шней власти, нет. Разве что из аэропорта сразу за решётку.
Уезжал с женой и дочкой тихо, не объявляя об этом в «Фейсбуке». Маме сказал, что едут на месяц-полтора в Чехию. Старался, чтоб голос не выдавал его:
– В Карловых Варах подлечимся, там санаторий, потом – в Прагу. Она, я читал, уникальная, как в Средние века попадаешь… Война почти не коснулась. – Хотел добавить, что Прагу спасли солдаты армии Власова, которых потом или расстреляли, или отправили в лагеря, но сдержался. – Надо развеяться, отдохнуть от этой всей возни и грызни. – И намекнул, что, может, потом займётся чем-то другим, не критикой режима.
Мама, как ему казалось, не очень верила, тем более что Антон перевёз к ней со съёмной квартиры ценные вещи, посуду.
– Решили съехать. Что она будет стоять полтора месяца… Да и надоела. Вернёмся – другую найдём.
– Да, да, – кивал мама, сжимая в кулаке свой непременный платочек.
Она попыталась узнать правду у невестки, но Елена держалась молодцом, не выдала.
– Ну а Мариночка-то как будет учиться? – в последний момент встревожилась о внучке. – У неё учебный год.
– Она на домашнем, вы ведь знаете, – спокойно напомнила Елена. – А к концу четверти вернёмся.
– А, да, да…
Вылетели по туристическому шенгену в Чехию, сняли на окраине Праги номер в дешёвой гостинице.
В первую ночь Антон написал в соцсетях:
«Я обязательно вернусь в Москву. Есть у меня там ещё одно дельце. На первом же “Абрамсе“, который будет идти по Тверской, в люке, под флагом НАТО, буду торчать я. А благодарные россияне, забыв про Крым, будут кидать освободителям цветы и, опуская глаза, просить гуманитарной тушёнки. И пинать ногами памятник Путину, говоря, что они не знали и в душе всегда были против.
Запомните этот твит».
На другой день он связался со знакомыми журналистами и объявил, что уехал из России, где его преследуют, угрожают, на него собрались завести новое уголовное дело. Новость эта всколыхнула оппозиционные СМИ, соцсети, но на самое короткое время. Она тут же утонула в бушующем море других новостей. Растворилась.
Начались эмигрантские будни. Будни малоизвестных и никому, по сути, не нужных людей.
Антон подал просьбу о предоставлении ему и его семье политического убежища. Чешские чиновники приняли бумаги вежливо, но без готовности срочно решить вопрос; местные журналисты не шли к нему за интервью, правозащитники не трубили о ещё одной жертве авторитаризма в России, а те, кто уехал раньше Антона, не предлагали помощь.
Почему он выбрал Чехию? Во-первых, давно собирался в ней побывать, а во-вторых, там размещался программный центр радиостанции «Свобода», и вроде бы было логично ему в его положении влиться в её штат. Так поступали многие эмигранты из Советского Союза. От Газданова до Довлатова…
Да, не прощупал почву заранее, не навёл связи, но это служило доказательством, что он попросту бежал, спасаясь от удавки. Его должны бы встречать как героя, а вместо этого он наткнулся на почти полное равнодушие.
Первые недели, впрочем, внешне напоминали отпуск. Прогулки по действительно сказочным улочкам Праги, ужины в ресторанчиках, музеи, выставки, аттракционы… Изматывали частые разговоры по телефону с мамой. Она всё старалась добиться правды:
– Но ведь ты сам написал у себя, что уехал из-за политики. Значит, вы не вернётесь?
– Вернёмся, мам, вернёмся.
– Когда?
– Я уверен, что скоро. Не переживай, у нас всё отлично. А этим плюй в морду.
– Да как же?..
– Просто плюй.
– Легко сказать… Как там Марина, в её возрасте чужая среда, язык… Это же такой удар.
– У Марины всё отлично.
И Антон давал трубку дочке, та щебетала о красоте, зоопарке, танцующем доме. Потом возвращала телефон Антону:
– Бабушка плачет.
– Мам, не плачь. Я вот что думаю: мы как устроимся, заберём тебя оттуда. Здесь чудесно, мам.
– Да как я уеду, ты что!
– Сядешь в самолёт и уедешь. Виза у тебя есть, ещё полтора года.
– Не поеду я никуда!.. Возвращайтесь!..
Антон писал в соцсетях яростные посты; на счета капали деньги. С ними больших проблем не было. Но Прага стала надоедать, у Елены копились дела в Москве, Марина заскучала по подружкам… Антона же изводила та неопределённость, в какой он находился. К тому же срок пребывания в странах шенгена подходил к концу. А превысишь эти несчастные девяносто дней, и могут в будущем въезд закрыть…
О помощи просить было унизительно – Антон чувствовал себя героем, пошедшим против системы без всяких недоговорённостей и компромиссов. Система начала охоту на него, и он отбежал в сторону на то расстояние, где система не сможет его поймать. Нет, сможет, конечно, но не так запросто, как Леонида Развозжаева в домайданном Киеве.
Да, он не просил о помощи, но очень на неё надеялся. Иногда обращался к тем, кто покинул Россию до него или примерно в одно с ним время. Просил совета. Ответы приходили обтекаемые, нейтральные, по сути бесполезные: заключить контракт с каким-нибудь университетом, читать лекции, придумать проект и подать заявку на грант.
Под конец отведённых девяноста дней Антон вспомнил, что у него есть еврейские корни. Вернее, помнил всегда, но тут они могли реально пригодиться.
Собрали имущество, которое уместилось в двух больших чемоданах и трёх рюкзаках, и вылетели в Тель-Авив.
