– Ясно, – с готовностью кивнул Олег.
– Да ничего вам не ясно. И я так рассказываю – второпях, с одного на другое… Взять хотя бы Тейю, мать Аменхотепа Четвёртого. Это такая фигура! С неё, по сути, и началось, она мужа подбила. Он с её подачи постепенно Атона вводил, а сын уж развернулся… Можно параллель с Алексеем Михайловичем провести и Петром. Отец действовал эволюционно, а сын революционно. Так ведь?
– Да, точно! – Олег всячески старался выказать интерес и согласие, хотя голова раскалывалась, тошнило от странных имён, за которыми маячили истлевшие мумии.
И сама Инна Андреевна напоминала что-то из древности: платье в виде балахона, сухое морщинистое лицо, распущенные по плечам волнистые, иссиня-чёрные волосы, похожие на парик…
– По всему огромному Египту от Нубии до низовий Нила люди соскабливают лики богов, оставляя лишь Атона; сопротивляющихся казнят, а их тела сжигают. Для египтянина уничтожение тела – самое страшное наказание, это означает, что он исчезает навсегда. Навечно!.. А потом Аменхотеп-Эхнатон умирает, и его наследник Тутанхамон, ещё совсем мальчик, возвращает народу его пантеон богов. Вернее, в разных районах были разные боги… Снова мешанина, многобожие… Эхнатона вынимают из усыпальницы, саркофаг крошат в мелкие осколки… Есть версия, что останки перенесли в Долину царей, где хоронили фараонов и их родных, а может, и сожгли как еретика… Три тысячи лет назад, а какие страсти кипели!..
Инна Андреевна замолчала, ещё раз вздохнула, тяжело и протяжно, села за стол, взяла ручку… Олег сжался от страха.
– Конечно, про Эхнатона и все эти дела писали. И Мережковский касался темы, и Томас Манн слегка, и даже Агата Кристи. А современные… Да и куда вам до таких сюжетов. – Черкнула что-то в зачётке и протянула Олегу. – До свидания.
– До свидания. – Олег не знал, благодарить или послать: «незач.» наверняка равносилен отчислению.
Вышел в коридор, глянул, увидел «зачёт». Дёрнулся, вскинул руки, сбрасывая с себя Аменхотепов, Эхнатонов и всё прочее, чуть было не заорал от радости. Голова моментом перестала болеть. Ноги понесли прочь из института.
Возле крыльца ждали Кирилл, Вася и Ванёк, однокурсники.
– Ну как, сдал?
– Сда-ал.
– Офигеть! – Вася, осиливший зачёт по Древнему миру неделей раньше, потёр руки. – Погнали бухать.
– В ЦДЛ, – добавил Кирилл. – Наведём порядок в графоманском логове.
Они частенько после лекций сидели в Центральном доме литераторов, в Нижнем буфете, где водка и закуска были более-менее по карману. Смотрели на пожилых и не добившихся славы писателей – или переживших славу – и посмеивались над ними. Иногда – громко и откровенно… На первом курсе Литературного института каждый уверен, что именно он самый талантливый, и очень скоро это поймут все остальные, пойдут публикации, книги, признание. Пусть не весь мир, но страна будет следить за каждым твоим движением…
Почти два месяца, вернувшись после каникул, Олег мучился из-за несданных экзаменов и зачётов. Учить не получалось, и он пил. С однокурсниками, ребятами с других курсов, жившими в общаге, а то и один. Сидишь, сидишь, глядя на учебники и тетради, а потом встаёшь и идёшь в магазин… Теперь же, когда гора свалилась с плеч, – завтра он гордо войдёт в деканат и бросит перед Светланой Викторовной, завучем учебной части, зачётку. Она наверняка скажет: «Надоело преподавателей мучить? Отчисляешься?» А он ответит: «Всё сдано». И ухмыльнётся криво на её изумление.
