«Как стало известно, на сегодняшнем заседании Совета безопасности ООН будет поднят вопрос об убийстве в Киеве российского журналиста и оппозиционера…»
– О господи, до ООН дошло! – удивился и немного испугался Антон.
Открыл «Фейсбук», стал набирать фамилии друзей. Здесь и там, в России.
«Антон Дяденко убит в Киеве. Он пережил все путинские войны, понял всё, предупреждал, уехал – и за это его обзывали радикалом. Так кто прав?
Господи, как же я устал узнавать, что моих друзей, знакомых, тех людей, с которыми был знаком, убивают. Подло, в спину».
«Я не знаю, кто вы, но я желаю, чтобы в лучшем случае вам было неспокойно всю жизнь, в худшем – харкали кровью. Антоша, мой любимый оппонент и самый сердечный, мудрый человек среди всех нас. Он никогда не боялся быть против всех, даже друзей. Говорить неприятные вещи, спорить с улыбкой, но до конца. Вряд ли бы он вам подставил левую, если бы вы его ударили по правой, хоть он был удивительно мирным и добрым человеком, несмотря на всё то, что он прошёл. И тот, кто застрелил его так подло, в спину, трусливо и мерзко, тот не заслуживает даже собачьей смерти».
«Сегодня в Киеве убили моего друга Антона Дяденко. Антон был одним из самых добрых, милых и хороших людей, которых я знал. Всем нам будет очень не хватать его. И мы поймём это только со временем, потому что второго Дяденко нет. И не будет. Ему просто неоткуда взяться».
И комменты, комменты:
«Это кошмар какой-то!»
«Боже мой, как жалко».
«Ужас! Кто следующий?»
«Не верю! Антоша!!!»
В горле образовался шершавый сгусток, и Антон кашлянул, проглотил его. Но сгусток тут же всплыл и вернулся на своё место. Глаза щипало. Было жалко. Не себя, а того человека, о котором такое писали.
Чтоб разбить это нехорошее, пакостное какое-то чувство, Антон набрал «Трофим Гущин». Клин клином выбить…
Ну да, этот уже отписался. И как много! А, это не пост, а колонка из одного прокремлёвского СМИ. Быстро они работают… Антон выхватывал из текста куски. Жгущие, едкие:
«Пьяный он становился борзый, не со мной борзый, здесь он всегда оставался предельно корректен, а с окружающим миром. Помню, как он после какого-то митинга стал на пути машины, где сидел то ли Дворкович, то ли Абызов, лимузин сигналил, Тоша не двигался. В итоге машина проехала ему по ноге. Тоша за ней некоторое время бежал, хромая. Кричал что-то…
В 2011 году на митингах протеста мы оба были на площади Революции. Когда все либералы ушли на Болотную, Тоша остался с нацболами, стоял там злой – он хотел движа.
В итоге я тогда, в первом же интервью в тот день, объявил, что с либералами вообще дела не имею отныне, а Тоша, напротив, перебрался в ту компанию. Думаю, он ощущал в той среде себя мужчиной, вожаком – там такие редкость, – он не боялся полиции, дубинок. Не страшился быть избитым, отсидеть свои сутки. Ну, почти ж война.
Однако если б он жил в Москве, ему ещё долго пришлось бы искать тот канализационный люк, куда бы он провалился. Его бы никто не тронул здесь. Много позже он просто спился бы и упал с табуретки. Но потом.
А сегодняшний Киев – это другое.
Зачем его убили?
Если в ближайшее время на Донбассе начнётся обострение – а со стороны ВСУ всё к этому готово, – причина убийства Тошика сразу станет прозрачной. Его убили, потому что правящему Киеву нужен шум».
– Повёлся! – Антон опять захохотал. – А я жив! Ха-ха! Жив, с-суки!
Но хохот оборвался – как-то сам, без его желания, – и новые волны мурашек покатились от груди к голове и ногам. Антона встряхнуло раз, другой, третий. «Холод тут собачий, блин…»
Да, они уверены, что его убили. Что он сейчас мёртвый. Мёртвый, с дырами в груди. Одни злорадствуют, другие рыдают, третьи сжимают кулаки. А он жив. И скоро они об этом узнают.
Представил этот момент, и ему стало страшно. Это будет какая-нибудь пресс-конференция или брифинг, журналисты соберутся, чтоб узнать подробности убийства, услышать, какие у следствия есть версии, улики, а тут – он. Его выведут целого, и все ахнут. Усиленно защёлкают фотики.
Ему придётся что-то говорить. Пётр, или Василий, или ещё кто объяснят перед прессухой, что именно. Но слова вряд ли будут важны. Будет важен он сам, живой. Оторопь у друзей и врагов.
А потом?.. Нет, в «потом» он вглядываться не хотел. Если начать, то можно свихнуться. Это как вглядываться в густой туман. Столько намерещится… Ясно одно: его жизнь не будет прежней. И он не будет отныне свободным. Недавно тяготился своей ненужностью, а теперь станет нужен. Местные будут его пасти и охранять, а те – наверняка охотиться. Теперь уже всерьёз. Они умеют. Ведь он наколол – нагло, откровенно – и Путина с Песковым, и Матвиенко, и Следственный комитет.
– И всех-всех-всех, – добавил вслух голосом Пятачка из мультика.