Через минуту после выхода из аэропорта Антон понял, что здесь они жить не смогут. И в глазах Елены, уроженки Брянска, прочитал то же самое. Другая планета, другая атмосфера, другой мир.
Но деваться было некуда, и больше месяца Антон пытался устроиться в Израиле. Его не приняли с распростёртыми объятиями. Наоборот, всячески давали понять, что он самозванец, решивший присосаться к священной земле. Задавали вопросы о вероисповедании, и Антон отвечал, что верит в человеческий разум; израильские чиновники морщились. Спрашивали о еврейской крови, Антон говорил, что бабушка по папе была еврейкой из Витебска, в двадцатые годы стала большевичкой, переехала в Москву, работала в одном из комиссариатов; чиновники снова кривились.
Цены в Тель-Авиве оказались запредельные, сбережения таяли, как лёд на солнце, ручейки поступлений после публикации постов обмелели – писалось плохо из-за жары. Вдобавок макбук умер. Как сказали в мастерской, они не выдерживают здешней влажности. Разве что держать под кондиционером. В номере, который удалось снять Антону, кондишена не было…
Жара, сломанное орудие труда, капризничающая дочка, потухшая жена, плоская пустыня за окном… От отчаяния Антон связался с украинскими активистами и спросил, смогут ли они их принять. И последовал прямой ответ с той интонацией, что раньше его смешила, а теперь стала милой, обещающей уверенность и защиту:
– Да какой разховор! Приезжа-айте! Двери открыты! Всё будет!
И спустя два дня Антон с женой и дочкой оказались в Киеве.
4
В Киеве у него было немало знакомых. В том числе по писательскому цеху, из которого он давно вышел – проза не шла, и он себя не насиловал. Главным для него давно стали тексты в интернете. Как Антон их называл, фельетоны.
Да, знакомые были, но они не спешили с ним повидаться. Даже те, кто вроде как выступали за нового украинского президента Порошенко, разделяли мнение, что Россия захватила Крым, что она стоит за сепаратистами Донецка и Луганска.
Но появились другие люди. Рассказывали Антону об ужасах войны в Донбассе, о жизни в Украине после Януковича; они помогали устроиться.
Атмосфера в Киеве Антону нравилась. Такая – послереволюционная, свежая… Правда, если сравнивать с Октябрьской революцией, тут был не восемнадцатый год, а примерно двадцатый: крайне правых, тех, кто шёл в авангарде революции, оттёрли, но так всегда бывает; митингов и демонстраций стало меньше, споры не такие горячие.
Украина пыталась сделаться цивилизованным, европейским государством. Если бы не война на её востоке…
Антон стал писать посты с призывом помочь беженцам с Донбасса, солдатам украинской армии, раненым, покалеченным… Денег поступало удивительно много.
Тем же занимался по ту сторону Трофим Гущин. Собирал средства, отправлял гуманитарные конвои, сам возил лекарства, продукты, да и – он этого особо не скрывал – обмундирование, приборы ночного видения, бронежилеты сепарам…
Андрей Шурандин избрался депутатом Госдумы и с журналистики переключился на практику малых дел: помогал отдельным обитателям рушащегося Мордора.
Много времени Антон проводил перед телевизором. Он поставил «тарелку» и мог смотреть российские каналы. «Россия 24», «Первый», «ТВЦ», «Звезда»… Везде Украина была в центре внимания. И везде продолжали кричать: «Бандеровцы! Бандеровцы!» Антон бандеровцев не видел, речей, восхваляющих Бандеру, не слышал.
Просматривал соцсети бывших приятелей и товарищей. Почти все, казалось, были довольны тем, что творится в России, некоторые явно раскаивались, что участвовали тогда, в одиннадцатом-двенадцатом годах, в протестах, часть восхваляла Путина, делилась фотками из Крыма… Да, Путин очевидно победил Россию, она была им очарована, видела в нём единственного защитника. Аналогия с Германией тридцатых становилась всё отчётливей.
И Антон окончательно отбросил политкорректность, стал выражаться по-настоящему прямо. «Вы сами заслужили таких слов».
Вот рухнул в Чёрное море самолёт Министерства обороны, на борту которого находились артисты хора Александрова, несколько бригад тележурналистов и врач-филантроп Елизавета Глинка. Самолёт летел на российскую военную базу в Сирии. И Антон написал в «Фейсбуке»:
«Есть ли у меня сочувствие по поводу гибели восьмидесяти штатных сотрудников Министерства обороны поехавшей головой недоимперии, устроившей в соседней братской когда-то стране Сталинград и Курскую дугу с тысячами погибших и летевших теперь в Сирию петь и плясать перед лётчиками для поднятия боевого духа, чтоб им более лучше бомбилось, а также девяти сотрудников агентств массовой пропаганды – причём самых передовых из них, “Первого канала“ и “Звёзды“ – клепавших сюжеты про фашизм, хунту, распятие детей, тысячами вербовавших людей на войну как в Украину, так и в ту же самую Сирию, оправдывающих посадки моих друзей, врущих про то, что моего товарища не пытают в Сегежской колонии, призывавших к расправам со мной и моими друзьями, выливших тонны дерьма на близких мне людей и не раз поставивших их жизнь под угрозу, раскрутивших антимигрантские, антигрузинские, антиукраинские, антилиберальные, педофильские и прочие кампании, приведшие к убийствам инакомыслящих и инакородных уже в мирных российских городах – сотнями, если не тысячами – и в первых рядах строивших новую оруэлловщину, диктатуру и ГУЛАГ…