– Дак, – дворник пригладил бороду, – дак, все одно узнаете, а мне неприятности не к чему. У меня сараюшка построен за домом для дворницких нужд, вот я его и… Только хозяйке не говорите, иначе рассерчает.
– Говоришь, Матрена Петровна проживает на втором этаже?
– Истинно так.
– Нынче она дома?
– Нету, с утра на рынок наладилась, она кухарки не имеет, а сама стряпает.
– Сарай виден из её окон?
Дворник кивнул головой.
– Скажи, в квартире кто—нибудь есть?
– Никак нет, – уверил Путилина старик, – сынок приходит вечером и к полуночи уходит.
– Хорошо, показывай сарай.
Деревянная пристройка притулилась подле чёрного входа, была основательно построена. С покатой крышей, крытой железом, стены из толстых досок и на двери висел большой амбарный замок.
– Открывай, – распорядился Путилин.
– Ваше Благородие, – взмолился дворник, – не губите.
– Давай, давай, я только с порога взгляну.
– Дак, ключей—то…
– Не говори, что не имеешь своего, вдруг хозяйка спросит чего.
Старик вздохнул и полез в карман.
– Ваше Благородие…
– Давай, ты ж не хочешь подельником сына Матрёны Петровны быть, так что давай.
Иван Дмитриевич проскользнул в открытую дверь, запалил спичку, помещение напоминало склад, на полках разложен разнообразный товар.
– Закрывай, – произнёс Иван Дмитриевич, когда вышел из сумрачного помещения, – смотри, старик, никому ни слова. Здесь дело противузаконное.
Дворник только кивнул головой.
– Ты паспорт Матрёны Петровны видел?
– Как же? Я ж его в часть носил.
– Откуда приехала Матрена? Как её фамилия?
– Из Торжка, Матрена Петровна Иванова.
– Вот как, – Путилин был раздосадован, Филька привёз мать, не озаботясь ни сменить город приезда, ни фамилии. Беспечность? Или пренебрежение тем, что полицейские не будут иметь догадки? – Не видел, когда пользуется сараем сын Матрёны?
– Никак нет.
– Точно?
– Днём при мне не пользуется.
– Так, а ночью?
– Дак, ночью я сплю, – дворник отвел взгляд.
– И часто штофами тебя балует?
– Бывает.
– Теперь понимаешь? – Путилин обратился к помощнику.
– Как же? Пока вот он лежнем лежит, они, – Илья поперхнулся, с языка чуть было не слетело «краденное», – товар привозят.
– Во сколько, ты говоришь, сын приходит к Матрёне Петровне?
– В осьмом часу.
– Понял, что молчать должен и никому не полслова, иначе, – теперь Путилин покачал головой, но так, что у дворника по спине морозная волна пробежала, – смотри мне.
С шести часов Путилин и помощники ждали Филимона, который не заставил себя ждать. Иван Дмитриевич узнал Иванова по описанию Саньки сразу. Прежде чем квартальный успел сказать слово, Скупой звериным чутьём почувствовал опасность, выхватил откуда—то из—за спины нож и пригнул вперёд с криком:
– Прочь!
На его пути оказался Петя, который не успел даже шевельнуться и получил удар в грудь. Только ойкнул и мешком рухнул на лестницу, Илья не растерялся и успел подставить ногу, о которую споткнулся Филька и покатился вниз.
Путилин и Чипурин, не сговариваясь, прыгнули на преступника. Скупой был жилист и силен, сопротивлялся пойманным в капкан зверем, что едва полицейские сумели справиться с ним, заломив руки за спину и связав их кожаным тонким ремнем.
Дворник осторожно заглянул, приоткрыв дверь.
– Доктора, – рявкнул Путилин, завидев старика, голова скрылась и с улицы раздался дребезжащий звук свистка, дворник звал на помощь полицейских. Иван Дмитриевич поспешил к Пете, тот улыбался, из уголка губ катилась тонкая струйка крови.
– Подвёл я тебя, – только и успел вымолвить Карузин и обмяк. Путилин прижал к себе холодеющее тело и по щекам потекли слезы.
Через полчаса Филимона доставили в часть, допрашивал его Путилин, в словах не было злости и ненависти к преступнику, свои чувства Иван Дмитриевич оставил за дверью. На седьмом часу допроса Скупой не выдержал и назвал адрес дома, который он снял для четверых подельников, там же стояла телега. На вопрос, почему там не хранил награбленное, Иванов сказал, что не доверял своей шайке, а здесь все под присмотром матери. Филимон хотел дождаться лета и переехать в Варшаву, чтобы там продолжить начатое в столице. С досадой добавил «жаль, не успел». Троих удалось арестовать, четвёртый ушёл в город, но, видимо, почувствовал что—то или услышал, так и сгинул. Его имя Путилин больше не встречал.
Илья остался руководить обыском, нашли многое из украденного в восьми магазинах и двенадцати домах, где побывали преступники.
Петю похоронили на Смоленском кладбище, на могиле поставили деревянный крест. Раз в год Иван Дмитриевич приходил на могилу, о чем там думал никому никогда не говорил, только всегда красные глаза выдавали, что корил себя и старался никогда не подвергать сотрудников опасности, хотя сама служба не давала такой возможности.
Глава двадцать шестая. Спутники Мякотина
– Зачем же ты, Миша, напросился ко мне в помощники? – Штабс—капитан убрал с плеча Жукова пылинку. – Есть новые соображения по делу?