Да, гора свалилась с плеч, и очень захотелось писать. Внутри давно бродили, булькали, как скисающая жижа, сюжеты рассказиков. Ими он наполнился ещё в феврале, когда ездил домой, в сибирский райцентр, и вот до сих пор не мог перекачать из себя в компьютер, перевести услышанное и увиденное в слова. Поэтому идти бухать отказался. Тянуло, реально, нутром, в комнату, за стол…
– Ну а на хрена ж мы тебя ждали два часа! – разозлился Вася, поэт из Тамбовской области.
– Я не просил меня ждать…
– А, – отмахнулся прозаик из Самары Кирилл, – не хочет – нам больше достанется. Баблосов-то не беспредельно.
А Ванёк, переводчик из Москвы, заметил:
– Это неправильно – сданный зачёт не обмыть. Не к добру.
– Завтра обмоем, чуваки.
Они демонстративно его не услышали. Пошагали по Большой Бронной в сторону ЦДЛ. Загоготали. Может, над ним, а может, распаляя себя перед встречей со старпёрами из Нижнего буфета.
А Олег минут через сорок оказался в общаге. Его соседом по комнате был Кирилл, который наверняка сейчас вливал в себя стопку за стопкой, так что до вечера никто не помешает работать.
Разогрел на сковородке гречку, а когда она накалилась и защёлкала, вбил два яйца. Перемешал. Дешёвая и сытная еда… После обеда достал из-под матраса спрятанный ноутбук, включил. Уселся.
С какого сюжета начать? Вот с этого, простенького вроде, но душевного. Друг детства рассказал – здоровенный парнище стал, вахтовик. Курили у подъезда, он вдруг стал плачущим голосом говорить. Теперь, спустя два месяца, Олег записывал его слова:
«– Ну, у нас пересадка была в Тайге… станция такая… Обычно – самолётом, а тут на поезде отправили. И в Тайге этой пять часов надо было сидеть ждать поезда. Вообще, блин… Куда пойти – дождь, а на вокзале – ни вздохнуть, ни пёрнуть… Ну, сели мы с братаном в зале, где кассы, сожрали курицу, она уже завоняла, усосали по батлу пива, ну и покемарить решили. Я плеер включил, чтоб под “Металлику” дрёма пришла… Ну да, до сих пор “Металлику” слушаю – грамотный музон делали… Слушаю, слушаю, и тут братан пихает прям в рёбра. “Чё?” – говорю. “Вон, гля, на тебя кассирша вылупилась, придурок”. – “Где, блин?” – “Вон, из третьей”. Я – гля, вточняк, такая кассирша, вообще, такая смотрит. “Ну и чё?” – говорю и снова “Металлику” слушаю, ставни прикрыл, время тороплю. А домой охота, надоели эти поездки, вонь, хренотень. Приехать, врубить “Металлику” на всю хату, отъехать… Ну, слушаю, кемарить пытаюсь. Когда ставни устают закрытыми быть, открываю и сразу попадаю на эту из третьей. А она смотрит так устало и ласково как-то, не отрываясь. Ну, думаю, эт из-за ночи. День не спала, теперь такая мается. Братан толкает опять. “Да чё, блин?” – “Иди, – говорит, – побазарь с ней. Гля, как смотрит, прям лижет тебя”. А мы напротив касс торчим, тут пустое пространство, слева сиденья людьми забиты, справа расписание поездов. До касс шагов десять… “Да ну, – говорю. – Чё я ей?” – “Иди, придурок, потом расскажешь”. – “А чё, – думаю, – надо встать, размяться”. Встал, пошёл к расписанию. Ну, посмотрел прибытие-отбытие, надоело, пошёл к кассе, где эта сидит. Иду, смотрю на неё, а она улыбнулась и скорей лупариками в свои бумажки… Встал вот так вот сбоку и смотрю на неё через стекло. Волосы такие густые, жёлтые… ну, крашеные, но всё равно. Белая рубашка или как там… Подняла лицо на секунду – вообще! Я такой