Но через восемь месяцев Фридрих I капризно и настойчиво пожелал иметь наследником не епископа Любекского, которому было тридцать лет, а четырнадцатилетнего племянника Петра Ульриха, увезенного обманом в Россию.
Другое посольство явилось уже не в Голштинию, а в Россию, чтобы требовать мальчика у его тетки. Императрица, извещенная о посольстве за несколько дней до приезда послов, поспешила окрестить мальчика снова и приобщить к православию, в котором он уже был прежде. Таким образом, в третий раз заставили мальчика переменить веру. Посольству было, конечно, отказано и указано на епископа Любекского, его дядю. Казалось, что судьба смеется над малородным, худым, бледным, совершенно болезненным ребенком, которому на вид казалось не четырнадцать лет, а скорее – десять, заставляя две сильные державы спорить из-за него, требуя на свой престол. Опоздай Елизавета выписать к себе племянника всего несколько месяцев, и голштинский принц был бы шведским королем. И судьба его была бы, конечно, совершенно иная.
Шведское посольство, не достигнувшее своей цели в Москве, уехало. Наследником поневоле был сделан епископ и герцог Голштинский и спустя восемь лет после этого занял шведский престол под именем Фридриха-Адольфа. А бедно одаренный природой и изуродованный воспитанием, больной и тщедушный мальчик остался наследником русского престола, чтобы со временем процарствовать только шесть месяцев.
При Петре Федоровиче состоял по-прежнему приехавший из Гоштинии его воспитатель Брюммер, который так странно понимал свою обязанность и так себя вел с питомцем, что явилось даже подозрение об умышленном, с его стороны, желании исковеркать природу наследника русского престола. Петр Федорович глубоко и сильно ненавидел Брюммера, и первыми друзьями его были двое слуг, тоже немцы. Но дружба эта повела к тому, что один из двоих, камер-лакей Румберг, был спустя два года без суда и огласки сослан в Сибирь. И только императрица, сам Петр, Брюммер да двое или трое лиц знали, за что ссылается этот Румберг. Великий князь много и долго сожалел о любимце. Спустя два года появилась в России и юная принцесса цербстская. Через год еще болезненный юноша, на вид ребенок, стал мужем. За это время, в продолжение только двух лет, он три раза был отчаянно болен и при смерти.
Когда наследник престола был обвенчан, то его воспитатель Брюммер был удален. Но оригинальная система воспитания, отчасти и природные свойства дали свои плоды. Наследник был самый странный молодой человек: не немец, но и не русский; не умен, но и не глуп и положительно остроумен, ядовит в насмешке и шутке, не добрый, часто жестокий, но, в сущности, не злой, чувствительный, с безумными вспышками гнева и в то же время с порывами искренней задушевности и сердечности. Императрица относилась к нему поневоле крайне строго и при всем желании любить его не могла. Часто проявлялись в племяннике такие черты, которые смущали ее, приводили в отчаяние, отталкивали и беспокоили за его будущность… и будущность России. Некоторые недостатки появлялись как-то временно, как болезнь, и проходили. Одно время он сделался хвастлив, лгал и выдумывал постоянно, и это доходило до таких размеров, что начинали опасаться, в своем ли он разуме. Одно время он клялся и уверял, что был произведен в полковники своим отцом за то, что, командуя голштинским войском, отличился в сражении против датчан, которых победил. Всем было известно, что даже ни этой войны, ни чего-либо подобного никогда в его жизни не было. Иногда также временно и болезненно нападала на него жестокость, он искал жертв, заводил своры собак и нещадно сек их или, наконец, выдумывал такие игры, в которых мог большим бичом бить свою прислугу. Однажды он до смерти засек свою любимую собаку и переранил всех остальных. Наконец, в другой раз наставил мышеловок у себя в горницах, и так как деревянный полугнилой дворец изобиловал мышами и крысами, то он быстро наловил их кучу. И явилась новая любимая забава: поймать большую крысу, устроить виселицу, потом прочитать приговор, замечательно остроумно написанный, где исчислялись все ее государственные преступления, а затем, повесив ее на шнурке, с барабанным боем маршировать кругом «преступника».
Ко всему этому одновременно с его женитьбой примешались две слабости. Он стал влюбляться и ухаживать поочередно за всеми обитательницами дворца, перейдя от самой красивой фрейлины Кар до самой некрасивой, и кончил тем, что влюбился серьезно в баронессу Черкасову, дочь сосланного Бирона, которая была не только крайне дурна собой, но и горбата. Вместе с этим он начал все более любить крепкие напитки, вредно действовавшие на его здоровье, и тайно от государыни завел в горницах своих целые шкафы, переполненные всякого рода иностранными винами.
Наконец, когда ему было уже за тридцать лет и когда он в течение двадцати лет жизни в России не завел себе ни единого друга, а нажил много врагов, – он стал императором.
