– Да вставай же. Ну! – кричит палач и пуще ухватил и тянет.
– Вставай! Государь простил! – говорит палач.
Нет, это не палач, это он сам себе говорит.
Площадь дрогнула, заколебалась вся и пошла каким-то странным круговоротом. Люди, тележки, дома, небо – все завертелось! И сразу стало светло! Прямо перед глазами круглая, ясная луна, будто кружок серебристого льда. А над ним нагнувшийся брат Алехан.
– Ну, заспался, брат. Насилу растолкал! Да еще бормочет: «Государь простил!» Аль Котцау во сне опять бил?
Григорий Орлов протер глаза, глубоко вздохнул и огляделся дико кругом.
– Что это? Где? Что? Палач! Умирать… Ну…
– Что ты! Типун тебе на язык! Экие слова на всю улицу орешь… – воскликнул Алексей. – Вставай! Все уж пошли… Вон уж где…
– Господи! Сон! Привиделось! – И Григорий вскочил на ноги. – Привиделось! Алехан! Алехан!!
И он так бросился на шею к брату, что лодка покачнулась.
– Что ты! Ошалел, что ли? Чего целуешься?
– Господи помилуй и сохрани! Господи помилуй! – начал креститься Григорий и затем, радостно ахнув, выскочил на берег и запрыгал, как мальчуган.
Алексей недоумевая вылез из лодки за братом и выговорил:
– Аль сон какой поганый?..
– Ах, что я видел! Алеханушка, что я видел! Что я видел!..
– Черта, что ли? – нетерпеливо вскрикнул Алексей.
– Ой, хуже… Ох, господи помилуй! Да ведь как живо-то! Как живо! Господи!..
И Григорий начал снова креститься, но вдруг остановился… и взбесился.
– Тьфу!.. Даже зло берет! – отчаянно воскликнул он.
Часть третья
I
Прошло две недели после маскарада у Гольца, а много воды утекло.
Кружок братьев Орловых увеличивался не по дням, а по часам. Наконец квартира Григория Орлова уже не могла вместить всех лиц, которые собирались по утрам, иногда поздно вечером и далеко за полночь. Приходилось подумать о другом месте для собраний. Неизвестно, долго ли Орловы прособирались бы найти новое помещение, если бы осторожный Теплов не взялся за дело сам.
За последнее время стали появляться в квартире Орловых личности, которых они не приглашали и которые сами навязывались в дружбу. При этих личностях, за которых ни один из братьев не мог отвечать, приходилось, конечно, осторожно молчать или просто играть в карты.
Один из этих неизвестных гостей, особенно навязчиво пристававший к Орловым повсюду, где встречал их, и раза два уже явившийся на их сборища, был приятель Фленсбурга, член кружка Гудовича – Будберг. Первый, сообразивший, в чем дело, был, конечно, Теплов.
– За нами начали присматривать, – объявил он, – Будберг таскается неспроста.
И Теплов отгадал верно.
До принца Жоржа, с одной стороны, до Гудовича – с другой, дошли положительные слухи, что в квартире Григория Орлова, где прежде бывали только кутежи и картежная игра, теперь собирается много народу уже не для вина и карт, а для бесед о разных государственных вопросах. Конечно, ни принцу, ни начальнику Тайной канцелярии, ленивому Гудовичу, не могла и на ум прийти та причина, которая руководила сборищем Орловых. Если бы кто-либо сказал, что там замышляется государственный переворот, то, конечно, каждый из «голштинцев», то есть приверженцев императора, похохотал бы до слез над такой глупостью.
Единственный человек, который отнесся к известию об этих сборищах серьезно, был Фленсбург, и он отрядил к Орловым своего приятеля Будберга с просьбой поразнюхать, что там творится.
Причина, руководившая Фленсбургом, была личная. Он искал теперь повсюду кругом себя средство как-нибудь отличиться в глазах государя. За последнее время личные дела Фленсбурга шли скверно. Фортуна отвернулась от него; графиня Маргарита почти перестала его принимать и обращалась с ним сухо и резко; а между тем Фленсбург был влюблен в нее еще более прежнего и более, чем когда-либо, ревновал ее ко всем: и к доктору Вурму, и к старому Скабронскому, и к самому Гольцу, и, наконец, за последние дни, уже на основании фактов, ревновал к мальчишке, которого Маргарита с невероятной ловкостью сделала в один месяц из рядового офицером.
Помимо неудачи в своих сердечных делах Фленсбург перестал быть тем, чем был еще недавно, – хотя и тайным, случайным, но все-таки самым влиятельным лицом в Петербурге. Еще недавно он имел полное влияние над принцем Жоржем, который в свою очередь имел влияние над племянником, то есть над государем. Теперь принц точно так же любил своего фаворита и переводчика, но сам не пользовался прежним значением при государе. Принц, а следовательно, и Фленсбург были побеждены и уничтожены другим человеком.
Этот победитель, захвативший теперь в свои руки чуть не всю Россию, по крайней мере судьбы России, был, конечно, прусский посол. Первый же друг Гольца в Петербурге была теперь графиня Скабронская. И влюбленный, ревнующий Фленсбург ясно предвидел, к чему приведет вскоре дружба Гольца с государем и с красавицей иноземкой. Фленсбург не сомневался в скором возвышении графини Скабронской, если только она не испортит все дело своим неосторожным поведением. Он не сомневался тоже, что первый человек в Петербурге, который при этом пострадает, будет, конечно, он. Вдобавок один из голштинских офицеров, бывший в маскараде Гольца, слышал ясно, как «Ночь» просила государя о высылке Фленсбурга.
