– Антон Аркадьевич, впустите? – строго и в то же время с ноткой иронии, что ли, спросил Пётр и шагнул на Антона; Антон посторонился.
За Петром следовали ещё трое. В гражданском, естественно, но сидящем как форма. Джинсы, кроссовки, рубашки – разного цвета, а словно одинаковые, в одном магазине купленные… У двоих, несообразно одежде, дипломаты в руках. Вернее, кейсы – крупнее дипломатов и явно металлические, хотя и обтянутые дерматином.
– Здравствуйте… Здравствуйте… Здравствуйте, – произносили, ровняясь с Антоном, и затем снова: – Здравствуйте… Здравствуйте… Здравствуйте, – его жене.
– Шторы! – крикнул шёпотом, но именно крикнул Пётр. – Шторы задёрните!
Елена побежала.
– На кухне сначала!
Расположились на кухне как хозяева. Защёлкали кейсами.
– Так, Антон Аркадьевич, – принял Пётр из рук помощника футболку, – переодевайтесь.
В футболке было три отверстия. Сквозных. Явно пробитых пулями – на спине нейлон по краям запёкся. На груди отверстия были больше, рваные.
– На специальном манекене пробивали, – сказал Пётр. – Всё профессионально… По легенде, киллер будет стрелять почти в упор: вы открываете дверь, видите пистолет, разворачиваетесь, чтобы бежать в глубину квартиры, и он стреляет.
– Лучше бы в грудь, – бормотнул Антон.
– А вы бы выдержали неподвижное лицо во время всех манипуляций?
Антон не ответил.
– Вот и мы о том же. Переодевайтесь.
Антон торопясь, но всё равно, как ему казалось, страшно медленно стянул ту футболку, что была на нём. Другая оставалась в руке и через рукав пролезла с усилием.
Подал целую жене, надел пробитую. Спине сразу стало колюче и холодно. Колюче и холодно в тех местах, где были отверстия; холод просочился внутрь, и вот стало холодно груди. Как три туннеля сквозь него прорыли.
«Успокойся! – мысленно прорычал Антон. – Успокойся, мудень!»
– А Василий где? – спросил вслух.
– Василий? Василий на месте, не беспокойтесь… Так, – Пётр оглядел его, – штаны нормальные. Это ведь домашние?
– Домашние, – ответила жена эхом.
– Шлёпки – тоже хорошо. Достоверно… Хотите в туалет? Я серьёзно – часа два-три придётся терпеть.
– Не хочу…
– Да?.. Что ж, тогда на грим.
Его усадили под лампой, и двое мужчин занялись обработкой спины, груди, лица. Тыкали в отверстия кисточками то с тёмно-, то со светло-красным, мазали по щекам, губам, лбу. Пахло неприятно – одновременно мясом и краской.
Антон хотел спросить, что это, но не стал. Какая разница… Молчал, прикрыв глаза. Никого не хотелось видеть, даже жену.
– Так, – голос Петра, – хорошо. Что ж, девять ноль семь. Через пять минут – последний штрих. Курите?
Антон не понял, кого он спрашивает.
– Курите, Антон Аркадьевич?
– Нет… Нет, не курю.
Пётр повернулся к Елене.
– Вы-то как? Всё помните? Ванна, выбегаете, звонок в скорую, через три минуты – в полицию. Бригада скорой будет наша, полиция – не в курсе.
– Да, вы говорили.
– Ну, не грех повторить. На вас, Елена Сергеевна, вся надежда. Антон Аркадьевич что-то раскис совсем.
– Я не раскис! – вздёрнулся Антон и почувствовал лёгкие уколы прилипшей к коже футболки. Точно там действительно раны, и коросты срослись с тканью…
– Нет? Ну и славно. Подождём.
Ожидание последнего штриха. Для Антона и Елены изводящее, для остальных… Безымянные мужчины стояли неподвижно и спокойно смотрели на Антона. Не равнодушно, а именно спокойно. Они, скорее всего, с бо́льшим интересом смотрели бы, например, на магнитики на дверце холодильника или на хозяйку квартиры, но их подопечным был Антон, и они смотрели на него. Соблюдали профессиональный этикет, что ли. Но это спокойствие было зловещим – как роботы. Или как люди, которые ждут, когда придёт время запустить робота.
Лишь Пётр вёл себя иначе: вертел головой, пересекаясь с Антоном взглядами, подмигивал. Улыбался Елене, покачивался то на носках, то на каблуках, вздыхал, покряхтывал.
Тикали часы. Антон зачем-то стал вслушиваться в тиканье, и оно быстро стало невыносимым. Захотелось зажать уши, вскочить и уйти. Рухнуть в кровать, зарыться, завалить себя одеялом, подушками.
– Так, пора, – объявил Пётр. – Прошу, Антон Аркадьевич, на пол.
Тут же один из мужчин вынул из кейса пластмассовую бутылку с ярко-красным. Почти малиновым.
– Это что? – дрожа голосом, спросила Елена.
– Кровь. Свиная.
– Зачем – свиная?
– А какую надо? Свиная хорошо имитирует человеческую. Артериальную.
Антон медленно, мелкими шагами пошёл в прихожую. Мелкими не от страха – просто каждое мгновение ожидал, что велят остановиться. Так бы хватило шагов пяти, чтоб от кухни дойти до входной двери. Антон был высоким, ноги длинные. В школе всё время тащили в баскетбольную команду…
Пётр придержал за локоть:
– Вот здесь. Ну-ка приляжьте.
Это неправильное «приляжьте» заставило Антона хмыкнуть, и лицу стало больно. Грим подсыхал, стягивал кожу.
Лёг на живот. Ногами к двери.
