— Говори, хотела?
— Дааааа, хотела. Ма-а-а-акси-и-им.
Бля***ь, когда она вот так выстанывает мое имя, я с ума схожу. Обхватить ее попку ладонью, насаживая ее на себя и жадно кусая ее затылок, шею. Оставляя голодные засосы, пока не почувствовал, как она снова сильно сжимает меня изнутри и кричит, так сладко и громко кричит, утягивая меня за собой. С рычанием изливаюсь в нее, продолжая двигаться и сжимая одной рукой сочную грудь, а другой шею. Музыка заглушает наши вопли и стоны.
Последний раз толкнуться в нее, уже нежно поглаживая сосок большим пальцем и разжимая ладонь, сжимающую ее горло, поворачивая лицо к себе и целуя дрожащие губы.
— Здравствуй, малыш. Я соскучился.
И мы рассмеялись, жадно целуясь.
Чуть позже она лежала у меня на руках, пока я сидел в кресле, курил и тянул виски из бокала. Провел ладонью по ее голове, приглаживая длинные растрепанные волосы, привлекая ее к себе на плечо.
— Твои подружки не обидятся?
— Неа. Я уже написала им, кто ты. Они, скорее, испугались, что незнакомый красавчик сделает что-то нехорошее.
— Например, что?
— Например трахнет меня на лестнице.
— Или в бильярдной?
Повернул ее лицо к себе, поглаживая скулу большим пальцем, вытирая размазанную тушь под глазами.
— Как Тая?
— Оставила с няней, — бросила взгляд на часы, — скоро надо вернуться, кормить пора.
Сжал ее грудь, дразня сосок.
— Потерпит. Я тоже голоден.
— Ты только что поел.
— Я перекусил.
— Озабоченное чудовище.
— Только я озабоченное чудовище? — скользнул ей между ног, трогая влажную плоть.
— Только ты.
— Точно только я?
— Да.
— Неужели? А так тоже только я? — проталкивая в нее палец и видя, как изогнулась, закатывая глаза. — Тц-ц, как же нехорошо врать, Воронова.
— Накажешь? — задыхаясь, глядя мне в глаза пьяным взглядом, а у меня от ее красоты дух захватывает и от любви бешеной дышать нечем, как и всегда с ней.
— Конечно. Выбирай…
— Нет. Я не хочу выбирать. Я все хочу, — и сама на мои губы набросилась, но я оторвался от ее рта.
— Кстати, — кивнул на бильярдные шары, рассыпанные после нашего беспредела по всему столу, — ты в бильярд умеешь играть?
— Да, — она облизала губы и сунула руку мне в ширинку, — вот так.
— Какая по-о-ошлая… плохая девочка. Ну давай… поиграем.
И жадно впился в ее рот, направляя руку, ощущая, как снова встает член под ее тонкими пальчиками, и рывком прижал ее к себе.
Мы ехали домой, и я думал о том, что все идет не совсем так, как мы планировали с братом. С алмазами все еще не ясно ничего. Видно, что партнеры в замешательстве, и я не исключаю, что кто-то дает им более выгодные условия. Но я займусь этим через день. У меня мозги без моего наркотика плохо работали. Бросил взгляд на Дарину — потягивается, как сытая кошка. Люблю, когда она такая расслабленная. Внутри идиотское чувство триумфа. С ней никогда не было самоуверенности, всегда присутствует долбаный страх потерять ее, усомниться, потерять веру, и страшно становится. Лучше пулю в висок сразу, чем… так, как тогда.
Сегодня утром в ее объятиях проснусь. Это самое охренительное, что может произойти с человеком — проснуться с любимой женщиной в одной постели. Правда, ей не понравится, что завтра я опять улетаю, теперь уже в Африку, пробивать новые каналы закупки товара. Придется менять бельгийцев на эфиопов.
— Кто из этих трех куриц выходит замуж? — делая музыку погромче, спросил я.
— Мои подружки не курицы.
— Так кто из них?
— Снежана.
— Мне это ни о чем не говорит.
— Хорошо, твоим языком — грудастая, полноватая, рыжая.
— Оо-о-о, я заметил. Особенно первый критерий.
— Ах ты ж, — впилась мне в затылок ногтями.
— Что? Ну если это единственное, что сразу в глаза бросается.
— Ты ж вроде был голоден по мне, нет?
Посмотрел на нее и расхохотался — ревнует, дурочка маленькая.
— Я потом заметил. Не сразу. Чессслово.
— Кобелина.
Стукнула меня сумочкой, отворачиваясь к окну.
— Да ладно тебе. Смотри, что я привез… у меня в кармане куртки. Достань.
Женщины… их ничего не изменит. С блеском предвкушения в сияющих глазах сунула ручку мне за пазуху, и я слегка прикусил ее запястье, глядя на дорогу и улыбаясь сам себе.
— О Боже-е-е. Макси-и-и-им. Это та-а-ак…
— Моей самой красивой девочке, — посмотрел, как она застегивает колье на тонкой шее, прихорашиваясь в зеркале, и почувствовал, как внутри что-то сжалось, и стало больно дышать. Когда-то она вот так сидела со мной в старой куртке и радовалась шоколадной конфете. Маленькая, испуганная птичка. Моя птичка, моя девочка. Меня тогда уже и накрыло. Сам не понимал, а попал сразу же, на взгляд этот и на губы капризные, на дерзость и наглость малолетнюю. Себе захотел и в тот же момент себя же и испугался.
— Оно такое красивое… и камни. Это же так дорого. Спаси-и-ибо.
