увствую её приговор: «Твоя родина, папа, отстой».
Нет, Лера смотрит вдаль спокойно, она о чём-то думает. О чём-то наверняка не слишком весёлом – улыбки нет, – хотя и не о грустном. О чём-то, может, космическом. Недаром древние обитатели этих степей верили в Тенгри – Небесного создателя.
Мы все молчим. Молчание не давит – просто слова сейчас не нужны. Я вот думаю об одном, Лера – о другом, остальные тоже в своих мыслях. Хорошо.
Не двигаемся, не ёрзаем. Лишь Белый время от времени слегка покручивает руль, отводя колёса от ям или острых камней, да Рома, когда «японку» всё-таки встряхивает, поправляет стоящий у него между ног пакет с бутылками.
Стрелка спидометра покачивается между двадцатью и пятьюдесятью километрами. По песку и глине машина бежит быстрее, по рёбрам плитняка крадётся.
Сколько мы уже проехали по этому просёлку? Спрашивать не надо, подумают – надоело. Хотя да, мне слегка надоело – в Москве я привык к другому ритму, давно не сидел просто так, не созерцал, не углублялся в мысли. Вообще стал нетерпелив. Две минуты ожидания поезда в метро утомляют и вызывают досаду; перегон между станциями длиннее обычных – тоже…
Начинает казаться, что дорога никогда не закончится. Что так и будем ехать теперь всегда. Вечно. Переместимся в какое-нибудь иное измерение, где не нужен бензин для двигателя, не важна цель; главным и единственным останется процесс – движение по этому почти пустому пространству.
И Белый, и мой тёзка на фестивале то и дело курили, да и сам я не могу – если не сплю – обходиться без сигареты больше получаса. Во время перелётов страдаю и нервничаю. А сейчас никто не проявляет желания покурить; Белый не останавливает свою «японку» и не объявляет: «Перекур!» Все мы будто спим.
Кто проложил этот просёлок? Кто первым сюда забрался? Не имею в виду древних людей, которые, ещё не приручив лошадь, не изобретя колеса́, преодолевали огромные, немыслимые расстояния. Их смелость и упорство нам недоступны. Но ведь был человек, что сел в машину – УАЗ, например, или пусть мощный «Урал» – и повёл её по степи.
Можно решить, что дорогу пробили участники той экспедиции, к которой мы едем. У них наверняка есть навигаторы, карты со спутников. Но отец возил меня по таким дорогам в конце семидесятых, когда никаких навигаторов не существовало, да и топографические карты были неточными. И кто-то взял и поехал по каменистой или песчаной поверхности, надеясь, что там, за ней, где-нибудь будет другое. Лучшее, а может, и прекрасное.
И мы до него – до этого другого – кажется, добрались. Серо-буро-жёлтый горизонт расцветился густым зелёным. Я инстинктивно дёрнулся на сиденье навстречу ему, и остальные ожили и зашевелились.
Через минуту зелёная полоса распалась на пунктиры, стало понятно, что это кроны тополей. Они росли не тесно, были высоки и мощны, а полоса хоть и длинная – краёв справа и слева не видно, – но узкая: просветы меж тополями снова серо-буро-жёлтые. Там дальше снова полупустыня.
В наших краях такие полоски деревьев называют колками. Где-то, говорят, колки больше напоминают рощи, а здесь их ширина занимает три-пять метров по обе стороны от ручья или речки. Отвоёванная или, может, ещё не сданная плитняку и песку ниточка плодородной земли.
– Вот и Ээрбек, – на тувинский манер, с двойным «э», объявил Белый. – Почти на месте.
Речку нужно было переезжать по каменистому дну. Чтобы хоть немного приподнять низенькую «японку», мы, пассажиры, решили выйти.
– Вброд пойдём, – объявил Рома.
Лера спросила с надеждой:
– Мне тоже?
– Сиди там. Глубоковато для тебя, и вода ледяная. – Я ещё не трогал воду, но по её стеклянной прозрачности видел: не ошибаюсь.
А воздух был жаркий, как в сухой парилке, и оглушающе стрекотала саранча.
Разулись, завернули штаны выше колен, ступили в речку. Обожгло холодом, по коже волной вверх побежали мурашки и собрались на голове, зашевелили волосы. Стараясь не поскользнуться, я быстро побрел через Эрбек. «Японка» за спиной и слегка правее взревела, как старый «Москвич» с сорванной выхлопушкой, и тоже ринулась в реку.
Форсировали удачно. Перекурили на клочке травы, дожидаясь, пока ноги высохнут, поехали дальше.
Теперь дорога была вдоль русла. Чаще стали попадаться скалы, напоминавшие башни, по обе стороны от Эрбека, метрах в тридцати, почти сплошной грядой тянулись увалы – это были древние берега реки, тех времён, когда всё на планете было крупнее и шире. Но, может, в короткий период таянья снега и льда в Саянах река разливалась примерно до этих увалов. А исток её наверняка в горах.
Здесь почти все реки берут начало в горах, а впадают в Енисей. За исключением тех, что рождаются из пробитых геологами артезианских скважин и через несколько сотен метров теряются в степных песках.
Странно – мы ехали вверх по течению, но древние берега отдалялись и отдалялись от нынешних, увалы расступались, да и нынешний Эрбек становился пусть не шире, но спокойнее и явно глубже. Тополей росло больше, появился и тальник, пятачки высокой сочной травы.