– Так, так, – сверху раздумчивый голос. – Правую руку согните, и кисть под себя. Левую откиньте. Да, по направлению к комнате. Вы же туда как бы рванули. Хорошо, та-ак… – Но в голосе появилось сомнение. – М-м, не нравятся мне шлёпанцы. Да и штаны. Нехорошо это выглядит, несерьёзно.
«Что, во фрак надо переодеться?» – про себя огрызнулся Антон. Но снова ничего не сказал. Лежал, ощущая щекой на ламинате мелкие крошки или песчинки; эти-то не разулись…
– Давайте-ка переоблачимся.
Пришлось менять домашние штаны на выходные, песочного цвета, а шлёпанцы – на кроссовки. Вернее, это были не совсем кроссовки. Антону вспомнилось слово из детства – «сланцы». Теперь так называют именно шлёпанцы, а лет тридцать пять назад – вот такие полукеды, полукроссовки. Кажется, по названию города, в котором их выпускали, пошло это название. Стало до зуда интересно, где эти Сланцы находятся. В России? Украине? Белоруссии?
– Ну во-от, так получше. – Пётр оглянулся на человека с кровью. – Пора.
Тот срезал миниатюрными ножничками запаянный носик и стал лить густое и малиновое туда, где ещё недавно была грудь лежавшего Антона. Сейчас он стоял и смотрел на медленно расплывающуюся по ламинату лужу. За его спиной тихо заскулила жена…
– Ложимся, – прозвучала команда, и Антон резко, словно опаздывает, стал опускаться на лужу.
Пётр руководил:
– Да, вот так, на основную туловищем, и чтобы нижняя часть лица… Лицо – направо! Хорошо… Потом наберёте немного в рот и выпустите, чтобы образовался потёк.
– Кровь в рот… свиную? – голос жены, слёзный и брезгливый.
– Ничего страшного. Она пастеризованная. Да и вообще, свиная кровь очень полезна… Так. Мы уходим. Скоро появится объект. После него – звонок в скорую, затем в полицию. Не перепутайте… Елена Сергеевна, вы с нами?
– Да с вами. Куда я денусь теперь…
В это время кто-то чем-то тупым тыкал Антона в спину. После каждого тычка спине становилось всё более мокро. Наверное, кровью промакивали.
– Главное, спокойствие, – размеренный голос Петра. – Побольше достоверности, но внутри – спокойствие. Поверьте, всё нормально, всё в порядке.
– Всё нормально, всё в порядке, я беру тебя с собой, – тихо запел из кровяной лужи Антон; ему сделалось весело, – я беру тебя с собой в тёмный омут с голово-ой.
– Что, Антон Аркадьевич?
– Всё нормально, говорю. Не беспокойтесь.
– Ну, удачи, господа.
Мужчины пошли к двери. Антон видел только ноги. Обувь. Одна пара, другая, третья. Вот туфли Петра. Чёрные, блестящие, чистые. Осторожно обогнули лужу…
– Дверь не захлопываю.
– Да, – короткое и тоненькое жены.
Антону стало жалко её.
– Лен, – произнёс нарочито серьёзно, чтоб было похоже на шутливый тон, – а ты меня любишь?
И она ответила так же коротко и тоненько:
– Да.
Эта взрослая, опытная женщина просто покорно попискивала.
– Слушай… – Он приподнял голову, но щеке, вынутой из крови, сразу стало неприятно, зябко, и пришлось вернуть её в лужу. – Слушай, всё нормально. Отлично просто. Всё скоро закончится. Сходим в ресторан, отметим. Слышишь?
– Да. – На этот раз не так жалобно.
– Хорошо. Слушай, сфоткай меня.
– Нет!
– Да ладно, Лен. Сфоткай, лет через пять ржать будем. Давай.
Шаги. Сочные шлепки резиновых тапочек. Что шлёпает – подошва о ламинат или ноги о подошву? Никогда не задумывался, не замечал, а теперь стало интересно. Встать бы и посмотреть…
Шаги обратно. Шлёп, шлёп. Тишина.
– Фоткаешь?
– Да. – Уже сдержанное раздражение. Хорошо. Всяко лучше покорного писка.
Щелчок айфона, напоминающий спуск «Смены». У Антона была «Смена», плёночная, тридцать шесть кадров. А на ванночки, увеличитель, фонарь, глянцеватель у их семьи денег постоянно не хватало, приходилось проситься к однокласснику – у него дома была кладовка, превращённая в фотолабораторию. Это было чудесно: красный свет, запах фиксажа, от которого плывёт в голове, ванночки, в которых происходит превращение белого листа бумаги в фотографию… Никуда не надо спешить, это не ванная, не совмещённый санузел, в который постоянно стучатся домашние. Тщательно выбрал кадр, увеличил, выверил резкость, где надо, подсветлил, где надо, затемнил… Но одноклассник был всё-таки гадом – пускал не просто так, забирал себе с треть фотобумаги, ещё и реактивами пользовался и постоянно давал понять, что он тут хозяин…
– Ну как, получилось?
– Не знаю.
– Дай глянуть.
– Потом.
Антон не настаивал. Голос жены становился всё более раздражённым, и снова слёзы в нём послышались.
– Не вешай нос, гардемари-ина, – пропел он, и в рот влилось немного крови. Неожиданно пресной, с каким-то ржавым привкусом.
«Откуда я знаю, какой вкус у ржавчины?» – удивился Антон.
Звонок. Протяжный, а за ним короткий. Жена вскрикнула, а Антон не то чтобы услышал, но почувствовал, что дверь стала открываться.
– Доброго здоровьичка! – хрипловатый приветливый голос.