Это не помогло. Его колотило, и он, глотая и глотая царапающий горло сгусток, как при фарингите, оглядел комнатку в поиске одеяла или куртки. Только сейчас заметил на той стене, где была дверь, под потолком, ряд крючьев, небольших, но толстых. Когда-то, видимо, они держали какой-нибудь кабель или трубу. Крючья напоминали кабаньи клыки – сейчас зацепят, подбросят и наткнут на себя…
Кушетка была застелена простынёй. Несвежей. Кто на ней лежал? Во всяком случае, не трупы… Снял, закутался.
Мама… Когда Елена вернулась из Москвы, он спросил, как мама отнеслась к предстоящей операции. «Давай потом об этом», – сказала она таким тоном, что Антон не решился настаивать – догадался: если услышит – всё может сорваться, он откажется. За словами жены маячил выбор: или эта история с убийством, или она, мама. Лучше не уточнять. «Потом».
Потом, да, но уже скоро.
Снова полез в «Фейсбук».
«Антона Дяденко очень жаль. Он был молодым человеком, полным сил и страсти. Его смерть – страшная несправедливость и демонстрация звериной бессмысленной жестокости, презрения к человеку и ненависти к свободе, кто бы ни были те звери, которые это задумали, и те другие, которые это сделали.
Надо каждому из нас продолжать делать своё дело, чтобы звери не праздновали свою победу над нами и не убеждались, что их звериная жестокость оказывается эффективной. И ведь вот что важно: каждому из нас есть что делать в это время дикости и озлобления, в этом страшном мире, в этой несчастной стране, в каждом из этих бесчеловечных городов.
Надо стараться дожить до того момента, когда обезумевшие в своей злобе звери и прислуживающие им скоты будут собраны вместе и наказаны. И важно быть готовым к этому моменту, не пропустить его, когда он придёт».
Это писал Сергей Пахоменко, один из тех, кто уводил тогда, в декабре одиннадцатого, людей с площади Революции на Болотную. С тех пор он был для Антона врагом. Не явным, но непрощаемым. Когда нынешний режим рухнет и начнётся сбор тех, кто поведёт Россию по новому пути, Антон приложит все силы, чтобы Пахоменко не было среди ведущих. Он в своё время поводил, хватит.
Но сейчас от его слов стало теплее и как-то свободнее в горле. Сгусток исчез. На секунды. Потом пришла мысль, а за ней холодный озноб, горечь, булькающая тошнота. Да, мысль: «А что напишет Пахоменко завтра?» Завтра, когда окажется, что он жив…
Пахоменко знает об отношении Антона к себе, наверняка читал его посты. Да, читал, читал и отвечал резко, с раздражением. А этот пост написал пусть и искренне, но для пользы дела. Своего дела. В чём оно заключается, Антон так и не разобрался. Щиплют режим своими постами, выступлениями на «Эхе Москвы», колонками в «Новой газете», но, кажется, падения его, режима, не хотят. А Антон – хочет. И идёт ради этого на всё. Эти, типа Пахоменко, объявившие себя эмигрантами, то и дело ездят в Россию, а ему путь туда заказан. Особенно теперь, после сегодняшнего…
«Будь ты проклята, Россия, – прочитал он на странице своего друга и соратника, живущего в Москве, – пожирающая лучших своих сыновей».
В этой короткой записи была сила тех древних времён, когда проклятия ещё не стали пустым ругательством, брехнёй, а – сбывались. Когда проклятый на глазах племени покрывался язвами, скрючивался и изгнивал.
– Будь ты проклята, Россия, – медленно повторил Антон, вслушиваясь в каждое слово, в каждый звук. – Будь ты проклята, Россия.
Запись опубликована сорок минут назад; Антона потянуло открыть новости и посмотреть, не рухнула ли Россия в преисподнюю. В лаву и магму. Стало страшно за неё. И не потому, что там мама и дочка, а… Страшно было представить, что там, на месте России, чёрная пустота…
А может, Россия давно проклята и эти, вроде Пахоменко, знают? И потому не хотят реально менять. Зарабатывают на этой проклятости, показывая миру язвы и струпья. Какие у нас коррупционеры во власти, какие плагиаторы в науке, садисты в полиции, воры в бизнесе… И одновременно берегут их, как берегли уродов в цирке позапрошлого века.
И он, Антон Дяденко, для большинства такой же. Вместе с этими.
А он не такой – он хочет изменить. Разрушить Мордор – чёрную страну сделать светлой. Он хочет революции. Но как это докажешь? Тем более сидя здесь, не в России. Посты, колонки не то; Пахоменки только кивают: молодец, льёшь воду на нашу мельницу. А мельница ничего не мелет, жернова вращаются впустую.
И украинцам наверняка он нужен не для настоящей борьбы, а как мелкая собачка, которая громко лает. Лает, но загрызть не способна. Лай привлекает внимание, создаёт напряжение. Властям – любым – выгодно держать народ в напряжении.
– Фигня это всё, – сказал себе Антон и поднялся, прошёл по комнатке. – Всё нормально. Всё должно быть так.
Взял айфон, посмотрел на экран, уже забыв, что там, от какой записи мысли его увели.
«Будь ты проклята, Россия…»
– Да, правильно. Такая – должна быть проклята. Хочет жить под людоедами, пусть знает: она проклята. Горит, рушится, тонет… Чёрт, как же холодно! – Антон сел на кушетку, стал кутаться в простыню плотнее. Её край врезался в шею, надавил, как ошейник. Или петля.
Покрутил головой вправо-влево, чтоб ослабить. Не получилось. Мерзкое ощущение. Догадывался: оно теперь с ним навсегда.