авидѣлъ и проклиналъ.
Онъ былъ убѣжденъ, что это его счастливый соперникъ; не будь его на свѣтѣ, быть можетъ, она не обошлась бы съ нимъ такъ, какъ обошлась въ послѣдній разъ въ квартирѣ Позье. И что за капризъ сказать, что она даже не графиня? Шепелевъ уже послѣ сообразилъ, что она могла скрывать свое имя отъ Позье, что онъ сдѣлалъ нескромность. Но почему же она не пустила его къ себѣ? Почему обошлась такъ гордо и глядѣла на него такъ презрительно, такимъ оскорбительнымъ взглядомъ? Навѣрное онъ, этотъ Гольцъ — его счастливый соперникъ! Онъ чувствовалъ, что глубоко ненавидитъ этого человѣка, а, между тѣмъ, эта ревность, эта ненависть казалась для него самого глупою и смѣшною. Что общаго между нимъ, юношей сержантомъ, и этимъ молодымъ красавцемъ, который ужь теперь первая личность двухъ странъ, важное государственное лицо въ Пруссіи и, по общему отзыву, теперь самое вліятельное лицо и въ русскомъ государствѣ?!..
— Онъ любимецъ Фридриха II и Петра III, а я любимецъ…. Квасова! грустно шутилъ юноша.
И въ Шепелевѣ совершалась томительная борьба, сказывавшаяся какою-то острой болью на сердцѣ, какою-то страшной тягостью въ головѣ, во всемъ существѣ. Пускай бы она не любила его! Онъ не стоитъ любви такой женщины! Что онъ такое? Мальчишка! Не она любитъ, вотъ, этого! За что? За то лишь, что онъ посланникъ.
И юноша, постоянно, то и дѣло, какъ бы забывался, стоя близъ стѣны прихожей. Вереницы яркихъ костюмовъ и масокъ вились передъ его глазами, но онъ почти не глядѣлъ на нихъ. Изрѣдка рука его, державшая обнаженную шпагу, судорожно стискивала эфесъ и глаза впивались въ фигуру элегантнаго и красиваго хозяина дома, въ блестящемъ мундирѣ.
Если бы Гольцъ имѣлъ время обернуться на юношу дежурнаго, съ обнаженной шпагой въ рукѣ, и примѣтить его взглядъ, то, конечно, не смотря на свои заботы, онъ бы все-таки призадумался….
А, между тѣмъ, сержантъ не могъ оторвать взора отъ дверей еще по другой причинѣ. Онъ каждую минуту ожидалъ появленія именно той, отъ которой такъ мучился и страдалъ. Онъ зналъ навѣрное, что графиня Скабронская будетъ въ числѣ приглашенныхъ дамъ, какъ близкій другъ хозяина.
Наконецъ, на нѣсколько минутъ вереницы гостей, входившихъ по лѣстницѣ, громъ и гулъ подъѣзжавшихъ экипажей, вдругъ превратились…. Всѣ съѣхались.
«А ея нѣтъ!» думалъ Шепелевъ. Но онъ утѣшался мыслію, что и государь еще не пріѣхалъ. Разумовскихъ еще нѣтъ, Воронцевой еще нѣтъ.
Гольцъ замѣтилъ перерывъ въ съѣздѣ гостей и обрадовался возможности отойти отъ дверей и отдохнуть. Такъ какъ каждое слово его въ этотъ вечеръ могло быть замѣчено, разсказано, перетолковано, то онъ рѣшилъ заранѣе почти не говорить ни съ кѣмъ изъ высшихъ сановниковъ, въ отдѣльности, т. е. безъ свидѣтелей, и, вообще, мало говорить, подъ предлогомъ хлопотъ хозяина.
Теперь, въ свободную минуту, онъ замѣтилъ въ той же прихожей будто стерегущихъ его: фельдмаршала Трубецкаго, Теплова и новаго врага своего, на дняхъ побѣжденнаго имъ, тайнаго секретаря государя, Волкова. Онъ догадался, что они хотятъ съ нимъ заговорить, но увернулся очень ловко и парировалъ свѣтское нападеніе врага.
Гольцъ, увидѣвъ фигуру юноши, отошелъ къ нему и сталъ говорить съ нимъ, будто бы о дѣлѣ. Въ дѣйствительности, онъ спрашивалъ, дѣлаетъ ли преображенскій полкъ успѣхи въ экзерциціи, многіе ли офицеры говорятъ по-нѣмецки, какъ солдаты приняли новую форму.
