13.
Письмо.
Милая, незабытая Лиза.
Итак, ты мечешь стрелы полемические, нападением себя предохраняя от нападения. Но я не собираюсь тебя обвинять. Frailty, the name is uvoman (Hame 1. 2 - только, ради бога, не в ненужном, оскорбительном переводе Полевого). Не думай, однако, что это - патентованный ярлык для того, что ты делаешь. К частым "изменам" среди наших я, правда, отношусь прямо болезненно, но всю эту область целиком все-таки считаю решительно нисколько несущественной. Для меня этот вопрос решается иначе, - ты знаешь это отлично. Так же не нужно мне и защищаться, несмотря на все твои выпады против интеллигентов. Скажу больше: как раз у тех, чьей музой ты хочешь быть, мне удавалось всегда встречать и доктринерство, и изумительное нежелание что-нибудь читать, и абстракции, истинное они порождение интеллигентов. Не будем об этом спорить. Для тебя, для всех, как ты, по природе своей frai (тростникоподобных), все это проще и не в этом дело. В чем? - спросишь ты. Я не знаю в чем, но думаю, что все в том же, чем жили и живут люди. Эти, "они", пользуясь превосходством своих неатрофированных мускулов и так называемой "революцией", отняли поочередно от нас все: необходимый нам комфорт, материальные блага, затем нашу культуру, наше искусство; а теперь отнимают и наших женщин. Впрочем, так было - так будет. В истории закономерно повторяются похищения прекрасных сабинянок. Кто ведает, - быть может, так даже нужно. Возблагодарим Абсолют за его премудрость.
А в Москве, Лиза, суета и огорчения отъездов и отъездов. Уезжают все, в ком не заглохло последнее зерно разрушающейся большой исторической культуры. В миллионном городе, в безмернейшей России чувствуешь себя, как в пустыне. Уехал известный тебе еще по университету NN и многие другие. Тоска запустения. Остается и мне найти их... в Берлине.
Но мужаюсь, мужаюсь до конца. Собираюсь писать философские этюды к Бальзаку и Флоберу. Но... оставшиеся последними так тянут заграницу. Зачем? Вот в том-то и дело, что незачем. И так как едущие едут тоже незачем, то им неловко ехать, не прихватив с собой еще авантюриста. Да, это правда: нам весело бросить всякие куры и ощутить себя авантюристом. Случится ли ощутить? Пока же ощущаю приятный ущерб в чувствах, вроде "странника, играющего под сурдинку".
Впрочем, вопрос о загранице, быть может, больше всего решается для меня почти санаторно. Так мой организм зарядился движением, что без него я только переваливаюсь из одной болезни в другую. И потом, потом?.. "почему нам не стать авантюристами? Париж не стоит ли того?" - так все убеждает меня один в прошлом настоящий профессор. Общее между мною и им то, что у нас у обоих нет специальных идей. Так что со своей "новой" теперь точки зрения на мир и людей ты, наверное, одобришь мой вылет. Но во всяком случае уеду не скоро. Жить там гораздо труднее. А друзей все равно и там не поймаю: разлетелись они по всем городам. Есть, например, двое, уехавших в Африку.
Что же касается причин этой сантиментальности, то я в каждом из мрачных героев начала прошлого века, о которых сейчас приходится читать, нахожу себя и в Ренэ Шатобриановском, особенно в его размышлениях над колыбелью дочери. Как тут не бежать куда бы то ни было... Впрочем, выходит так только кокетство, - я же много старше, чем Ренэ, а потому бываю и веселым скептиком...
Итак... Что итак? То ли, что перед окончательным вылетом постараюсь залететь к тебе - "сказать последнее прости всему, чем сердце жило"? Или за чем иным? Или что-нибудь иное совершенно? - не знаю. Ничего не знаю. Но прощай.
Все же твой, несмотря ни на что
Кирилл.