Она даже не представляет насколько. Я купил их на аукционе в Женеве. Камни привезли из ЮАР, и когда я их увидел, сразу вспомнил ее глаза. Не удержался. Потом мне изготовили колье для нее на заказ. Сейчас смотрел, наслаждался ее радостью и знал, что оно ей нравится не потому что дорогое. Она и понятия не имеет о цене. Моя девочка в восторге, потому что это я ей подарил. Когда первый раз привез подарок из поездки, у нее слезы по щекам потекли… Я не знал почему, а она сама сказала.
— Ты обо мне думал, когда выбирал, покупал, вез… что может быть более ценным.
И я верил. Ей можно было привезти что угодно, и она радовалась, как ребенок любой безделушке.
— Я рассмотрю дома, когда ты будешь одета только в него и расплатишься за подарок, — приподняв бровь усмехнулся ее восторженному выражению лица.
— Ты сумасшедший, — жадно обцеловала мою шею, — спасибо-о-о.
— Просто чертов придурок, повернутый на собственной жене.
Когда я скажу ей, что уезжаю, и теперь скорее всего на месяц, она расстроится. Но я сделаю это завтра. Сегодня я еще не насладился ею и ее улыбками.
Каждый день нашего счастья казался бесценным и каким-то скоротечным. Мне хотелось опутать время цепями, чтоб не дергалось, а стояло на месте. Какой-то паршивый страх внутри, что все это ненадолго. Слишком хорошо, чтоб длиться вечно. Вспомнил, как тяжело все выравнивалось, как еще несколько месяцев не разговаривал с Графом, а потом сам к нему с бутылкой вискаря приехал. На стол поставил, откупорил, глядя на брата.
— Дочь у меня родилась, брат. Хочу, чтоб крестным был. Больше нет у меня никого.
Он молча откинулся на спинку кресла. Нет, мы ничего больше не обсуждали. Я не извинялся, он не прощал. Мелко это все. Не простится и вряд ли забудется. Вопрос в другом — мы живем с этим и прикрываем друг другу задницы или становимся чужими навечно. Для меня это был момент откровения. Если б сейчас сказал, чтоб я убирался — я бы его понял.
— Отказываться нельзя, кстати.
Андрей тогда долго мне в глаза смотрел, потом усмехнулся и бокал пальцами подтолкнул, так, что тот по столу проехался ко мне и я, накрыв его ладонью, остановил.
— Так когда крестины, Зверь?
— Через три дня.
Он пальцем переносицу потер.
— Не знаю, что там покупают в таких случаях, вместе поедем.
— Не-е, ты крестный, ты и покупаешь.
— А чего это, как попадалово, так я один?
Мы с ним тогда весь день, словно два идиота, по торговому центру лазили, подарки выбирали. Продавщицы приторно нам улыбались, когда мы разглядывали розовые вещички, погремушки и соски.
"Это мой брат" — буркнул я одной из них. Еще не хватало, чтоб нас за педиков приняли.
Когда выбрали, сам не знаю, как в баре оказались. Нажрались вусмерть. Я проснулся в полдень на диване у него дома в какой-то розовой повязке с бантиком на голове и с выражением ужасом на лице от количества неотвеченных от Дарины.
Она приехала к брату вместе с нашей трехмесячной дочерью, едва я успел умыться и пригладить торчащую дыбом челку. Когда Дарина вошла в дом и устремила на меня яростный взгляд, Граф одну бровь по-семейному приподнял, а я истерически затребовал подтвердить мое алиби. Через час мы оба оправдывались перед Дариной, которая в наказание оставила нам Таю на целый день и уехала с Кариной на шоппинг.
О-о-о-о — это была высшая мера. Пытка. Врагу не пожелаю. Мы прокляли все на свете, по очереди звонили моей жене и обещали никогда так больше не косячить, но она оставалась непреклонна. Садистка. Тиран. Деспот во плоти. Мы с братом тогда чуть не поседели. Это прелестное, дьявольское, орущее создание довело нас до истерики. Мы даже вспомнили детские песенки и стишки… но это мало помогло — нам то улыбались беззубым ртом, то снова орали на высоких частотах так, что уши в трубочку заворачивались и сердце останавливалось. И когда Дарина вернулась, я был готов на что угодно, лишь бы она успокоила наше орущее счастье. После слезных просьб, клятв и обещаний я отделался неделей домашнего ареста, завтраком в постель и ночными дежурствами у детской кроватки.
Брату пришлось месяц покупать памперсы и лично привозить к нам домой. Но я думаю он, как и я, был согласен на что угодно, только не оставаться наедине с этим белокурым монстром с пушком вместо чуба. Ума не приложу, как женщины с ними ладят. У меня получалось прескверно. Я старался. Честно. Я из кожи вон лез, чтобы поладить с ней, но меня беспощадно посылали к дьяволу и выматывали мне нервы.
Я только мог на руках сытую качать, крутить козу двумя пальцами и вставать к ней ночью… эм-м-м… я хотел получить свою порцию счастья, между прочим. Потому что, если Дарина хотела спать, я мог только слюни ронять на ее роскошное тело под шелковой ночнушкой и смотреть на довольное, сосущее ее грудь, деспотичное создание, хмурить брови и ждать, когда на моей улице будет праздник.
"Ты, — я тыкал пальцем в толстый животик, пытаясь укачать ее ночью, чтобы получить свой десерт от жены, — ты должна соблюдать очередь. Сначала я, потому что я старше, круче, умнее, а потом ты — так как ты маленькое и бесправное существо и… Не-е-ет, нет, нет, нет. Не надо. Вот не надо. Все ж так хорошо начиналось. Даже не вздумай… Хорошо, договорились. Ты самая крутая, самая главная и ты первая. Вот черт. Даша-а-а-а… она плачет".