Он не ответил, только посмотрел на меня как самый несчастный в мире человек. Молил о помощи? Или просил его добить?
— Мы проделали две дыры — в голове и шее, — раздался позади голос рабочего (Фарид — кажется, так его звали). — Наметили еще четыре: две в груди и две на животе.
— Глубина?
— Полтора метра, — сказал Фарид. — Дальше перфоратором не проберешься.
— Хорошо. Продолжайте. А этого отнесите в кузов.
Я все больше убеждался, что не понимаю чего-то. Это меня всегда раздражало, с детства. Я поломал четыре конструктора, не в силах с ними совладать, раскурочил мотоцикл, который не удалось починить, а теперь хотел пробить голову этому Джамилю и вытащить оттуда мрачную тайну, присутствие которой ощущал. Что он вытворяет? Почему не боится?
В городе взрывника перетащили в дом. Я связался со штабом, велел прислать врача.
Позвонил губернатор:
— Почему отложили, Саид? Меня все дергают.
— Взрывник заболел, перенесли на завтра, — ответил я. — В остальном все готово.
— Больше никто этого сделать не может? — В голосе Мохаммада ощущалась тревога.
— Лучше наверняка. Лишними попытками мы только портим себе репутацию. Не хочу, чтобы журналисты смеялись.
— Действительно, — согласился губернатор. — Но слишком не затягивай, Саид. Завтра!
— Конечно.
Я снова позвонил в штаб и приказал выяснить, нет ли у Джамиля родных. Мне пообещали, что узнают. Спустя полчаса стало известно: в Кабуле проживает супруга взрывника и две дочери. Я распорядился, чтобы завтра утром их привезли к статуям. До столицы и обратно — четыреста километров. Должны успеть.
Когда врач оставил Джамиля, я зашел в дом, где было прохладно и пыльно. Взрывник валялся на узкой лежанке в углу и смотрел на меня с опаской. Глянул на мои руки — нет ли в них мачете или пистолета. Ничего не обнаружив, успокоился.
— Как зовут твою младшую? — спросил я, присаживаясь на стул.
— Младшую? — переспросил он и зачем-то покосился на оконце под потолком.
— Твою младшую дочь. Имя!
— Мариам. Зачем ты…
— Я не гарантирую, что первой убью именно ее. Имен спрашивать не стану. Просто выстрелю в ту, что выглядит моложе.
Он молчал. Да и что тут можно ответить?
— Завтра ты увидишь это, если не выполнишь задание. Сначала на песок к твоим ногам упадет Мариам, затем — вторая, старшая. А жену твою я убивать не стану. Пускай она стоит и смотрит на тебя.
Его губы дрогнули.
— А сегодня, — продолжил я, — ты расскажешь, почему так упорствуешь. Что скрываешь?
Джамиль сел и обхватил руками голову.
— Убей меня! — провыл он. — Я не стану взрывать! Не стану!
— Почему? Ты буддист?
— Буддист… — повторил он и засмеялся. — Это было бы слишком просто!
— Говори! У меня мало времени.
Он дернул себя за волосы и завалился на бок — лицом к стене. Полежал так с минуту, затем снова сел и смерил меня взглядом.
— Знаешь, что символизируют эти статуи? — спросил он.
Пожав плечами, я ответил:
— Это идолы. Буддисты поклоняются им… Поклонялись когда-то давно.
— Нет, не идолы. Статуи олицетворяют древнейшие расы. Расы гигантов. Когда-то они жили на земле. Первый монумент — более пятидесяти метров в высоту. Второй — около тридцати. В долине есть и другие статуи. Последняя из них не намного выше человеческого роста. Гиганты мельчали, пока не превратились в людей.
— Что еще за бред? Откуда ты это взял?
— Помню, — сказал он. — Я многое помню. Разные времена, разные жизни…
— Ты веришь в прошлые жизни, ублюдок?
— Хотелось бы не верить! Но как, если перед глазами сотни воплощений? Многие жизни я помню плохо, в общих чертах. А некоторые — будто бы вчера закончились.
Я понял, что должен разозлиться на него, но на душе было спокойно. Вместо того чтобы гневаться, я вдруг вспомнил разговоры моего отца с заходившим на чай другом — учителем истории. Философские беседы происходили в нашем доме регулярно — едва ли не каждую субботу, и всякий раз я подслушивал из своей комнаты, выхватывал сквозь стены умиротворяющие голоса, обрывки речей. Я мало слышал и еще меньше понимал. Да и не старался понять — меня зачаровывал сам ход беседы, ее плавное течение, с продолжительными аргументами и торжественными нотками в завершение каждого предложения. Я слушал разговоры, как слушают музыку. А вот беседу о реинкарнации я запомнил хорошо. Учитель выступал за возможность перевоплощений и приводил в доказательство цитату из Корана: «Он — тот, кто дал вам жизнь, и Он пошлет вам смерть, а затем снова дарует вам жизнь». Отец отвечал, что эта фраза с большей вероятностью относится к воскресению, нежели к реинкарнации, на что учитель заметил: «Мухаммед утверждал, что мудрость Корана зиждется на сокровенном значении слов, в каждом стихе имеется два значения — явное и скрытое. Возможно, там, где большинство читает о воскресении, на самом деле написано о перевоплощении».
— И чем ты стукнулся, что вспомнил прошлые жизни? — спросил я Джамиля.
