– Семён, – рявкнул староста и погрозил пальцем. Штабс—капитан умоляюще посмотрел на Кузмича, тот понимающе усмехнулся. – Семён, с тобой господин Орлов имеет желание поговорить, как с понимающим мужчиной, а не с неразумным дитятей. Ты уразумел?
– Да, – кивнул головой в миг преобразившийся мальчишка, ставший похожим на взрослого человека с детской фигурой и лицом.
– Я не хочу ходить вокруг да около, – теперь Василий Михайлович устремил испытующий взгляд на кузнецового сына, который стал серьёзным, насупив губы. Наверняка, подражал отцу. – Ты слышал об убиенном, найденном подле станции?
– Угу, – кивнул Семён и поправился, – слышал. – и бросил вопросительный взгляд на Кузмича, который закрыл глаза, мол, отвечай по совести и без утайки.
– Не буду говорить, что всё сказанное тобой важно для поимки злодеев, я думаю об этом, ты знаешь не менее моего, – штабс—капитан на секунду умолк, – расскажи, что знаешь.
– Ну, это, – выдавил Семён, сжал губы и произнёс, – иной раз мы бегаем на станцию, любопытно поглазеть за паровозами, как они начинают пыхтеть, с натугой трогаясь с места. Любопытно ведь, – вроде бы, как оправдываясь, продолжил, сморщив лоб, мальчишка.
– Это—то понятно, – провёл пальцем по щеке Василий Михайлович, староста нахмурился, – а что ты видел в тот день?
– Какой? – Спросил Семён и тут же осёкся. – Ну, в тот.
– Да не тяни ты, —пристукнул ладонью по столу Кузмич.
Мальчишка тяжело задышал.
– Иван Кузмич, – с упрёком в голосе тихо промолвил штабс—капитан. Староста, сжав губы, отвернул взгляд к окну. – Рассказывай.
– По лесочку трое шли, мирно беседу вели, смеялись, словно байки друг дружке травили. Потом тот, что повыше, он позади гимназиста шёл, выхватил из кармана то ли верёвку, то ли тонкий ремень, я и не разглядел, до ужаса страшно стало.
– Что потом?
– Ну что? Накинул гимназисту на шею и давай душить, тот захрипел. Руками сперва замахал, начал хвататься пальцами за верёвку. Потом так протяжно всхлипнул, что даже мурашки у меня по спине побежали, жуть такая, и наконец, бедолага обмяк. Видно, дух отпустил.
– Что делал третий?
– Третий? Ах, третий! Дак ничего, только приговаривал «сильнее дави, сильнее».
– Далее.
– А потом мы, как рванули…
– На весь лес, небось? – Снова встрял в разговор нетерпеливый староста.
– Вот и нет, – обиженно надул губы Семён и по взрослому сложил руки на груди, – бежали, как мыши, страх давил, что догонут изверги.
– И всё?
– Не—а, – и снова Семён посмотрел на старосту, словно спрашивал разрешения на продолжение, но Иван Кузмич безучастно смотрел в окно.
– Когда страх прошёл, – продолжил за мальчишку Василий Михайлович, – и любопытство взяло верх, ты вернулся?
– Так и было, – опустил взгляд кузнецов сын, – но убиенный был уже без головы.
– Испугались, небось?
– Ещё как!
– Отчего же взрослым не сказали?
– Боялись, что заругают и по шее надают.
– Стоило бы, – пробурчал староста.
– Ты бы признал убийц? – Спросил штабс—капитан, прищурив глаза.
– Не знаю, – признался Семён, – так страшно было, что не разглядывали мы этих нетопырей.
– А я понадеялся, что надёжных свидетелей заполучил, – посетовал Василий Михайлович, но староста заметил лукавство в глазах столичного гостя. Подзадоривает мальчишку, ишь какой чувствительный, и тоже усмехнулся.
– Ну, не могу вспомнить, лица их, словно чернотой подёрнуты.
– Может быть, если увидишь их в том же платье, узнаешь.
Мальчишка передёрнул плечами, мол, не знаю.
– Что, Иван Кузмич, – обратился сыскной агент теперь к старосте, – не смею более тревожить вопросами, может быть, когда арестуем этих злодеев, то и поможет нам Семён своей памятью.
– Поможешь? – Сдвинул брови Иван Кузмич.
– Помогу, – выдавил из себя на выдохе кузнецов сын, – попробую.
– Ступай, – сказал тихим голосом староста, – ступай, чай заждались сотоварищи, гадают, небось, что за пытку тебе устроили.
Когда Семён скрылся за дверью, в горнице среди возникшей тишины оставшиеся задумались о своём, расследование, хотя и продолжалось, но двигалось малым шагом, что казалось, никогда не завершится и молодые люди успеют состариться к тому времени, когда их настигнет возмездие.
Глава тридцать первая. Паровозы, вагоны, суета…
– Значит, был, – повторил вслед за кондуктором Миша.
– Вот об этой личности могу сказать точнёхонько, – ноздри железнодорожного служащего раздулись, словно у гончей на охоте, – присутствовал он среди молодых людей и именно он был в гимназической форме.
– Значит, они пошли в буфетную?
– Я видел, что они направились туда, а, – кондуктор на миг задумался, – а зашли ли они туда, не могу знать.
– Хорошо, – в воздухе прозвучало безликой интонацией, – сошли в Лигово и, будем считать, направились в буфетную?
