Единственный человѣкъ, съ которымъ отводилъ онъ душу, была княжна Василекъ. Только бесѣды съ Василькомъ, ея кроткій голосъ, ея дивные глаза, которые теперь Шепелевъ оцѣнилъ и полюбилъ, низводили миръ и тишину въ его наболѣвшее сердце. Скоро жизнь его распалась будто на два отдѣльныхъ міра, на міръ горя и злобы, гдѣ властвовала Маргарита, и на міръ тишины и добра, гдѣ царила Василекъ. И Шепелеву случалось теперь, послѣ бурной сцены ревности съ Маргаритой, съ наслажденіемъ бѣжать къ новому другу, княжнѣ, и въ тишинѣ полудеревенскаго дома Тюфякиныхъ находить покой и отраду.
Когда-то въ дѣтствѣ, потомъ уже юношей, передъ отъѣздомъ на службу, онъ всегда мечталъ о сестрѣ, всегда жалѣлъ, что у него нѣтъ сестеръ. Теперь здѣсь онъ вдругъ какъ-то нечаянно, неожиданно нашелъ эту сестру. Ему казалось теперь, что онъ любитъ Василька столько же, сколько и Маргариту. Столько же, но не такъ же. Однажды нечаянно ему пришелъ на умъ простой вопросъ: что если бы эти обѣ женщины тонули, которую бы изъ двухъ вытащилъ онъ на берегъ первою? Онъ не могъ дать отвѣта на этотъ вопросъ, и невозможность дать отвѣтъ поразила его. Стало быть, онъ любилъ обѣихъ равно.
— Да, равно, рѣшилъ онъ наконецъ, — но не на одинъ ладъ и, пожалуй, даже княжну люблю больше! И чувство это хорошее, ничѣмъ не испорченное!
Не смотря на видимую холодность Маргариты, Шепелевъ, какъ и всѣ влюбленные, всячески, на разные лады старался объяснить ея холодность какими нибудь пустяками, то капризомъ, то нездоровьемъ, то ревностью. Во всякомъ случаѣ Шепелевъ, хотя и ревновалъ ее, но еще твердо вѣрилъ, что до полной измѣны далеко. Графиня кокетничаетъ направо и налѣво даже съ самыми высшими лицами въ городѣ, но и только! Покуда она принадлежитъ ему одному.
Наконецъ, однажды судьба будто нарочно захотѣла такъ устроить, что онъ получилъ два роковыхъ удара въ самое сердце въ одинъ день.
Утромъ на парадѣ государь остался доволенъ преображенскимъ полкомъ, подозвалъ къ себѣ всѣхъ офицеровъ и сталъ весело и ласково бесѣдовать съ ними объ экзерциціи и объ ихъ успѣхахъ.
Государь хвасталъ теперь тѣмъ, что старый полководецъ Минихъ въ себя не можетъ придти отъ удивленія, какъ быстро измѣнилась гвардія.
— Я во всю мою службу, говорилъ Минихъ, — ничего не могъ изъ нихъ сдѣлать, какъ ни просила меня о томъ царица Анна Іоанновна, а вы, ваше величество, въ пять мѣсяцевъ поставили гвардію на одну линію съ фридриховскими солдатами.
Отчасти Минихъ льстилъ, отчасти былъ правъ.
Ежедневные смотры, разводы, парады и разнаго рода экзерциціи подтянули и стараго, и молодого. Полки смотрѣли бодрѣе, и если не веселѣй, то стройнѣй. Полкъ пересталъ казаться случайнымъ сбродомъ или шайкой одинаково одѣтыхъ парней.
На этотъ разъ государь, замѣтя большіе успѣхи офицеровъ, долго и милостиво разговаривалъ со всякимъ изъ нихъ. Наконецъ, глянувъ черезъ Баскакова и Квасова, онъ увидѣлъ Шепелева, узнавъ въ немъ сержанта, поздравленнаго офицеромъ на балѣ Гольца, и позвалъ его.
Шепелевъ сдѣлалъ два шага впередъ и очутился впереди.
— Вѣдь это ты былъ дежурнымъ у Гольца? спросилъ государь.
— Точно такъ, ваше величество!
— Помню, помню. Какъ твоя фамилія?
— Шепелевъ, ваше величество.
— Шепелевъ. Родня гофмаршала и толсторожей Мавры Егоровны, тетушкиной пріятельницы?
— Точно такъ, ваше величество.
