У Шепелева даже сердце замерло. Он никогда в жизни не слыхал подобного смеха.
Маргарита потрясла головой, оглянулась на комнату и на него, стоящего перед ней на коленях, и снова так же сверкали глаза ее, и снова тем же ужасным смехом рассмеялась она.
– Что с тобой? – невольно, почти рыдая, выговорил Шепелев.
– Ничего. Я решилась! – странно улыбаясь, выговорила Маргарита.
Голос ее звучал дико, казалось, что это говорит существо не разумное, не понимающее собственных своих слов.
– Да, я решилась. Решилась! Решилась!
– На что? – вымолвил он.
– На окончание. Понимаешь, надо кончить это.
– Ты согласна уехать?
– Да, да, согласна на все. Дай мне сроку три дня. Через три дня все будет сделано так, как ты пожелаешь.
– Правда ли это? – воскликнул Шепелев.
– Клянусь всем, чем хочешь. Три дня, слышишь ли ты? Три дня. И ты даже не придешь сюда, даже не напишешь ничего, ничего не спросишь. В три дня я все сделаю и на третий день сама пошлю за тобой или приеду. Ну, теперь поздно, ступай к себе!
Шепелев поднялся недоумевая и пристально смотрел ей в лицо.
– Мне нездоровится, – вымолвила Маргарита. – Все это слишком сильно потрясло меня; сейчас я лягу. Я чувствую себя дурно, прощай! Уходи!
И Шепелев через несколько минут был уже на улице, задумчивый и грустный. Что-то говорило ему, а быть может, само лицо Маргариты, ее злые глаза, ее смех ужасный, действительно отвратительный, что она решилась на зло, а не на добро.
«Но что же? Что же она сделает?» – вопрошал сам себя Шепелев, тихо двигаясь среди темной и пустынной улицы.
XX
Маргарита, оставшись одна, просидела несколько мгновений неподвижно в кресле, потом снова странно мотнула головой и начала быстро ходить по гостиной из угла в угол, как будто бы ей было душно и тесно в этой горнице.
Она была вне себя от гнева. Ей все чудилось, что совершившееся в этот вечер было сном, и самым ужасным ироническим сном. Действительно, судьба будто издевалась над ней. До сих пор в жизни все удавалось ей, никогда не случалось ей запутаться, а теперь юноша, которым она непонятно, бессмысленно увлеклась на минуту, запутал ее в какие-то простые, но крепкие сети, из которых она не знала, как выбраться.
В этот вечер почти решалась судьба ее. В этот вечер должно было состояться первое свидание, о котором еще недавно она не смела бы и мечтать. А куда должно было привести это свидание, к каким последствиям, к какому громадному перевороту в ее жизни, трудно было и определить. И все это здание, долго, с трудом, с искусством возводимое, рухнуло от простого толчка взбалмошного мальчишки. Можно ли еще вернуть потерянное? Поправима ли нынешняя беда?
В этом доме она должна была встретиться с государем, который за последнее время явно и сильно ухаживал за ней. Все говорили, что он серьезно увлекся красивой иноземкой, серьезно неравнодушен к ней. Все знали, что государь был влюбчив, за последние десять лет не было ни одной женщины при дворе и в обществе, за которой он не ухаживал бы хотя месяц. Но все тоже знали, что не было ничего более шаткого, как все эти мимолетные связи и вспышки влюбчивого сердца. Единственная женщина в Петербурге, чувство к которой было крепче других и продолжалось около трех лет, была графиня Воронцова, самая некрасивая и самая глупая женщина придворного круга. Но здесь была уже простая дружба, и эти дружеские отношения не мешали государю продолжать поочередно быть занятым и иногда поглощенным на время разными красавицами.
Гольц и Маргарита знали это, но они знали еще и другое. Гольц знал, что ни у одной из этих женщин, мимолетно любимых государем, не было верного союзника, такого, как он. Маргарита знала, что из прежних красавиц петербургских, нравившихся государю, не было ни одной такой хитрой, как она. Когда-то она не была уверена, что государь обратит на нее внимание, хотя большое общество уже преклонялось перед ее красотой и умом. Но она была уверена вполне, что государь, раз обратив на нее внимание, надолго, если не навсегда, останется под ее влиянием, полным и исключительным.
«Заставить его первый шаг сделать, вот что мудрено!.. – думала иногда она. – А второй, десятый, сотый… будет для меня шуткой и забавой».
За последнее время ей нужен был второстепенный помощник, нужен был не вполне опрятный душою человек, ловкий, честолюбивый и скрытный. Тот же Гольц указал графине на Фленсбурга, и Маргарита сразу согласилась, что именно таков шлезвигский уроженец. Мировая с Фленсбургом совершилась быстро. Фленсбург и Маргарита примирились искренне, поняли друг друга на полуслове и поклялись действовать искренне и дружно.
Фленсбург, собиравшийся было действовать против Гольца и графини и выдвинуться доносом и захватом орловского кружка, с радостью вступил в союз со своими врагами, когда этот союз подвигал его еще более на пути честолюбия. Благодаря ходатайству Гольца Фленсбург тотчас же бросил свое ничего не значащее теперь место адъютанта у принца и поступил в канцелярию Гудовича. Там нашлись у него средства еще деятельнее следить за орловским кружком, но все, что он предпринимал с этой целью, не знал даже сам начальник канцелярии Гудович. Этот труд Фленсбург брал на себя, наслаждаясь мыслью, что вскоре и весь успех возьмет на себя одного.
