– Не оставляйте меня здесь! – взревел он в отчаянии.
Последний шар скрылся в небесной пучине. Брежия заплакал. Из крохотной точки, незримой крапинки чужого пространства – из центра Розы Ветров, – вырвалась молния. Зигзаг пропорол тучи, разодрал воронку на миллионы брызг. С треском он распался на облако, состоящее из тончайших ветвистых расколов, и сияющая белизной крона окутала крестоносца. На мгновение фигура его исказилась, словно обрела вдруг невиданную мощь и стала огромной – хоть и не увеличилась в размерах, но будто налилась свинцовой тяжестью, покрытая разрядами, как булыжник, повисший в переплетении тонких белых нитей. Грохот упал вниз, выбил из океана фонтан бурлящей воды и заставил Валерию присесть от испуга. Молния втянулась обратно, треща, стремительно вознесла клубок разрядов вверх и исчезла вместе с крестоносцем.
И лишь после этого хлынул дождь. Рев смерча смолк – потому что не стало самого смерча, – лишь шелест капель звучал теперь. Вскоре полный отчаяния вопль разнесся над океаном. Сквозь пелену дождя выпрямившаяся Валерия разглядела совсем близко похожий на крота агрегат и облепивших его ассасинов и разобрала их крики.
– О братия, не выполнили мы клятву!
– Не отмстили за Старца!
– Не сдюжили!
– Не осилили!
– Горе нам!
– Нет – смерть! Смерть нам!
– Так умрем, братия?
– Умрем! Умрем, как умер Старец, с отвагой в сердце и веселым газом в груди!
Крот быстро набирал высоту. Валерка увидела вцепившегося в сиденье Андрея – тот пытался удержаться на развернувшейся почти вертикально покатой спине.
– Сюда! – завопила она, протягивая руку.
Агрегат уже пролетел мимо, и теперь из-за сферы Валерия не могла его разглядеть. Она присела, крутанула рукояти жаровни.
Вдруг с хриплым протяжным воплем, расставив руки и ноги, мимо пролетел черный ассасин. Он сжимал кривую саблю и короткую изогнутую трубку, из которой вырывались, закручиваясь в потоке воздуха, струи темного дыма. Ассасин успел сунуть мундштук в зубы, глубоко затянулся и с последним выдохом канул в волны.
За ним пролетел второй, третий.
Не обращая на них внимания, Валерия крутила рукояти.
Упал последний ассасин. Стихли хриплые крики, теперь лишь мерный шелест дождя наполнял свежий, напитанный влагой воздух.
– Андрей… – повторила Валерка тихо и заморгала, пытаясь стряхнуть с век капли дождя и слезы. Ветра не стало совсем, шар парил в холодной строгой синеве невысоко над океаном.
– Валерка… – прозвучал голос откуда-то сверху. – Ну и управление здесь… Или этот рычаг? Сейчас, сейчас, я переберусь…
День еще толком не начался, стало лишь чуть светлее. Шар подплыл к редколесью возле железнодорожного полотна.
– Вон интернат, – произнесла Валерка, выглядывая. – Ненавижу его теперь! Я и раньше… А сейчас совсем видеть не могу.
– Смотри, а оврага нет, – подал голос Андрей, ложась грудью на борт.
Редколесье почти вплотную подступало к насыпи, исчезли глинистый овраг и заросли бурьяна… Там тянулась ровная черная щель.
– Это потому что самое утро, – сказала Валерка. – Наверное, когда светлее станет, она совсем затянется.
– Как заброшенный чердак, – прошептал Андрей, завороженно глядя вниз. – Представь, чердак с рухлядью всякой, с заколоченными окнами, темный. Туда много лет никто не поднимался, никто не разглядывал, что там стоит. И в нем все исчезло, пропало совсем, только черная пенка… Но если подняться туда и неожиданно распахнуть дверь, только очень быстро, чтобы успеть за секунду… хоть за мгновение до того, как оно поймет, что на него смотрят, и изменится… Тогда можно… можно увидеть все что захочешь!
Валерка лишь молча кивнула, затем, ощутив, что Андрей смотрит на нее, повернула голову. Переглянувшись, они посмотрели на землю. За эти несколько секунд стало чуть светлее, и прореха немного съежилась.
– А попадем? – усомнилась Валерка, но Андрей уже перелез через борт и сел, с трудом удерживая равновесие, свесив ноги наружу.
Шар теперь парил совсем невысоко над щелью, полной пеной ночи. Валерка тоже перелезла, чуть не опрокинулась спиной назад и вцепилась в плечо Андрея. Они взялись за руки, потом он сказал: «Попадем, конечно», – и прыгнули.
АтмосфераДругое место
1
Свет, проходя сквозь загустевшую атмосферу, становился грязно-желтым, почти ржавым. Он висел в воздухе туманной пеленой и уже не озарял, но высвечивал, выхватывал из пространства отдельные предметы, скрадывая очертания остального.
– Я хочу работать! Отпустите, я могу работать! – Голос был молодой, сильный и звонкий.
Пан не пошевелился. В черных шариках, напоминающих матовую отливку из металла, а не глаза разумного существа, тонкими струйками плеснулись две спирали белых искр. Живая тележка вздрогнула и остановилась, когда пан придавил ее нижней конечностью.
– Отпустите!