При этомъ юный посланникъ глядѣлъ на юношу-сержанта такъ, какъ сталъ бы смотрѣть на кресло, столъ или канделябръ.
Конечно, Шепелевъ, не привыкшій къ свѣтскимъ пріемамъ, все-таки понялъ, что посланникъ говоритъ не съ нимъ лично, а что ему нуженъ какой-нибудь предметъ. Онъ отвѣчалъ кратко, слегка смущаясь, не не столько отъ неловкости, сколько отъ горькаго чувства на сердцѣ.
Не успѣлъ онъ отвѣтить двѣ или три фразы посланнику, какъ въ дверяхъ показалась некая маска. Ее нельзя было бы не замѣтить въ цѣлой толпѣ ряженыхъ: костюмъ ея бросался въ глаза.
Послѣ вереницы костюмовъ и мундировъ, которые отчасти ослѣпили глаза Гольцу и сержанту, новая гостья-маска являлась отдыхомъ для глазъ.
Гольцъ, замѣтя, что юноша зорко смотритъ въ дверь, обернулся и тоже удивился.
Къ нему шла тихо монашенка-кармелитка. Весь костюмъ ея состоялъ изъ длинной и простой рясы до полу, изъ бѣлаго кашемира. Большіе, широкіе рукава спадали до пальцевъ, закрывая даже на половину ея бѣлыя перчатки. Большой капюшонъ былъ собранъ складками на головѣ и спускался прямо на лобъ и на бѣлую атласную маску съ золотымъ кружевомъ, слегка закрывавшимъ ротъ и подбородокъ. Въ таліи эта ряса была схвачена сѣрымъ шелковымъ шнуромъ, очень искуссно изображавшимъ простую веревку. На этомъ отшельническомъ кушакѣ были перекинуты бѣлыя перламутровыя четки съ медалькой на концѣ.
Костюмъ этотъ былъ даже не костюмъ; толстыя складки бѣлаго матоваго кашемира такъ закрывали эту женщину, что не было никакой возможности догадаться, молода ли она, стара ли. Во всякомъ случаѣ, не было ни малѣйшей возможности узнать, кто она.
Но странное дѣло. Случилось то, что случалось въ подлунномъ мірѣ во всѣ вѣка и будетъ случаться во вѣки впредь. Юноша-сержантъ или, лучше сказать, его влюбленное, томящееся сердце узнало, кто эта маска. Едва появилась эта кармелитка и переступила порогъ, и двинулась къ нему вся тщательно укутанная съ головы и до носковъ бѣлыхъ башмаковъ, Шепелевъ уже зналъ навѣрное, чувствовалъ, что это Маргарита.
Посланникъ, вѣроятно, не былъ влюбленъ въ Маргариту, потому что подошелъ въ гостьѣ, протянулъ ей, вѣжливо кланяясь, руку, но глаза его говорили:
— Я васъ не знаю, скажитесь.
— Что? Вы меня не узнаете?
И, благодаря замолкшей музыкѣ, благодаря чуткому настроенію Шепелева, онъ ясно разслышалъ голосъ Маргариты.
Гольцъ узналъ тоже голосъ, ахнулъ и выговорилъ по-нѣмецки:
— Но вѣдь вы хотѣли быть не въ этомъ костюмѣ?
— Это мой капризъ, а отчасти необходимость. Вы получили мою записку? Комната приготовлена? Спасибо. И я полная тамъ хозяйка, хотя бы до утра?..
И на утвердительный отвѣтъ, графиня прибавила:
— Ну, покажите ее мнѣ, чтобы я знала заранѣе, гдѣ она.
Гольцъ тотчасъ же подалъ графинѣ руку и повелъ ее во внутреннія комнаты, но при этомъ взялъ не на лѣво, гдѣ была большая гостиная, потомъ бальная зала, переполненная гостями, а на право, гдѣ были двѣ маленькія гостиныя, а за ними его собственные апартаменты.
Сердце дрогнуло въ юношѣ, онъ снова стиснулъ свою шпагу и почувствовалъ, что слезы готовы выступить у него на глазахъ.
«Комнату до утра?! Отдѣльную комнату?! На балѣ, въ маскарадѣ! Зачѣмъ?! Это низость! Вѣдь на это способны тѣ женщины, про которыхъ разсказывалъ ему Квасовъ. И это красавица высшаго общества!»