прибалдел. Лупарики… не, глаза – глаза у неё, настоящие – тёмные, яркие такие, большие, брови вот так вот, носик, ротик с губами пухлыми, подбородок кругленький, аж сразу целовать захотелось. Главное – кожа… Как теплом обдало каким-то. Приятно стало так, вообще… Ну, я стою, смотрю. Подошёл дед какой-то, билет стал покупать. Я смотрю, она там печатает, с дедом разговаривает. Голос-то не слышу, но чувствую – без нервоза. А в ушах у меня “Металлика” лирику заиграла. Вообще!.. Потом смотрю, у неё эта бирочка приколота к рубашке этой, и на бирочке или как там, короче, фамилия её – “Похлёбина Л. А.”. Я чутка не заржал. Может, фамилия и сыграла роль… Ну, дед купил билет, смылся, она на меня глянула и снова в бумажки. А я стою, “Металлику” слушаю. Побазарить бы, то да сё, все дела. Но это обломало меня – “Похлёбина”. Тёлка Похлёбина в кассе Тайги… Пошёл к братану, короче. Он щемит такой на сумках, я его разбудил, достал пива, стал пить. Братан мне: “Ну чё?” – “Ничё”. Настроенье упало, домой охота, устал вообще. “Пойду поссу”, – говорю. Он хмыкнул и снова щемить… Ну а потом уже скоро и на посадку нас пригласили. Посадка с третьей платформы – это через мост над шпалами. Бли-ин!.. Нашли вагон, в общем, затащили сумки, вышли обратно покурить. Дождя нет, ночь, тепляк, пахнет дымом дорожным. Я без плеера – надоело, башка чугунная – дышу, облегчение чувствую, что через сутки дома, кончатся наши мытарства. И тут вдруг – она. Прикинь! Она бежит по перрону. Ну, как в фильме вообще… Волосы так – в одну сторону, в другую… Увидела, остановилась, потом подошла метра на два. Мы с братаном на неё во все шары, охреневшие, а она – на меня. Смотрит, смотрит. И тут громкоговоритель, прямо по мозгам: поезд отправляется. А она стоит, золотоволосая такая, в форменной одежде своей, шея из воротника длинная, гладкая… Ну, блин, вилы, короче… И поезд пошёл. Братан уже в вагоне, орёт мне: “Давай, придурок!” А она говорит: “Счастливого пути”, – поворачивается и убегает. И вот я не пойму, что ж это было такое… Тайга эта, станция зачуханная, ночь, я небритый, на полу, она… Ну глянула, а вот прибегать к поезду… Как там поют – “Только раз бывает в жизни встреча”. Может, вточняк встреча та самая? Сначала прикалывался вместе с братаном, стебался, а теперь каждый день вспоминаю. Схватить бы её тогда и увезти. Или самому остаться. Махнуть братану и остаться. Но ведь, блин, так только в кино… Или и в жизни бывает? Один раз хотя бы… Ведь это была – она. И я для неё был – он. Но как – на вокзале, блин, среди ночи… “Похлёбина Л. А.”. Кхе… Жизнь – звиздец».
Очнулся
Каждый год, обычно в июле, Свирин приезжал к родителям в деревню. Сначала студентом, потом с молодой женой, потом с женой и дочками, а теперь один: дочки выросли, с женой развёлся.
Свирин и его родители не были деревенскими по рождению. Когда-то жили в большом городе, столице одной из союзных республик в Средней Азии. Но начались межнациональные конфликты, стало неуютно и тревожно, и они решили перебраться в Россию – тогдашнюю РСФСР. В то время взять и купить квартиру было невозможно, а меняться желающих не находилось, потому купили вот этот дом в сельце на юге Красноярского края, бревенчатый, с двумя комнатами и кухней, двадцать соток земли при нём. Перевезли в контейнере вещи, выписались, сдали свою благоустроенную двушку государству.