Донесся писк рабской гусеницы. В тумане возникла темная масса, она медленно приближалась по широкой земляной дороге, окруженной ноздреватыми стенами бараков. Дверей в них не было, только отверстия разных форм и размеров, – привлеченные криком, оттуда выглядывали полуголые люди. Они молча провожали взглядами гусеницу, которая медленно двигалась сквозь туман, как паро´м по реке.
Пан шевельнулся, тележка задрожала от боли. Сетка из тонких древесных прутьев придавала ее розовой мягкой плоти форму, удобную для наездников. Три хитиновых колеса повернулись, и пан обратился глазами к дороге. Его сопровождали два бригадира, как их называли в поселении Бра: вооруженный берцовой костью рыжий бородач и жилистая высокая женщина с длинными черными волосами.
– Не хочу, не надо!
На широкой спине гусеницы, внутри периметра из твердых роговых пластин с наждачной поверхностью, людей было столько, что грязные голые тела будто слиплись, склеились в общую неподвижную массу. Но один мальчик ухитрился перелезть через периметр и спрыгнуть. Тонкие разрезы, оставленные бритвенными краями пластин, змеились по его то ли очень смуглой, то ли очень грязной коже. Мальчик упал, поднялся и заковылял по дороге. С медленно удаляющейся гусеницы рабы смотрели на него безучастно.
Бородач шагнул навстречу. Мальчик, спотыкаясь и падая, подошел ближе, лег лицом на землю и прошептал:
– Я еще могу работать. Я буду работать.
Бригадир оглянулся на пана, скользнул взглядом по световой пленке между глазными шариками и замахнулся костью. С тихим чмоканьем на теле пана приоткрылись и тут же сомкнулись сморщенные стрекательные губки; почти невидимая, тончайшая белесая нить протянулась от них по воздуху, и бригадир вскрикнул. На его спине над копчиком возник ярко-красный нарыв, быстро разросся и прорвался кровью. Как лопнувшая мешковина, разлезлась кожа, за ней плоть, и обнажился позвоночник. Бородач упал, несколько раз дернулся и затих.
Сморщенные губки опять раскрылись, следующий плевок угодил мальчику в плечо. Паны могли изменять концентрацию клейкого яда, второй плевок оказался куда слабее. Мальчик скорчился, завопив, стал тереться предплечьем о землю.
По световой пленке медленно расплылись пятна разноцветных сигналов. На лице женщины-бригадира была ярость, но она тряхнула волосами и перевела хриплым от страха голосом:
– Маршрут некрупной особи корреляция пути пана.
Тем временем рабская гусеница проползла мимо и свернула к большому бараку с широким отверстием в стене. От крыши барака тянулись и исчезали в тумане покрытые зеленоватым налетом трубы. Гусеница приблизилась вплотную к отверстию, втянула в тело часть бритвенных пластин и наклонилась так, что люди начали падать внутрь.
– Твое имя?
Одеждой женщине служила лишь короткая грязная рубаха. Щиколотку левой ноги украшало большое ярко-красное пятно.
Мальчик встал на колени, снизу вверх глядя на пана.
– Ян.
– Ему это безразлично. Это я, Багир… – женщина осторожно прикоснулась пальцами ноги к боку бородача с прожженным позвоночником, – хочу знать, кого благодарить за смерть Самсона.
Со стороны большого барака донеслись слабые крики. Отверстие закрылось, гусеница, издав пронзительный писк, тронулась в обратный путь.
Ян смотрел то на пана, то на свое плечо, где дорожная грязь смешалась с кровью, влажной бурой кашицей покрыв оставленный ядом ожог.
– Он сказал, ты идешь с нами.
Живая тележка под паном дрогнула и, тихо шелестя колесами, поехала дальше. Бригадир заспешила следом.
Ян накрыл ладонью рану и пошел за ними. Мимо в обратном направлении проползла гусеница. Из барака донесся приглушенный толстыми стенами гул – там началась огненная газация.
Вот так он и выжил, Ян, темнокожий мальчик, про отца которого почти ничего не знала даже его мать, давно сгинувшая в сырости и вони одного из женских бараков поселения Бра.
На краю Бра, там, где начиналась дорога к городу, раскинулся ночной насест панов, а рядом стояли бревенчатый дом без окон и сарай из веток и полусгнивших досок. В доме жили бригадиры, в сарае поселились Ян и пришлый старик, а ночью там появилась тележка заезжего пана.
Тем вечером, дойдя до сарая, Ян увидел внутри человека с пятнистой головой и потерял сознание.
Утром оказалось, что раны перетянуты полосками грязной материи. Вокруг Яна, подпрыгивая и пританцовывая, расхаживал рослый тощий старик с головой, усеянной темными пятнами, между которыми росли длинные пучки седых волос. Брови, борода, завязанная внизу узлом, и усы тоже были седыми. В руках старик сжимал палку с железным наконечником – но не острым, а расклепанным так, что полоска железа образовывала зигзаг.
Старик прокричал:
– Нецки! Чистильщик. Зеленестиральщик. Вчера чернокожего привела бригадир. Такая злая. Кто ты?!
– Ян, – ответил мальчик.
Нецки нахмурился:
– Пот и пепел! Ян, вот так?! Почему ты тут?
– Не знаю, – произнес Ян, оглядываясь.
Здесь не было нар, которые поселенцы сбивали для себя в бараках, только устланный высохшей травой пол. В углу стояла живая тележка. Увидев ее, Ян встал.