие блюда, холодные, – теперь Иван Дмитриевич откинулся на спинку кресла, положив руки на подлокотники, – неужто позабыли?
– Не понимаю, – задержанный наклонился вперед. Он терялся в догадках, забрал письма со съемной квартиры или нет.
– А как же, Еремей Федорович, Вы же получали письма с описанием блюд.
– Вы что—то напутали, господин Путилин, я не писал и не получал писем с таким содержанием.
– Как же так, – Иван Дмитриевич положил на стол десяток писем, – а эти?
– Эти? – повторил за начальником сыска Поляков, а в голове проносилась мысль, где же я их позабыл?
– Так точно.
– Не знаю.
– Еремей Федорович, письма забыты вами в доходном доме Овсова.
Чувство отчаяния охватило Полякова – ведь там оставлен чемодан. Он вытер ладонью выступивший на лбу пот. Он знает и это.
– Для каких целей вас понадобилась целая лаборатория?
– Я в свободное время увлекался химией, – вдруг осипшим голосом ответил задержанный.
– Тогда позвольте еще полюбопытствовать, для каких надобностей была вами снята квартира и в доходном доме Туляковых?
– Я же был разыскиваем, – а у самого стучало сердце, словно молот.
– Это верно, а почему в вашей квартире поселился чужой человек?
– Пожалел, – пробормотал Поляков, управляющий за красненькую обещал, что не станет записывать его фамилии, ан нет, записал.
– До того стало жалко, что вы ему свой пистолет презентовали?
– Какой пистолет? – слабо возмутился задержанный.
– Тот, из которого был убит господин Ильин.
– Наговариваете вы на меня.
– Зачем? – уже с деланным удивлением пожал плечами Путилин.
– Не знаю, – в голове звенело, но хоть Константин меня не видел.
– Пожалел человека и пустил на ночлег.
– Так, что тот богу душу отдал, отведав вашего вина?
– Напраслину вы на меня возводите, – отлегло от души, значит, наш малый мертв, хоть одна добрая весть.
– Отчего же.
– Может он с собою вино принес.
– Вполне возможно, а перед этим застрелил благодетеля дядюшку.
– Ну, здесь я ничего сказать не могу.
– Другого ответа не ожидал. А не поясните, кто такая «Л», присылавшая Вам письма?
– Лиза, моя, – неумело показал сконфуженный вид, – близкая знакомая.
– Понимаю, и о ней вы мне не поведаете.
– Простите, но дама замужем и я не хочу ее компрометировать.
– Что ж, как мужчина вас понимаю, тем более, что Эльжбета Вацлавна Язвицкая нам известна.
Невозмутимое лицо выдавали сияющие ненавистью глаза.
– Я не хочу, Еремей Федорович, вас огорчать, но мне многое известно и о Варшаве, о Харькове, и о вояже по Европе, и о квартирах, и даже о ваших планах.
Поляков, как юрист, осознавал, что здесь с ним не шутят, а в действительности этот человек, сидящий по ту сторону стола, многое накопал, но ведь так хорошо складывалось. Иванов, Ильин, наследство и безбедная жизнь где—нибудь в Европе, вдали от русской земли, а главное российского правосудия.
– Это все ложь, – он сделал слабую попытку все отрицать, но она вышла неестественно фальшивой.
– Ваше право, – добавил полицейский чиновник огня в душу и без того горевшую ненавистью ко всему, – я вас не неволю, но…
Поляков что—то обдумывал, потом произнёс.
– Извините, но в данную минуту я не готов к дальнейшему разговору, позвольте мне обдумать сложившееся положение.
– Когда вы захотите со мною поговорить, двери кабинета всегда открыты.
Хотя беседа не протекала в напряжении, Иван Дмитриевич чувствовал какое—то опустошение внутри себя. Преступление раскрыто.
Солнце наполовину скрылась за крышами домов, освещая землю последними лучами, когда из дверей сыскной полиции вышел Путилин. С минуту постоял на мостовой, потом, словно спохватившись после забытья, надел шляпу и, постукивая тростью, пошел к дому. Он не стал брать пролетку, а решил пройтись по пустеющим улицам.
– Как там Поляков? – вместо приветствия спросил Путилин у дежурного чиновника, вытянувшегося при приближении начальника.
– Полночи вышагивал по камере, часу в четвертом попросил воды, после прилег и до сих пор спит.