— Шепелевъ, повторилъ государь. — Скажи на милость. A я вѣдь думалъ, ты нѣмецъ. Я, по правдѣ сказать, оттого на балѣ тогда… но государь запнулся и не договорилъ. Ну, русскій, такъ русскій, твое счастье.
Государь повернулся зачѣмъ-то къ принцу Жоржу.
Шепелевъ хотѣлъ снова стать на свое мѣсто, но вдругъ Петръ Ѳедоровичъ снова обернулся къ нему и выговорилъ быстро, какъ если бы слова невольно сорвались у него съ языка:
— За что она тебя вдругъ не взлюбила? воскликнулъ онъ.
Шепелевъ, не понимая, молчалъ.
— Тогда вѣдь графиня за тебя просила на балѣ, а теперь все проситъ — тебя выслать изъ Петербурга.
Юноша, стоя на шагъ отъ государя, такъ поблѣднѣлъ при этихъ словахъ, что Петръ Ѳедоровичъ даже изумился.
— Да ты не бойся, разсмѣялся онъ. — Она уже дней десять проходу мнѣ съ этимъ не даетъ. Но я разъ сказалъ, что не хочу — и баста, этого не будетъ. Нельзя всѣ бабьи капризы исполнять. Нынѣ станетъ просить произвести въ фельдмаршалы кого-нибудь, а завтра станетъ просить въ каторгу сослать или повѣсить. Это невозможно! Есть русская пословица, что у бабы… Ну, не помню!! Мудреная пословица!
— У бабы, ваше величество, выговорилъ Квасовъ, — сто двѣ увертки въ день…
— Нѣтъ, не та, другая! разсмѣялся государь.
— Бабье вранье на свиньѣ не объѣдешь, снова сказалъ Квасовъ.
— Вѣрно! A ты много знаешь пословицъ!
И государь повернулся снова къ принцу.
Принцъ ухмылялся и, показавъ пальцемъ на все еще блѣднаго Шепелева, вымолвилъ:
— Es ist unser herr nicht-micht!..
Шепелевъ, пораженный слышаннымъ отъ государя, стоялъ, какъ истуканъ, и не слыхалъ словъ принца. За то Квасовъ слышалъ и подумалъ:
«Охъ, заладила Маланья, про свои оладьи!»
По отъѣздѣ государя, Квасовъ бросился къ племяннику.
— Что-же это, порося, за притча? Вѣдь не зря-же болтаетъ онъ? Вотъ онѣ, бабы-то, родимый! Ей теперь, стало бытъ, нужда отвязаться отъ тебя, такъ ты упаси самъ себя, брось ее, не перечь, не мѣшай. Коли проситъ о высылкѣ, стало-быть, ты у нея бѣльмомъ на глазу, ну и брось, пущай ее. A то и впрямь добьется высылки. Государь мягкосердъ, да и вдобавокъ: баба — пила, хоть кого перепилитъ. Ты знаешь-ли, самой малюсинькой пилочкой можно столѣтній дубъ свалить на земь.
Долго говорилъ Акимъ Акимовичъ, но Шепелевъ, грустно задумавшись, не слушалъ дядю.
XIX
Въ тотъ же день Шепелевъ рѣшился на объясненіе съ самой Маргаритой. Не заставъ ее дома, онъ вернулся въ сумерки, видѣлъ самъ, какъ она подъѣхала, вышла изъ экипажа, но швейцаръ снова ему отказалъ. Наконецъ, вечеромъ, въ ту минуту, когда онъ подъѣзжалъ къ дому графини, она случайно опять садилась въ маленькую карету и видимо спѣшила.
Шепелевъ еще ни разу не видалъ у нея ни этой кареты, ни этой красивой вороной лошади, ни этого кучера, одѣтаго нѣмецкимъ почтальономъ, въ курткѣ, красномъ жилетѣ и ботфортахъ. И будто что-то подсказало Шепелеву не появляться, а тайно ѣхать за ней. Эта чужая карета возбудила его подозрѣнія.
Онъ остановилъ извощика, далъ Маргаритѣ сѣсть и уѣхать и въ недалекомъ разстояніи двинулся за ней. Темная ночь легко могла укрыть его.