И вот честолюбивый шлезвигский дворянин стал мечтать теперь о том, чтобы, помимо принца, как-нибудь приблизиться к государю. Прежде всего он стал ухаживать за Гудовичем более, чем когда-либо, и собирался, бросив место адъютанта ничего не значащего теперь Жоржа, поступить членом в канцелярию для разбора тайных дел. Он уже намекал об этом Гудовичу, обещая работать день и ночь, что, конечно, ленивому Гудовичу было на руку, и тот обещал ему поговорить об этом с государем.
Одновременно с этим Фленсбург стал присматривать за кружком Орловых. Как умный и тонкий человек, он решился следить за ними как можно осторожнее и накрыть только тогда, когда время приспеет и ему можно будет блистательно отличиться и сразу сделаться близким человеком к государю. И вот тогда-то, видя государя часто, он померяется силами с Гольцем и с отвергнувшей его красавицей. Силен Гольц, красива Маргарита, но Фленсбург не сомневался в победе. Над Гольцем он имел то преимущество, что знал страну ближе и говорил по-русски, над Маргаритой же – в том, что знал за ней кое-что, могущее в случае нужды погубить ее в глазах государя.
Впрочем, первая попытка Фленсбурга следить за Орловыми не удалась. После двух или трех назойливых посещений Будберга сборища в квартире прекратились. И, несмотря на все свои старания и даже несмотря на наемных солдат из голштинского войска, говорящих по-русски, Фленсбург не мог узнать, продолжаются ли где-нибудь сборища. Говорить же об этом он никому не хотел, даже принцу Жоржу ни слова ни разу не сказал о своем новом занятии, потому что ему хотелось вести дело одному и, накрыв подозрительных людей, присвоить себе всю честь великого дела.
Между тем орловский кружок далеко не в том виде, в каком был Великим постом, перебрался в огромный, вновь нанятый дом глухого квартала Выборгской стороны. Теперь в этом доме, кое-как меблированном на общие средства, собирались уже не одни молодцы гвардейцы. Здесь стали появляться люди пожилые, даже старые, из самых разнообразных кружков столицы. Тут было уже несколько чиновных людей, занимавших разные довольно видные должности в разных ведомствах, было уже несколько сенаторов и, наконец, несколько духовных лиц. В числе последних появился, хотя, правда, только один раз, сам Сеченов.
Деятельность кружка под управлением Теплова стала кипучая, хотя простая. Она заключалась в двух вещах: находить деньги пожертвованиями для раздачи в разных полках через офицеров и затем вербовать… и вербовать! И всякий вербовал другого и обращался к нему с одним и тем же неизменным вопросом:
– Пойдете ли вы против перемены?.. Помешаете ли чем-либо действу против существующего правительства, если таковое действо будет?
И подобного человека в столице почти не оказывалось!
Если бы Орловы и вся компания заговорщиков обращались с просьбой о помощи, с требованием действовать, то, конечно, они никого бы не нашли. Но они только заручились обещанием ничего не делать против тех, кто что-либо начнет… И отовсюду было полное согласие.
В двух только полках гвардии – в конном и Преображенском – можно было насчитать человек с двадцать офицеров, к которым нельзя было приступить с какими бы то ни было откровенными речами… Все остальные офицеры принадлежали уже кружку и сорили сборными деньгами в своих полках. В Преображенском солдаты обожали Алексея Орлова, Пассека и Баскакова, в Семеновском также обожали и повиновались Федору Орлову, в Измайловском – Ласунскому и братьям Рославлевым, а в конном делали, что хотели офицеры: князь Волконский, Хитрово и Бибиков.
Теплов играл ту же роль в сенате и мог перечесть немалое количество сенаторов, которые обещали в случае чего-либо «пальцем не двинуть». Что касается духовенства, то Сеченов ручался, что во всем Петербурге не найдется ни одного человека, носящего рясу, который бы был «сам себе враг». После отнятия вотчин у монастырей и после указа детям духовных поступать в солдаты кто же бы из них согласился ратовать за правительство, приводившее в исполнение эти пагубные для них меры?
Наконец, всякий из собиравшихся на беседы ручался за свой собственный дом, за домочадцев, за прислугу.
Прислуга была в свой черед распространителем известных речей по кабачкам и трактирам.
Таким образом, в скором времени тайные нити опутали столицу. Центром всего были Теплов и братья Орловы, из которых один бывал всякий день у императрицы. Но многие в кружке этого даже не знали.
Сама государыня тоже не теряла времени. Не было ни одного крупного сановника в столице, начиная с графов Разумовских, Панина, канцлера Воронцова, у которого бы она не выпытала, как поступит он в случае, если будет проявление недовольства и какое бы то ни было действо народное. Часто по очереди государыня беседовала со всяким из этих вельмож, но никогда ни разу не звала их вместе на общую беседу об этом предмете. Разумовские и не подозревали, что государыня осторожно беседовала с ними о том же, о чем беседовала вчера с Сеченовым, третьего дня с Паниным…