Реки в Азии далеко не всегда полноводнее в устье, чем в среднем течении.
И вот увал слева вовсе ушёл в сторону, открывая нам широкую и плоскую долину. Правда, почти голую: всё те же клочки ковыля, кустики карагатника, перекати-поле, ещё какие-то чахлые колючки…
На склонах дальних сопок можно было различить одинокие лиственницы – начало тайги, а впереди, совсем близко, дорога входила в настоящий тополевый лес. И там, в нём, пестрели палатки.
Лагерь археологов оказался большим, хотя и малолюдным. Часть палаток была техническими помещениями, а не жилыми. В самой большой и высокой – настоящий дом то ли из брезента, то ли из какого-то современного материала, названия которого я не знал, – находилась, как сказал Рома, камералка.
– Что? – я не понял.
– Ну, склад находок, грубо говоря. Походная лаборатория.
Метрах в двадцати, ближе к реке, располагалась столовая – высокий навес с длинным столом и лавками, кухней за занавесками.
Рома с Дариной сходили на кухню.
– Ребята ещё в поле, ужин будет через час-полтора. Потерпим?
– Потерпим, – кивнул Белый, и я следом.
И Лера твёрдо сказала:
– Потерпим.
– Может, всё-таки съешь печенья? – Мы не обедали.
– Нет, я со всеми.
До раскопа было далековато, на него решили сходить завтра, а сейчас отправились смотреть то, что нашли ребята за два с половиной месяца.
– Сначала на Саянском водохранилище копали, – говорил Рома, – пока там вода низкой была, а в конце июня сюда переехали.
– Здесь уже седьмой год, – добавила Дарина.
В палатке нас встретила… Вот опять: напишу «встретила девушка лет сорока» – будет смешно. Напишу «женщина лет сорока» – представится именно женщина. А она выглядела как девушка, но ей было явно сорок или за сорок… Таких девушек-женщин теперь много. Подтянутые, сохраняющие следы девичьей свежести, отсвет юности. Впрочем, будь мне не сорок пять в момент нашей встречи, а лет двадцать, я бы вряд ли сомневался, как её обозначить. Штампанул бы: «сорокалетняя сухощавая женщина». Теперь же приходится задумываться, выбирать, делать такие вот нелирические отступления.
– Это Ира, наш хранитель, – представил её Рома, – всё найденное мы передаём ей. Ир, покажи, пожалуйста, что накопали.
Ирина не проявила особой радости, но постепенно увлеклась, рассказывая, что на самом деле такое вот этот сгусток чего-то землисто-зелёного или вот эта ржавая полоска металла, частью чего являлся черепок размером с ноготь мизинца, – и через несколько минут уже улыбалась, голос сделался звонкий, молодой.
– А вот что Роман нашёл, – открыла одну из картонных коробочек, – кажется, это очень редкий образец…
Вынула довольно большую и толстую пластину, на которой был изображён бык со свирепо сдвинутыми бровями и раздутыми ноздрями.
– Сложно пока сказать, к какому времени относится эта деталь поясного набора, но если к эпохе звериного стиля, то нас всех можно будет поздравить.
– С чем? – спросил я.
– В то время животных и зверей изображали почти всегда в профиль, а здесь – в анфас. Подобных изображений очень мало. Тем более чтобы зверь смотрел словно бы нам в глаза.
– И как ты нашёл?
Рома, человек по натуре застенчивый, подёргал бороду:
– Не знаю… повезло…
– Обнаружена эта пряжка в зоне Саянского водохранилища. Мы ведём там раскоп каждые май и июнь, когда происходит сброс воды. – Голос Ирины стал официальным, как у экскурсовода. – В основном находим захоронения времён хунну, но встречаются и более ранние предметы, украшения. Скорее всего, эта находка из более раннего – четвёртый-третий век до нашей эры…
Во время рассказа она с умилением и тоской посматривала на Леру. Я забеспокоился: мало ли… А Лера косилась на ряды обёрнутых целлофаном черепов на стеллаже.
Потом был ужин. Археологи – молодые парни и девушки, в основном волонтёры из Питера – с удовольствием ели привезённые нами скумбрию, помидоры, яблоки, а мы с Лерой и Белым налегали на пахнущую дымом гречку с тушёнкой.
За ужином распили две бутылки водки, потом часть людей ушла спать или заниматься своими делами, а человек десять сели вокруг костра на берегу Эрбека.
Среди них оказалось двое моих читателей, Юра и Слава. Они всё повторяли, что не верят, что к ним заехал «живой Сенчин», расхваливали мои книги, советовали читать их остальным, спрашивали о таких деталях из разных повестей и романов, которые сам я не помнил.
Мне было неловко, я пытался перевести разговор на другое, останавливал хвалебные монологи предложением «давайте лучше накатим». Да, мне было неловко, но в то же время я с удовольствием чувствовал горделивый взгляд Леры…
– Ты в Москве ведь? – спросил Юра, как и большинство парней здесь, бородатый, в клетчатых широких шортах и растоптанных сандалиях.
– Да, давно.
– Не скучаешь по Туве?
– Да не особо. – И я усмехнулся, придумав оригинальный ответ: – Всё чаще в Москве себя чувствую как в Кызыле.