Фленсбург нанял квартиру на набережной, невдалеке от дворца принца, где когда-то жил.
Государь уже чаще шутливо и милостиво заговаривал с Фленсбургом при встречах. Роль помощника Маргариты, которая выпала теперь на его долю, не только не казалась ему унизительной, но даже льстила его самолюбию. Эта роль была прежде всего выгодна. Любовь и ревность к красавице Маргарите не могли побороть его честолюбия.
В это же время влюбленный юноша, ничего, конечно, не знавший, но все-таки ревнующий, беспокойный, связывал Маргариту по рукам, и она действительно решилась просить государя о высылке его из Петербурга. Но государь, отчасти добродушный, отчасти прихотливый, с первого же раза воскликнул с удивлением:
– За что? Славный офицер! Бог с ним! Да и зачем, что за каприз? То награждай и повышай, то ссылай, чуть не казни!
И чем чаще настаивала Маргарита, тем более шутил государь и упрямо отказывал. В этих случаях, как всегда бывает у людей слабодушных, у него являлось какое-то подобие характера, то, что называют упрямством. После трех или четырех просьб Маргариты государь уже окончательно решил ни за что не соглашаться на высылку ничем не повинного юноши. Он требовал повода и причин у Маргариты, а она, конечно, не могла сказать правды, а придумать было нечего.
Наконец однажды наступил давно ожидаемый вечер, который долженствовал изменить судьбу графини Скабронской. Фортуна подавала ей руку, чтобы вести за собой. А куда? Как далеко и как высоко? Никто, кроме самой фортуны, знать не мог. Маргарита чувствовала только, что ей нужна рука этой фортуны, чтобы подняться только на первые ступени бесконечно высокой лестницы, а затем она уже не сомневалась достигнуть собственным разумом и искусством до последней ступени, чего бы это ей ни стоило.
И вот именно в этот самый день благодаря неосторожным словам государя на плацу судьба толкнула Шепелева в дом Маргариты, а затем привела его и на подъезд дома Фленсбурга.
И теперь Маргарита, оставшись одна, не могла в себя прийти. Гнев душил ее, и именно этот гнев заставил ее смеяться тем смехом, звенящим, металлическим, бесчувственным, который показался юноше так отвратителен. В то мгновение, когда Маргарита хохотала так, она решила в сердце отделаться от этого юноши, уничтожить его как помеху, уничтожить каким бы то ни было образом, хотя бы самым бесчеловечным. Честолюбие и в ней тоже заглушило все, что было в душе доброго и хорошего. Казалось, что честолюбие это есть главный фибр ее существа. И едва только обстоятельства коснулись этой слабой струны, все лучшие и добрые стороны души замолкли. Когда-то она говорила Лотхен, что никогда никого не любила и не полюбит, что она сама – ее первая и последняя любовь. Теперь она чувствовала это более, чем когда-либо.
План, как действовать, мгновенно зародился и созрел в голове ее в те самые минуты, когда Шепелев стоял перед ней на коленях, покрывая руки ее поцелуями и слезами.
Теперь она окончательно решилась на исполнение этого плана. Несколько раз собиралась Маргарита позвать Лотхен и лечь в постель, но каждый раз ей снова и снова вспоминалось, как юноша заставил ее из боязни пагубной развязки обратно броситься в карету, уехать, увозя и его. И каждый раз бурное чувство злобы будто приливом душило ее, и ей было не до сна.
Часа через два после ухода Шепелева она несколько успокоилась и наконец вымолвила вслух:
– И отлично! Отлично! Дело поправить можно, и по крайней мере теперь благодаря этой комедии я возненавидела его окончательно. Святая Мария! Как я ненавижу тебя! – воскликнула она, стоя среди комнаты и будто обращаясь мысленно к Шепелеву. – Да! Отлично! Все к лучшему! Еще утром мне было жаль тебя, теперь же я готова собственными руками…
Маргарита подняла руки над головой, и в ее жесте сказалась злоба тигрицы. В ту минуту казалось, что ее маленькие красивые руки способны в самом деле растерзать человека.
Наконец она позвала Лотхен, но, несмотря на все расспросы немки, ничего ей не объяснила, сказала, что у нее болит голова, и только велела на другой день пораньше разбудить себя.
XXI
Наутро Фленсбург, проведший самый неприятный вечер, какой когда-либо удалось ему провести в жизни, получил от графини записку быть у нее немедленно. Она вышла к нему в черном атласном платье и черном вуале, которые надевала крайне редко. Ей захотелось надеть траур!..
Вести, привезенные Фленсбургом, не оказались дурными, и в тот же вечер Маргарита могла, если того пожелает, быть снова у него.
– Но что ж нам делать с этим сумасшедшим теперь? – спросил Фленсбург.
Маргарита рассмеялась сухим смехом, уже легким отголоском вчерашнего. Та же нота бездушной жестокости звучала в этом смехе, но только слабей.