И юноша до такой степени былъ пораженъ, что у него руки и ноги стали дрожать. Онъ невольно вышелъ на лѣстницу и опустился на стулъ около часового Державина, закрывая глаза рукой, чтобы отереть позорныя слезы и придти въ себя.
— Что ты? шепнулъ ему пріятель рядовой.
— Ничего! глухо отозвался Шепелевъ. — Ничего, ничего? повторилъ онъ. — Вернусь домой — я это кончу.
— Что? недоумѣвая, отозвался тотъ.
— Все, все это кончу. Надо кончить: такъ жить нельзя!
Пріятель что-то спросилъ, но онъ не имѣлъ даже силы отвѣчать.
— Встань, голубчикъ, выговорилъ вдругъ Державинъ шепотомъ, — гетманъ идетъ.
Шепелевъ черезъ силу поднялся и увидалъ, что по лѣстницѣ поднимается графъ Кирилла Разумовскій въ красивомъ гетманскомъ мундирѣ; съ нимъ вмѣстѣ шелъ его другъ и бывшій воспитатель Тепловъ. Сержантъ быстро двинулся снова въ прихожую и сталъ на прежнее мѣсто.
— Отчего же ему не праздновать и не разкошелиться, шепталъ гетманъ Теплову, — когда цѣлое государство подарили, да милліонъ въ придачу? Балъ дешевле стоитъ!
Гетманъ прошелъ, за нимъ прошли еще два сенатора, затѣмъ прошелъ Панинъ. Всѣ они искали глазами Гольца.
«Да ищи его! злобно усмѣхнулся Шепелевъ, — ищи!» И онъ чуть-чуть встряхнулъ своей шпагой. Невольно ему почудилось, что онъ бы могъ, съ наслажденіемъ, особенно благодаря послѣднимъ урокамъ фехтованія, въ одно мгновеніе пронзить Гольца двадцатью ударами.
Въ то же самое мгновеніе хозяинъ дома появился одинъ, быстро оглядѣлся, увидѣлъ нѣсколько новыхъ гостей, которыхъ опоздалъ встрѣтить, и пошелъ здороваться и извиняться.
Тотчасъ же образовался около него кружокъ и здѣсь, при нѣсколькихъ свидѣтеляхъ заразъ, Гольцъ менѣе боялся говорить. Но и тутъ счастье помогло ему. Не прошло пяти минутъ, какъ въ пріемную вошла новая костюмированная гостья безъ маски. Многіе двинулись, прерывая бесѣду. Гольцъ бросился на встрѣчу къ дамѣ и кланяясь благодарилъ за честь и любезный сюрпризъ. Это была Воронцова и слова Гольца относились къ ея костюму. Елизавета Романовна отплачивала за брошь, полученную по утру, и явилась въ костюмѣ, который былъ скопированъ съ портрета Фридриха. Это былъ въ сущности просто мундиръ съ прибавленіемъ бѣлой атласной юпки. Золотисто-желтый атласный камзолъ, вышитый серебромъ, красный кафтанъ изъ бархата, черный галстукъ на шеѣ, а на головѣ фридриховская трехуголка съ бѣлымъ атласнымъ бантомъ, на которомъ и красовалась полученная брошь.
XXXIII
Около получаса простоялъ Шепелевъ, въ подробностяхъ обдумывая, какъ онъ, вернувшись въ казармы, попробуетъ убитъ себя.
«Не хватитъ храбрости, думалось ему, — но попробую, все-таки попробую. Можетъ быть, какъ-нибудь нечаянно самъ себя обману. Буду говорить, что только ради пробы, ради шутки и какъ-нибудь вдругъ застрѣлюсь или зарѣжусь».
— Господинъ сержантъ! раздался около него голосъ, отъ котораго вся кровь хлынула къ сердцу и къ лицу, и юноша затрепеталъ всѣмъ тѣломъ.
— У меня до васъ большая просьба… говорила стоящая передъ нимъ кармелитка, но уже безъ маски, которую она держала въ рукѣ.
Шепелевъ едва двинулъ губами, всѣ чувства его онѣмѣли, а сердце стучало на столько, что, казалось, даже она замѣтила это по галуну и пуговицамъ, которые равномѣрно вздрагивали на его груди.