– Так точно, – повторил служащий, – если вам так угодно.
Миша тяжело засопел и хотел, было вспылить, но в таком положении не всегда, иной раз и припоминал наставления Ивана Дмитрича о том, что агент в любых обстоятельствах должен быть хладнокровен, собран и внимателен.
– Хорошо, ты видел, как они направились в буфетную, но точно не приметил. Так?
– Совершенно точно.
– После этого случая ты когда—нибудь их или одного из них встречал?
– Никак нет.
– Значит, буфетную, – повторил в задумчивости Миша, – когда станция?
– Я вас извещу.
Жуков вернулся на место и, наблюдая в окно за проносящимися крышами домов, над которыми столбами белёсый дым уносился в небо, за тёмными силуэтами деревьев, раскинувших чёрные ветви, словно художник несколькими штрихами карандаша небрежно набросал на листе бумаги, понимал, что видимо ничего не узнает, а только зря потратить время. Но расследование не всегда удача с первого часа, а кропотливое процеживание слов, деяний, событий сквозь увеличительное стекло рассуждений, сопоставлений, фактов. Поэтому мысли перескочили на более приятные воспоминания.
В Лигово прибыли минута в минуту, не нарушив расписания.
На дебаркадере суетился народ, чувствовалось близость столицы.
Миша с минуту постоял, поглазел на деревянный вокзал, выкрашенный в зелёный казённый цвет, и направился в буфетную. Хотелось быстрее кончить с этим бесполезным занятием.
В зале буфетной стоял едва уловимый запах хорошего кофе и сразу же захотелось присесть и заказать чашку крепкого ароматного напитка, к нему клубнику, которую то ли научились выращивать в зимних садах, то ли доставленной из южных краёв, со взбитыми сливками. Пришлось глотнуть предательскую слюну.
Жукова провели за столик.
– Чего изволите?
Через некоторое время перед Мишей, словно по мановению волшебной палочки, появилась маленькая чашка ароматного кофе и розетка со взбитыми сливками, правда, не с клубникой, а вымоченными в вине вишнями, тёмно—красной пирамидкой возвышавшейся среди белоснежного поля.
– Хотелось бы поговорить с теми, кто обслуживал господ четвёртого апреля.
– Извините…
– Нет, нет, всё хорошо, я – агент сыскного отделения и мне хотелось бы поговорить о господах, вернее пассажирах.
– Я к вашим услугам, – наклонил голову господин в накрахмаленной белой рубашке и форменной железнодорожной куртке.
– Четвёртого сего месяца ты обслуживал посетителей?
– Так точно, в этом заведении я прислуживаю один.
– Тогда не припомнишь четвёртое число.
– Извиняюсь, но мои дни похожи один на другой, кот если бы что—то в тот день произошло, а так, – на лице появилась смущённая улыбу\ка, говорившая, что, мол, рад был помочь.
– Может быть, вспомнишь трёх молодых людей, двое в цивильном платье, а один, вот этот, – Миша положил на стол фотографическую карточку, – в гимназической форме, – и любопытством посмотрел на человека, склонившегося ниже, и с интересом разглядывал толстый кусок картона.
– Постойте—ка, – выдавил буфетчик и тут же осёкся, – прошу прощения. Припоминаю, они вошли по приезде ораниенбаумского поезда, заказали чаю с пирожными.
– И что было особенного, что ты их запомнил?
– Так какие—то они притихшие были, шушукались, наклонив головы друг к другу, словно боялись, чтобы окружающие их не услышали.
– Ты слышал?
– Да я…
– Только без лукавства, я веду следствие и мне недосуг выслушивать бредни о том, что ты только чашки со стаканами подносишь. Понятно.
– Я понятливый, – буфетчик закусил нижнюю губу и, наклонившись ещё ниже, шёпотом прошептал, – уж не одного из этой троицы близь Стрельны, – дальше продолжать не стал, побоявшись говорить о смерти.
– Не буду лукавить, догадка верная, голубчик, так как же? О чём они шептались?
– Когда гимназист отлучился, эти двое, озираясь, говорили, что вернуться стоит в Стрельну, там подходящее место.
– Для чего?
– Вот это не могу знать, тут вернулся ихний третий приятель, они расплатились и вышли.
– Ты их больше не видел?
– Нет.
– Точно?
– У меня память на лица хорошая, иной раз помогает на службе.
– Как выглядели они?
– Гимназист?
– Как гимназист я знаю, – Миша почесал щёку, – вот тебе карточку показал, нет, те двое в цивильном.
– Обычно, – пожал плечами буфетчик, – тёмные пальто…
– Платье меня не интересует, – оборвал хозяина самовара, стаканов и чашек Миша, – его сменить можно, тем более, что погода становится теплее и солнечнее, рост, лица, какие—либо приметы.
– Одному лет около двадцати, высокий, с усами, но знаете, такие редкие, не иначе недавно появились, второй пониже меня росточком и мне показалось моложе на два—три года.
– Ты их при встрече узнал бы?
– Да, – уверенно ответил буфетчик, – узнал бы.
– Тогда я могу рассчитывать на твою помощь?
– Несомненно.
– Когда они вышли, ты случаем не заметил, куда они направились?
– Никак нет, мне надо было обслуживать господ.
– Хорошо, – кивнул головой Миша, – я больше тебя не задерживаю, – и Жуков поднёс к губам чашку, отхлебнув маленький глоток слегка остывшего ароматного напитка.