В день Рождества Христова, в минуту захода солнца, закатилось и российское солнце, «дщерь Петрова», царствование которой считалось современниками исключительно славным и великим, и никто, конечно, не мог себе представить, что когда-либо на Руси появится другая женщина, способная затмить ее великие и славные деяния.
Генерал-прокурор князь Никита Юрьевич Трубецкой в четыре часа пополудни вышел из опочивальни императрицы и объявил придворным о ее кончине. Весь дворец и многие палаты сановников и вельмож огласились совершенно искренними рыданиями.
«Что будет?» – явился вопрос и угрозой отдавался на сердце у всякого.
Петр Федорович, стоявший у постели тетки вместе с супругой, как только увидел, что государыня испустила последнее дыхание, тотчас же отдал первый свой приказ:
– Выстроиться гвардии на Дворцовой площади!
Покуда женщины над теплым трупом совершали разные древние и языческие обряды, Петр Федорович уж в темноте объехал верхом ряды полков, принимая опрометчиво от них первых, прежде сената и синода, поздравление с вступлением на императорский прародительский престол.
Затем со следующего же дня явились государственные заботы. Главными, стоявшими первыми на очереди, были: замена однообразного мундира гвардии бесчисленными мундирами нового образца всевозможных колеров; затем окончательная и скорейшая отделка нового дворца и третья, самая серьезная забота – прекратить войну с другом, королем Фридрихом II.
В первые месяцы царствования нового императора многие его враги должны были поневоле примириться с ним. Несколько действительно умных людей, призванных им к кормилу правления, поняли, что прежде всего надо привлечь к себе любовь всех сословий. И нежданно явились две крупные государственные меры, от которых возликовали все, – «вольность дворянства», то есть позволение не служить тому, кто не хочет, и свободно проживать где вздумается, в своем ли имении или за границей; а затем уничтожение страшилища, от которого почти тридцать лет трепетал всякий православный, – уничтожение Тайной канцелярии «слова и дела», целого легиона тайной добровольной армии доносчиков. Но это были первые и последние меры, от которых возликовала Россия.
Когда Петр Федорович в первый раз по воцарении явился в синоде, то известный, всеми современниками уважаемый бывший профессор Киевской академии Сеченов, первоприсутствующий член синода, встретил государя речью горячей и медоточивой. Он сравнивал восшествие его на престол с рождеством Спасителя мира!.. А когда шесть месяцев спустя такою же речью встречал он Екатерину, то был тоже искренен, и был прав! Надежды были у всех, но были обмануты!..
С первых дней правления Петр Федорович начал новую деятельную жизнь. Все шутки и игры были брошены; ежедневно вставал он в шесть часов утра и требовал, чтобы в семь, еще до рассвета, все министры, флигель- и генерал-адъютанты и ближайшие царедворцы были уже у него для доклада и получения приказаний. Во все входил он сам, и доклад длился часто до одиннадцати часов. Но как бы в награду за этот утренний труд, с одиннадцати ежедневно, несмотря ни на какую погоду, начинались занятия с петербургским войском – учения, смотры и парады.
Прошло три месяца царствования, и Россия узнала, чего ей ожидать… Некоторые государственные меры были глубоко законны, правдивы и спасительны, но были приняты как кара Господня. Явилась отписка и отнятие вотчин и рабов у всех монастырей – и все духовенство, с тем же Сеченовым во главе, подняло отчаянный и громкий ропот. Явилось учреждение государственной конторы, которая должна была выпустить вместо серебра и золота бумажные билетики, с тем что эти клочки бумаги будут называть деньгами и всякий будет обязан их брать под страхом строжайшего наказания, – и уже все сословия роптали в ужасе и недоумении. Но затем узнали, что ввиду государственной пользы снова будет восстановлена смертная казнь – и это многих обрадовало.
«Покойная императрица дала обет, решаясь на переворот и арест Брауншвейгской фамилии, что она отменит смертную казнь, но ведь она уже отцарствовала, – рассуждали сановники, – стало быть, ее обету срок вышел. Надо взять примером Петра Великого и устроить суды и казнь по его образцу!»
Затем гвардия вознегодовала в свой черед, так как стали ходить слухи, что она будет уничтожена, а останется один лейб-кирасирский полк, все же остальные полки будут сравнены с полевыми командами, будут переводиться с места на место по всей России, и только некоторые из них по очереди будут стоять годичным постоем в столице.
Наконец, будет заключен дружеский, крепкий мир с немцами, вековыми врагами… и вечными!..
XIII
В субботу шестого апреля, уже вечером, когда в Петербурге, за исключением чужеземцев, все, от вельможи до простолюдина, от мала до велика, готовились к великой заутрени Светлого, светлейшего праздника, когда самые ленивые отдыхали перед долгим предстоящим стоянием, а богомольные не выходили даже с сумерек из церкви, – в старом дворце императрица, окруженная немногими близкими людьми, тоже собиралась в Казанскую церковь к первой заутрене нового царствования.