По направленію, взятому каретой, Шепелевъ не могъ понять, куда ѣдетъ Маргарита. Онъ зналъ теперь всѣхъ ея знакомыхъ, ихъ дома, и зналъ, что въ этой части города у графини знакомыхъ нѣтъ. Проѣхавъ большую дворцовую площадь, затѣмъ, миновавъ небольшой дворецъ, гдѣ жилъ принцъ Жоржъ, карета выѣхала на набережную къ тому мѣсту, гдѣ когда-то они вмѣстѣ любовались фейерверкомъ. Проѣхавъ берегомъ мимо нѣсколькихъ домовъ, карета остановилась. Шепелевъ нагналъ ее. Маргарита не выходила.
Наконецъ, въ окнахъ мелькнулъ свѣтъ, дверь крыльца отворилась, и къ каретѣ вышелъ офицеръ.
Въ ту же минуту Шепелевъ соскочилъ съ дрожекъ и былъ тоже около Маргариты. И она, и офицеръ невольно вскрикнулъ отъ неожиданности.
— А, такъ вотъ что! Вотъ гдѣ ты теперь бываешь! воскликнулъ Шепелевъ.
— Безумный мальчишка! выговорилъ Фленсбургъ. — Тише? Знаешь-ли ты, что дѣлаешь? Знаешь-ли ты, кто…
Но Маргарита схватила Фленсбурга за руку, и онъ запнулся.
— Мнѣ дѣла нѣтъ! Я не позволю! почти теряя разсудокъ, воскликнулъ Шепелевъ.
Неизвѣстно, что произошло бы здѣсь, но Маргарита схватила юношу за обѣ руки и стала изъ всѣхъ силъ толкать его въ свою карету.
— Садись! Я съ тобой. Садись скорѣй! Я тоже, понимаешь? Я съ тобой, заговорила она тихо, будто совершенно потерявшись.
И въ голосѣ ея звучала и боязнь, и полная покорность, готовность на все, что бы въ эту минуту ни приказалъ онъ.
Не помня себя, почти не зная, что онъ дѣлаетъ, Шепелевъ вскочилъ въ эту маленькую карету. Маргарита прыгнула за нимъ и велѣла кучеру скорѣй отъѣзжать отъ дома.
Карета быстро повернула и помчалась вдоль набережной.
Фленсбургъ остался среди тьмы передъ крыльцомъ, въ положеніи истукана или статуи, изображавшей полное изумленіе.
Дорогой Шепелевъ осыпалъ Маргариту упреками, то угрожалъ ей, то молилъ, то клялся, что убьетъ ее, то, покрывая ея руки поцѣлуями и слезами, просилъ не губить его, просилъ даже уѣхать, бѣжать изъ Петербурга къ нему въ вотчину къ его матери, чтобы обвѣнчаться съ нимъ.
Маргарита сидѣла недвижимо, тоже какъ статуя. Руки ея были холодны, какъ ледъ, и только изрѣдка она нервно, судорожно сжимала ихъ, такъ что ея маленькіе пальчики хрустѣли отъ судорожныхъ движеній. Еслибъ было не совершенно темно, то Шепелевъ могъ бы увидѣть ея блѣдное лицо, сверкающій взглядъ и даже отчасти побѣлѣвшія губы, по временамъ вздрагивающія и бормотавшія что-то на ея родномъ языкѣ. И въ эту минуту она походила вполнѣ на олицетвореніе злобы и зла.
Когда Шепелевъ сталъ усиленно требовать отъ нея хотя одного слова объясненія, она порывисто отвѣтила:
— Молчи! Дома все скажу.
И въ этотъ вечеръ въ той же красивой гостиной съ куполомъ, гдѣ когда-то бывали они такъ счастливы и гдѣ еще недавно лежалъ на столѣ покойникъ, а съ юношей произошелъ невѣроятный и глупый случай, въ этой же самой комнатѣ теперь произошла еще болѣе невѣроятная сцена.
Сначала Маргарита, запершись съ офицеромъ на ключъ, призналась ему искренно во всемъ. Шепелевъ ревновалъ ее къ Фленсбургу, она объяснила ему всю ничтожную роль самого Фленсбурга въ томъ, чему внезапно помѣшалъ Шепелевъ. Она думала полнымъ признаніемъ обезоружить юношу и къ. ужасу своему увидѣла что ошиблась, что дала ему еще болѣе сильное оружіе въ руки! Своею откровенною исповѣдью она сама себя погубила! Чувство юноши было настолько велико, что онъ не могъ идти ни на какія уступки и уговоры и сдѣлки съ своею совѣстью. Все было мало, мизерно и ничтожно для него, сравнительно съ тѣмъ чувствомъ, которое поглощало все его юное существо.