– Есть, – просто ответил помощник Путилина.
– И каковы они?
– Найти юношу в чёрном пальто.
– И всего—то? – Голос Василия Михайловича звучал серьёзно без единой капли иронии.
– Да, – сказал Миша, – когда отследим передвижения Мякотина и его спутников, тогда и найдём юношу. Я думаю, что он сопровождал приятеля в тот злополучный день.
– В этом ты прав. Тогда с чего начнём наше, – штабс—капитан сжал губы и потом с улыбкой добавил, – приключение.
– Со Стрельны, – коротко ответил Жуков, – конечно же, со Стрельны.
Как не хотелось начинать заново, но пришлось. Не всегда следствие выводит на очередную тропинку, как говаривал Путилин, иногда приходилось начинать заново. До Стрельны добирались долго, поезда отправлялись не так часто, как хотелось бы, сидели в вокзальном буфете. Миша пил обжигающий чай, который на удивление оказался вкусным. Штабс—капитан позволил себе взять рюмку французского коньяка и потом посматривал на Жукова, как тот нетерпеливо ежеминутно посматривал на свой серебряный хронометр, доставаемый из карманчика жилетки.
– Миша, – улыбался Василий Михайлович, – когда же ты повзрослеешь и ко времени начнёшь относиться, как данной нам в жизни необходимости.
Помощник Путилина вспыхнул, как молоденькая девушка, намереваясь что—то сказать колкое в ответ, но сдержал себя, только сжал губы, которые побелели.
– Я иногда удивляюсь, как с твоим темпераментом, ты выдерживаешь неприятные минуты службы.
– Это какие же? – взгляд Жукова из колкого в миг превратился в заинтересованный.
– Сидение в ожидании. Когда прибудет преступник на квартиру, либо место преступления.
– Это? – Миша отошёл и от путилинских обидных слов, и от штабс—капитана. – Ничего нет проще, там я знаю, что преступник должен явиться, а здесь, – он умолк.
– Что здесь?
– Здесь, – Жуков начал подбирать слова, – здесь другое дело. Я чувствую себя гимназистом, который учится, учится, а понять ничего не может, словно голова забита чем—то сторонним, а не привнесёнными знаниями.
– Миша, Миша, служба наша такая, что приходится, как добытчику золота, перемыть сто пудов песка прежде, чем получить золотник драгоценного металла.
– Промыть, наверное, легче.
– Может и легче, но мы поставлены с тобой заниматься не песком, а людьми, а здесь значительно сложнее. Песок разума не имеет, а ты должен предугадать, как поступит тот или иной злоумышленник. А это, брат, посерьёзнее дело будет, нежели сидеть и таить обиду.
– Я все понимаю, – признался Миша, – но надо же выказать своё недовольство, ведь вновь до Стрельны свой путь держать.
– Такова наша служба, – Василий Михайлович поднялся с места, – однако пора, невзирая на то, что нас ждут великие дела, паровоз ждать не будет.
Миша казался огорчённым,
Заняли места в вагоне, за спиною расположилось семейство с грудным ребёнком, который плакал на руках у матери. Особо не поговорить, сидели, уставившись в окна, словно и не знали друг друга. Через полчаса соседство это стало невыносимо, однако уйти в другой вагон не решились, осталось пути всего с четверть часа.
Жуков не думал о деле, а был более занят мыслями о доме. Недавно в столицу приехала из Курской губернии кузина, с которую он не виделся пять лет, потом подсчитал, оказалось все восемь. Миша так и не выбрал времени, чтобы с ней встретится, собирался на днях, но не доставало свободного времени. Кузина вышла замуж и, как Жуков услышал от матушки, очень несчастливо. В последнем письме, которое прислала кузина, извещала коротко, что хочет уехать за границу то ли в Швейцарию, то ли Италию для поправки здоровья, и, вероятно, останется там навсегда, потому что судьба поступила с ней очень жестоко. Об обстоятельствах жизни она писала, напустив туману, и в самых общих словах казёнными фразами, по тону угадывалось, что она до сих пор влюблена мужа и что ей было больно его покинуть. С мужем кузины Миша был знаком, но не слишком близко. Барин с большими претензиями, но с сильно оскудевшим состоянием и, в конец, испорченной карьерой, служил в кавалерийском полку, игрок, волокита, темпераментный человек, но в тоже время мелочный и до безумия жадный, если дело касалось не его, а других. Матушка так и не могла объяснить истинную причину его разлада с Мишиной кузиной. Жуков узнал только, что у них нет детей, что кузина часто хворала и что они уже года три живут врозь.
Василий Михайлович закрыл рукою глаза и старался не обращать внимания на детские крики, мамаша успокаивала дитя, но ничего у неё не выходило. Несколько дней прошло, а дело сверлит голову настойчиво и беззвучно, словно кто—то резко закрыл уши ватой. Сколько ему исполнилось, вспоминал сыскной агент, шестнадцать? Семнадцать? И уже нет на белом свете, а два или более нелюдей ходят по земле, дышат, улыбаются и, словно бы ничего не произошло, набивают желудки и даже, видимо, не думают о том, что совершили, не помышляют о том, что жизнь дана свыше не для прожигания в неге и довольствии, а совсем для других дел. И в эту минуту Орлов замер: а собственно для чего живёт человек? Для какой цели рождается? И только сейчас как—то болезненно встали перед ним вопросы бытия.