Недостаток в рекрутах был настолько велик в Пруссии, погибавшей от ударов, семь лет наносимых ей союзниками, Россией и Австрией, что король завел особый способ вербовки: всякого всячески различные власти заманивали, а то и насильно делали солдатом. Все европейские державы постоянно жаловались королю Фридриху, что различные подданные, попавшие в Пруссию, завербовывались насильственно под его знамена. Всякий молодой человек, иноземец, попавший за какой-либо проступок в руки полиции, лаской и угрозами делался солдатом, а раз надев мундир, не мог уже бежать, рискуя быть расстрелянным. Подобных примеров вербовки и расстреливания было много.
Петр Федорович, любивший военщину более всего, знал отлично и порядки фридриховские и мечтал завести точно такую же армию и у себя.
В России уже было общее мнение, сильно укоренившееся, что «вольность дворянская», данная государем тотчас по вступлении на престол, была не льгота, а был очень тонкий способ очистить ряды от русского элемента и заменить его иноземным. И в этом была своя доля правды. Государь мечтал завести иностранное войско на манер фридриховского и, опираясь на этот сброд всякого рода авантюристов, оборышей Европы, большею частью сомнительной репутации и дурного поведения, заменить им гвардию, главную деятельницу во всех переворотах.
Голштинское войско, помещавшееся в Ораниенбауме, было сколок с армии Фридриха. На улицах городка были постоянно беспросыпное пьянство, буйство и драки и слышалась постоянно если не исключительно немецкая, то всякая иноземная речь. Архиепископ Сеченов, побывавший раз в Ораниенбауме, говорил, что дворец и местечко напомнили ему сказание библейское о столпотворении вавилонском, где раздавались все языки земные.
С первых же дней переезда в свою любимую резиденцию государь ежедневно занимался смотрами, экзерцициями и обучением войска. Но главной его задачей были приготовления, всевозможные и деятельные, к войне с Данией, уже решенной окончательно. Подарок графа Разумовского облегчил, конечно, во многом эту задачу.
Утро государя проходило в занятиях по поводу войны, в совещаниях с Минихом и гетманом Разумовским, которых он хотел сделать начальниками частей будущей действующей армии, оставляя главное командование за собою. Помимо этого по совету Жоржа государь занимался сортировкой сановников, которых следовало взять с собою или оставить в Петербурге. Все, кто казался подозрительным новому правительству, хотя бы и не военные, и каких бы лет и чина ни были, долженствовали последовать за государем в действующую армию в качестве волонтеров.
Барон Гольц, поняв, что отговорить государя от неприятного для его короля и вместе с тем пагубного для самого государя предприятия нет никакой возможности, старался теперь всячески как-нибудь оттянуть время и ослабить будущие дурные последствия войны. Гольц бывал в Ораниенбауме постоянно и знал все, что делается, знал все приготовления и тонко, искусно мешал предприятию государя.
Но один Гольц не мог бы ничего сделать, если бы у него не было верного союзника. Этот союзник теперь при маленьком дворе Ораниенбаума ежедневно приобретал все большее и большее значение. Этот союзник была огромная сила, тот архимедов рычаг, которым можно земной шар свернуть.
Крайне умная, замечательно красивая, энергичная и изящная женщина все сделает, всегда совершит что захочет. И не раз в истории подобные личности совершали великие исторические события, держали в руках своих судьбы целого государства, иногда судьбы нескольких стран. В интимной и простой обстановке маленького дворца появилась Маргарита. Добродушным, мягкосердным, слабохарактерным поклонником женской красоты было вообще завладеть нетрудно. Графиня увидала вскоре, что задача ее гораздо легче, нежели она думала. Это был император всероссийский, но ведь это был болезненный, тщедушный человек, падкий на лесть и, конечно, падкий на кокетство такой красавицы, какою была Маргарита.
Не прошло и двух недель со времени переезда государя в Ораниенбаум, как Маргарита в качестве придворной дамы бывала там чуть не всякий день и даже собиралась переехать туда совсем на житье. И скоро все, что окружало государя, – и тот же Миних, и тот же Корф, и, наконец, сам принц Жорж, – все было у ног красавицы, одушевлявшей ежедневные вечеринки во дворце. И все они были даже искренны!
Эта иноземка, русская только по фамилии, но, однако, славянка, была настолько очаровательна, настолько увлекательна в малейших пустяках, в простой беседе, в простых играх и шутках, что нельзя было устоять против нее. Вдобавок Маргарита чувствовала теперь, что она совершенно в своей сфере и будто родилась для того, чтобы вести дворцовую интригу, изящно обманывая всех придворных, и старых и молодых. Многие из посещавших Ораниенбаум бывали несколько скандализованы ролью красавицы, но не могли не согласиться, что эта женщина в интимном кругу опасна даже для всякого. Даже два посланника, Мерсий и Бретейль, находили удовольствие в беседах с вечно веселой и остроумной кокеткой.