— Это случилось несколько тысяч лет назад. Тогда на земле была другая религия, а я был жрецом. Я попросил у богов бессмертия, но они мне отказали. Сказали: бессмертие — это проклятие, наказание. Тогда я разозлился и поджег храм. Я решил, что благодаря этой дерзости хотя бы мое имя останется в вечности. Люди будут помнить того, кто бросил вызов богам.
— Герострат, — вспомнил я. — Он уничтожил храм в Древней Греции.
— Храм Артемиды в Эфесе, — уточнил Джамиль. — Это случилось много позже. Но и это свое воплощение я тоже прекрасно помню.
Смутная догадка уже зарождалась у меня в голове:
— Так ты… постоянно уничтожаешь храмы?
— Я добивался бессмертия, и я это бессмертие получил. Боги сделали так, что я помню прошлые жизни. И знаешь, что за силы тащат меня через вечность? Силы разрушения, вызванные мной. В каждом воплощении я вынужден уничтожать святыни и никак не могу выбраться из заколдованного круга, из этой чертовой петли! Судьба подсовывает мне ценные книги, иконы, полотна, манускрипты, реликвии. Я участвовал в разрушении Иерусалимского храма, поджигал Александрийскую библиотеку, помогал Савонароле разводить костры, палил из пушек по Сфинксу. Я разбил говорящую голову — творение Альберта Великого. И еще много такого, о чем ты даже не слышал!
— А что уничтожил в прошлый раз?
— В прежней жизни я поджег Золотой храм в Киото.
— Зачем? Тебя заставили?
— Я был душевнобольным. Каждый раз возникают причины сделать это. Сейчас вы, мерзавцы, принуждаете меня. — Он снова лег и прошептал: — Как же я устал! Уже тысячу лет как дьявольски устал!
Я не знал, что ему сказать. Встал и налил в кружки холодный чай. Джамиль пить отказался, никак не отреагировал на протянутую кружку, и я поставил ее на стол.
— Ты знаешь, как избавиться от этого проклятья? — спросил я.
— Конечно, знаю! — Он встрепенулся и сел. — Один мудрец сказал, что для этого достаточно единственной жизни без разрушений. Если я однажды ничего не уничтожу, боги простят меня. Вот я и надеялся, что дожил до этого. Думал: здесь, в Афганистане, и уничтожать нечего, кроме скал и отслуживших свой век башен. Хотел жить спокойно со своей семьей. Нет, явились вы с дурацкой идеологией! Будьте вы прокляты!
Он вскочил на ноги, подошел к окну и жадно втянул воздух. Потом обернулся и спросил:
— Ты не веришь мне?
— Не верю, — подтвердил я.
— Так отчего я, по-твоему, не хочу их взрывать?
— Ты безумен.
— Ах да! Извечное объяснение! Все, что непонятно, — из области безумия. Немного лекарства, и все пройдет! Подлечить всех, и не останется ничего необъяснимого в этом мире! Все встанет на свои места…
— Угомонись! — приказал я. — Верю я тебе или нет — не имеет значения. Мы должны взорвать статуи. Завтра ты заложишь динамит, а я проконтролирую. Возможно, потом мы побеседуем о твоих прошлых жизнях.
— Потом? Это вряд ли. Обычно я недолго живу после уничтожения.
— Меня это не касается.
Я вышел, оставив его один на один с отчаяньем. В доме поставил караул — на тот случай, если Джамилю вздумается повторить суицид. Возвращался пешком, смотря вдаль, поверх приземистых домов. Приближался закат, это было заметно по едва уловимому оттенку света — будто кто-то уронил несколько гранул марганцовки и они растворились в воздухе.
Джамилю я не поверил, но воспоминания о философском разговоре отца с учителем истории что-то всколыхнули в моей душе.
Утром все собрались возле статуи «старшего Будды». Джамиль сидел на земле в компании своих работников. Бойцы выгружали ящики с взрывчаткой. Журналист с оператором спорили о чем-то своем, указывали руками то на скалы, то на город. Прибывший из Кабула микроавтобус стоял чуть поодаль. Я подошел к нему и велел всем выйти из салона. Наружу выбралась невероятно сутулая женщина, а следом за ней две девочки. Все были укутаны так, что лиц не разглядеть.
— Будете стоять тут, — велел я. — Надо, чтобы он вас видел.
Я вернулся и подозвал Джамиля:
— Готов?
— А как ты думаешь? — зло ответил он и глянул поверх моего плеча на родных.
Я поманил жестом Фарида. Рабочий приблизился, явно не ожидая ничего хорошего.
— Шесть отверстий, как планировали? — уточнил я.
— Да. Все сделали.
— Ты сам долбил?
— И я тоже.
— Сегодня опять полезешь.
— Зачем?
— Будешь закладывать взрывчатку.
— Я? — Фарид выпучил глаза.
— Ты. А он тебе объяснит. — Я перевел взгляд на Джамиля, который тоже уставился на меня. — Ты же ему объяснишь?
Джамиль сглотнул слюну, затем кивнул — неуверенно, с опаской.
— Возможно, мы решим твою проблему, — пояснил я. — Если она, конечно, есть. А ты, Фарид, учти: если не постараешься — завтра у микроавтобуса будут стоять твои близкие.
— Я все исполню! — заверил Фарид.
Джамиль посмотрел на меня с нескрываемой благодарностью.
— Действуйте! — приказал я.
Они оба оживились, принялись обсуждать ход работ. Джамиль принес карту, разложил ее в кузове пикапа обратной стороной вверх и нарисовал статую. Крестиками отметил просверленные отверстия.