Маргарита объяснялась свободно на трех языках, и это тоже немало помогало ей. Пребывание ее после замужества в Версале, в придворном кружке Людовика XV, хотя и краткое, тоже отчасти теперь помогало ей. Она вспомнила все, что когда-то видела там. Маркиза Помпадур не выходила у нее из головы, была идеалом ее грез, всех ее помыслов, всех ее стремлений. Но чтобы сделаться в России тем же, чем была та женщина во Франции, сделаться повелительницей всей страны, мало было одного кокетства. Надо было овладеть государем вполне, властвовать над каждой его слабостью, над каждым его помыслом, не делясь ни с кем. Следовательно, надо было прежде всего избавиться от его фаворитов и друзей, и Маргарита, уже ненавидевшая Гудовича, стала стараться удалить главного фаворита. После Гудовича приходилось вступить в борьбу с Воронцовой, но и это было нетрудно. Графиня Воронцова, которую Бретейль окрестил именем «servante de cabaret»[43], не только совершенно стушевывалась около блестящей Маргариты, но даже помимо своей воли служила тем, что Бретейль называл теперь «repoussoir»[44]. Когда Маргарита садилась около краснолицей, толстой, неуклюжей женщины, то от сравнения казалась, конечно, еще красивее, изящнее. Мерсий однажды, видя этих двух женщин рядом, даже не выдержал и, невольно обратившись к Миниху, сказал:
– Посмотрите на этих двух личностей, на этих двух графинь. И эта женщина, и та тоже женщина! Но одна возвышает ваши помыслы своим изящным обликом, другая низвергает вас в Дантов ад. Впрочем, нет, даже и не то… эта фигура скорее сорвалась с какой-нибудь картинки Теньера. У дверей таверн Голландии я видал часто таких матрон.
Если бы чувство государя зависело от лица и ума Воронцовой, то, конечно, победа была бы давно на стороне Маргариты. Но у государя была привычка к «Романовне». Кроме этой привычки было еще что-то.
Маргарита всячески и давно старалась разгадать, что могло привязать Петра Федоровича к этой невозможной женщине, и теперь она начала догадываться. Когда-то Воронцова говорила Гудовичу, что графиня Скабронская скоро надоест государю и что он снова вернется к ней, потому что она: «Простота! Что он ни скажет, все сделаю, а другие умничать начнут!»
Тонкая Маргарита однажды именно это и поняла! А Воронцова вдруг однажды догадалась, что эта изящная красавица и умница ей подражает. Она тоже теперь «простота, и что ей ни прикажут, все делает».
В этот день Воронцова целых два часа совещалась с Гудовичем, в первый раз стала бояться за свое влияние и разревелась, как деревенская баба, причитая на все лады. Гудович на этот раз ушел от нее тоже смущенный.
XXVII
Наконец однажды вечером государь позвал к себе Жоржа и, немножко смущаясь, попросил его совета: возможно ли и не возбудит ли чересчур много шума, если он решится сделать графиню Скабронскую кавалерственной дамой ордена Святой Екатерины. Жорж смутился, но отвечал, что если есть на свете изящная женщина, на которую бы следовало надеть всевозможные регалии всех стран, то, конечно, это графиня Скабронская. Но, однако, принц уговорил государя обождать, так как и без того много клевет, много лжи из-за пребывания графини в Ораниенбауме.
– Вся столица уверена, что вы влюблены в графиню! – заметил Жорж.
– Что ж! Это сущая правда! – отозвался государь добродушно.
Жорж несколько опять сконфузился и прибавил:
– Она красавица… Но в Петербурге говорят злые языки, что вы хотите постричь государыню и… и жениться на графине Скабронской, сделать ее императрицей.
– И это правда… Может быть.
Жорж совсем опешил и замолчал.
– Скажите, дядюшка, что дед мой, великий Петр, был дурак, по-вашему? Нет! Хорошо! А он разве не развелся со своей женой, разве не женился второй раз?.. А на ком? Кто была Марта? Солдатская жена. А потом кто была она? Императрица Екатерина всероссийская. А чем Маргарита хуже Марты? Сравнения нет!.. Марта была необразованная женщина, но любившая моего деда. А Маргарита блестящая женщина! И умна, и красавица, и обожает меня. Что скажете?
Принц Жорж ничего не сказал, а только повторял про себя: «Ungeheuer! Ungeheuer!»[45]
Действительно, влияние графини над государем уже зашло далеко… И многое казалось уже возможным…
Влияние это все увидели на первых же порах, а поводом послужил поединок Шепелева.
Принц Жорж прискакал в Ораниенбаум, передал государю весть о поединке, о смерти своего любимца – человека, который еще на днях верой и правдой служил лично государю. Жорж передал подробности поединка со слов Будберга и вдобавок еще присочинил. Шепелев и Квасов вышли какими-то голыми разбойниками, которые заманили двух немцев в пустырь за город и чуть не умертвили обоих.
Государь был поражен смертью Фленсбурга, которого видел за два дня перед тем, но он вспомнил и те успехи, которые сделал в фехтовании старый лейб-кампанец, и понял теперь, что такой противник, конечно, должен был оказаться опасным для всяк